Нина Соловьева. Дневник
Дневник козельского журналиста Нины Соловьевой. Без цензуры рассказываем о жизни страны и района в послевоенный период
Дневник козельского журналиста Нины Соловьевой. Без цензуры рассказываем о жизни
страны и района в послевоенный период
У меня в руках дневник. Его вела женщина, которая родилась почти сто лет назад, 7 октября 1928 года. Я ее никогда не видела, дневник – единственная ниточка, которая меня с ней связывает. Он попал ко мне странным образом: около 30 лет назад техники козельского домоуправления подготавливали освободившиеся квартиры к заселению. В одной из квартир, владелица которой умерла в больнице, нашли рукописную книжечку. Ее отдали мне, журналисту газеты "Козельск".
Хозяйка дневника - Нина Георгиевна Соловьева, человек, судя по записям и той информации, что есть у нас, с очень непростой судьбой. Она родилась в Боровске, в семье учителя. Известно, что из Калужской области ее с мамой отправили в Сибирь, не по доброй воле, конечно. Скорее всего, автор дневника – дочь расстрелянного боровского учителя Георгия Петровича Соловьева, 25 июля 1942 года его приговорили к высшей мере наказания за сотрудничество с фашистами. Реабилитирован Соловьев в 2003 году. Этими данными с нами поделился известный боровский художник, человек, который много лет занимается историей репрессий, Владимир Овчинников. По его мнению, жену учителя и его дочь Нину Георгиевну вполне могли сослать как членов семьи изменника Родины. Так Соловьевы оказались в деревне Ермиловке Дзержинского района Красноярского края. Сколько они там прожили, неизвестно. Спустя годы Нина Георгиевна вернулась в Калужскую область, поселилась в Козельске, где и умерла. Возможно, кто-то ранее знал и вспомнит Нину Соловьеву: она работала в козельской школе механизаторов, на консервном заводе и, наконец, в районной газете, когда она еще называлась «Вперед».
На редакционном совете мы решили публиковать дневник в газете. Во-первых, так мы чтим память своей коллеги, во-вторых, в этих откровенных записях подлинная история нашей страны с 1946 по 1965 годы.
Это тяжелое послевоенное время, но это же и период оттепели. Как раз на закате оттепели Соловьева работала корреспондентом. Мы нашли в архивах ее материалы, их со временем также обнародуем.
Публиковать дневник мы будем по порядку, начинаем с первых страниц, где Соловьева рассказывает о выпускном, «первом замечательном вечере за мои 17 лет», восторгается сибирской природой, а также говорит о тяжелой жизни, в которой «бесы из района» жалеют молоко для заболевшей девушки.
Дневник Нины Соловьевой
Сегодня сдали последние экзамены по зоологии. 16 июня 46-го года был устроен для нас, выпускников, вечер-акт. Прихожу я часа в 3 дня из Ермиловки в Канарай. Тамара и Мая стоят на крыльце. Говорят мне: «Пришла поздно, уже все закончилось». Потом смеются, говорят: «Нет, еще не начинали, раздевайся, пойдем, уже все готово». Разделась я. Потолклись маленько, учителя, почти что насилком, впихивают в класс, где еда.
Сели по стенкам, еще не начинают. Вали и Любы нет, Петя Гурский так и не пришел. Посидели, посмеялись. Володька все зубы скалил, что-то крикнул мне. Евгения Алексеевна говорит: «Старые друзья» или «По старой дружбе», что-то в этом роде. Опять посмеялись. Потом идут по дороге Валя и Люба. Директор говорит: «Давайте начинать, они подойдут». Уселись за стол, а на столе «всякой всячины напячено». И чего только нет, все на свете, ешь в волю: рыба жаренная, облитая яйцом, каша просяная, сладкая, масленая, кисель молочный, картофельное пюре. Хлеба полная корзинка: пшеничный, «мировой», пироги сладкие, ватрушки с творогом. Творог сладкий! Объедайся только!!
Учителя отдельно сели на один край стола, а мы отдельно на втором краю стола. Стали отдавать свидетельства.
Директор вручает. Мне первой дали, пожелали всего хорошего. Посмотрела, вижу: по военному делу «3». Конечно, сразу настроение упало. Все отметки хорошие, а по военному «3», обидно. Ну ладно, положила на парту свое свидетельство. Налили нам по кружке морса. встали мы, чокнулись, стали есть. Сидим, смеемся. Жалко Пети не было, тот бы повыкамаривал. На столе была черемша, смеемся над этой черемшой. Пробуем всё: «-Приятный аппетит! -Не жевано летит!» Володька сидит напротив, закатывается. Толька на всю нашу аудиторию кричит: «А где моя большая ложка?» Ему подали. Наливают морса, сколько угодно. Ели, ели, наелись до отвала, прямо по горло. Говорим: «Давайте вылезать?» «Ну подождите еще». Положили нам еще кашу, маслом намазали. Мы сидели, сидели: «Что масло будет пропадать, давайте еще есть». Еще давали нам по печенюшке, шибко хорошей. Потом стали класть, ну а мы только положат – сразу себе на вилку. Толька смеется: «Вот как подчищают!». Взяла я пирог и рассматриваю, с чем он. Толька сидит, смеется: « Эх, Соловей, Соловей, нарвалась ты на пирог с картошкой!» Наелись, вылезли. Тут Михаил Мартынович играл на гармони. Учительницы плясали. Танцевала и я «Светит месяц». А больше ничего не умею. Только сижу, таращусь, как люди танцуют.
Свидетельства у нас взяли обратно, расписываться учителям. Я все же поднимаю дело о тройке. Говорю сначала В. Ст., она крутнулась. Сказала Ев. Ал., она хорошо отнеслась, спросила у военрука. Он говорит, что поставил мне за год «4», а это она, В.С., просто или с умыслом, или перепутала по своей ветрености. Ев. Ал. говорит, что есть запасное свидетельство, нужно переписать.
Тут с девочками насчет книг поговорили. Пошла к директору. Он говорит, что как же это, она испортила и что перепишут. Сразу пошла к Мане Цар.
Конец акта скомкался, не такого я хотела. Ни с учениками не поговорила, не попрощалась.
Жалко, что такой конец несклепистый. Ну, а вообще, вечер был замечательный, за мои 17 лет первый.
страница из дневника Нины Соловьевой
20 июня 1946 года
Хожу и не могу никак выхлопотать документы. Веры Ст., классного руководителя,
дома нет. Еще ничего не оформлено. Какой-то беспорядок насчет документов.
Разбросаны везде. Халатность. Хочу взять паспорт. Спрашивала прежде в с/с, но он
бюрократ. Не знаю, добьюсь ли чего?
Читаю все объявления о наборе в техникумы, не могу выбрать ничего. Охота мне
уехать из этой пропасти, из проклятой Ермиловки.
Огород весь засажен. Теперь все, и капуста, и брюква, посажены. Понемногу всходят картошки. Остальное (мелочь) зеленеется. Мак, что мох на грядке, горох дружно взошел, стоит зелененький, а всего больше виднеется салат. Его всякий замечает.
Погода стоит холодная, несмотря на летний месяц. Идут дожди. И проклятые, холодные сибирские ветра, не примолкая, дуют. Удастся какой-нибудь один хороший денек, да и тот к обеду изменится. Насупится, и пойдет дождь.
Природа сибирская замечательная!! Я все время ходила в Канарай на экзамены. Сначала выйдешь из деревни, елянку пройдешь. Ковер голубых незабудок, туда, дальше к лесу, кусты белые в цвету. Стоят ярко-зеленые, изумрудные лиственницы. Дальше проходишь мостик через болотце. Здесь поднимаешься на горку и входишь уже в лес. Лес состоит главным образом из молодой поросли березок, больших сосен, и изредка попадаются лиственницы. Потом сходишь с горки и идешь в низине. С одной стороны (левой) болото и густой ельник, с другой – как бы возвышается лес сосновый. Но удивительно, говорят в нем ничего нет! А в ельнике есть смородина и кислица.
Поворот. Опять с одной стороны ельник, с другой – лес. Но чем дальше, тем ельник становится реже и уступает место сосне. Проходишь первый ложок. От первого ложка есть просека на старую мельницу. Очень красивое место. За первым, маленьким ложком – второй большой. Во время пала сгорел там мост. Недели 2 горел. От второго близко находится третий ложок. Потом идешь до поворота, дальше довольно прямая дорога. По стороне ельника –осинник вперемежку с березами и кустами.
Дойдешь до зимней дороги. Идешь около деревни через болото. Все слышно, что делается на деревне. С километр пройдешь- и Канарай.
Ходила, ходила, еле выходила свои документы. Аттестат сначала получила, потом табель. Заболела. Сначала морозило, потом ударило в жар. Температура поднялась до 40,5.
Хотели ехать в больницу, но нет лошади. Потом получшило, спал жар. На следующий день опять температура взлетела. Я сначала думала, что у меня головной тиф, потому что это не простуда. Потом оказалось, что это малярия или лихорадка. Она меня била-трепала через 48 часов. Мама обегала все на свете, и Ермиловку, и Канарай, достала хины. Я ее пила почем зря – прошло. Но очень ослабла. Надо питание, поддержка. В колхозе сначала давали, мне как больной, по пол-литра молока, а потом какой-то бес из района приехал, отказал и от этого. Говорит: «Она получает зарплату-купит». Паразит несчастный!
Мама справку из сельсовета достала, нужно идти получать паспорт. Сегодня хотела идти, да идет без остановки дождик. Невозможно идти, всю до костей промочит. Все пишу в разные техникумы. Написала в Канский сель/техникум, в Ачинский элеваторный, в Абаканский торговый, в Рыбинский пчеловодческий. Есть курсы в Красноярске, 3 месяца, да не знаю, поспею ли туда. Часто хожу в Канарай, там девочки тоже собираются куда-нибудь ехать. Мы все с Маней Кордапольцевой и Любой Астафьевой обсуждаем дела о нашей поездке. А Ермиловка глухая, даже никто и не думает куда-нибудь ехать. Я дала завет, как болела малярией, уехать куда-нибудь, да не знаю, как выполню. И туда, и сюда нужны средства, а их нет. Одежда, обувь, проезд, питание, да и там тоже на одной стипендии не проживешь.
Мысли разные, просто можно сказать, «край моей голове». На время болезни моей у мамы нога болела, огород окончательно зарос. Огород у нас паршивый, разве поправится? Картошку пропололи кое-как, обтяпали, может, пойдет. Проса посеяли много, да что толку, вероятно, будет плохое. Маку у меня завались. Так, кое-что по мелочи есть. Лето бежит незаметно. Многие курсы начинаются уже в июле и с 1 августа. Нужно готовиться к испытаниям. Отдыхать некогда. Даже не знаешь, за что и браться.
Обуви нет. Сидела-сидела, сшила самодельные себе тапочки, теперь хожу в них.
Рисунок из дневника Нины Соловьевой
Деревня, в которой я живу, до того глуха и некультурна!!
Темень, сырость. Часто идут свадьбы. Только что какой-нибудь приедет с армии – готово уже, поженился. И то интересно, что все уезжают из Ермиловки.
Но мне не удалось никак посмотреть свадьбу. Гулянки видела. Играет кто-нибудь на гармони однообразную мелодию «подгармонную», а тут наплясывают. Только топот идет, как дробят дроби. Кто-нибудь, мужчина или женщина, выкрикивает частушки-прибаутки. Ну, а мы все толпимся у дверей, глазеем. В общем-то, интересно смотреть нравы и обычаи. На «сабантуе» была, не поглянулось.
В Канарае народ приветливее и обходительнее, мягче. А здесь не шибко-то мне глянется. Если здесь кто-то уехал из дома, то на второй же день будет все разворочено. И печка разлетится по кирпичу, и доски половые, все, все на свете в доме переломано будет. Фандины одни все разорят.
От родных письма приходят редко. Недавно получила письмо от Вали Б. и фотокарточку Томы. Изменилось все , вероятно, в Боровске.
Получшело немного от малярии, пошла 17 июля в Дзержинск за паспортом. Пошла до Борков, в самый полдень напекло голову. Идти все время полем, а день был, как назло очень жаркий. Собиралась гроза, парило. Совершенно не могу идти. До этого были все время дожди. Земля сырая, на дороге в некоторых местах стоят лужи. Я пройду 3 шага и лягу. Встану, шатаясь, пройду 3 шага, опять лягу. С величайшим трудом, через силу, добралась до Боровков. Провалялась там у Шуры Меншаковой с обеда и ночь, на утро тронулась в путь.
На топольскую дорогу не попала, вышла на денисовскую, около Денисова подвезли. От Денисова до Дзержинска доехала на машине. Сфотографировалась. Пошла к Зинаиде Ин. В этот же день сходила на почту и в районный редсоюз, все разузнала о годичных курсах. Председатель отнесся хорошо. Говорит: «Давай документы отправим». Вечером чувствовала себя неважно. А ноги совсем отломились. Утром проснулась, чувствую – плохо мне. Ничего не хочу, кроме молока. Поспрашивала там, там – нет. Пошла к фотографу. Там купила и через силу выпила пол-литра молока. Еле-еле хожу. Ноги не переступают, тошнит.
Сдала документы в милицию. Пришла на квартиру, упала на постель. Голова болит, никакого нет спасения, потрепала меня в этот день лихорадка. К вечеру оправилась, пошла в милицию, паспорт испортили, написали – «родина – Ермиловка». Сдала опять переправлять. Утром получила правильный. Пошла опять к фотографу, с негатива заказала три карточки, через 2 часа получила.
Посчастливилось – довезли до Борков. В Борках переночевала. Утром, еще не взошло солнышко, пошла домой. Знаю, что часам к 10-11 будет трепать, так надо успеть. До своих избушек кое-как дошла. От избушек до деревни три километра. Дойти не смогу. Пошла, чувствую, сейчас начнет колотить, пробегает по спине дрожь, чуть-чуть ноги тащу, совершенно не могу идти. Только и думаю: «Как бы не упасть. Как упаду – не поднимусь». Никак не могу дойти до деревни. Наконец, дошла, добрела до дома. У меня и горло все пересохло, не могу кричать, так, чуть слышно говорю. Взошла, тапки сбросила, ноги вымыла, пришла в дом и повалилась на постель. Сразу начало трясти. Опять всеми шубами, всем, что есть, накрываться. Пролежала, как пласт, три дня. Головы от подушки не могла оторвать. Сейчас начала болеть с 26 июня, немного получше. Нужна поддержка, а у нас экономия. День, когда трясло, нет аппетита, не ем, а день – есть нечего. Вот так и живем!
Неделю назад мы начали публикацию личного дневника Нины Георгиевны Соловьевой, бывшего корреспондента козельской газеты «Вперед». Откровенный документ вызвал неподдельный интерес у читателей, причем по всей стране. По комментариям на первую часть на нашем канале автора дневника за живой народный язык даже сравнивали с Василием Шукшиным. Интерес у читателей Нина Георгиевна вызывает не только из-за несомненного литературного таланта, но и как человек, которому вместе со всей страной пришлось пережить эти непростые послевоенные и оттепельные годы.
Надо сказать, что за эту неделю нам удалось кое-что разузнать про Соловьеву. Во-первых, ее последняя квартира находилась в Козельске по адресу Красноармейская, дом 2А. По тем обрывочным сведениям, которые нам удалось добыть, замужем она никогда не была, жила со своей мамой, с которой всегда была в теплых, близких отношениях.
Козельск. Красноармейская, дом 2А
После смерти мамы Нина Георгиевна осталась одна. Видимо, отчасти из-за своего одиночества, отчасти из-за проблем с ногой, которая ее сильно мучила, Соловьева часто ездила в санатории, подолгу лежала в больнице. В палатах и прошли последние дни ее жизни… После смерти хозяйки, ключ от квартиры соседи передали в домоуправление. Удалось выяснить, что когда работники коммунальной службы освобождали квартиру от старых вещей Соловьевых, предназначенную уже для новых жильцов, ими были найдены несколько толстых рукописных тетрадей, но взяли они почему-то только одну. Эта рукопись и оказалась дневником Нины Георгиевны. Возможно, со временем нам удастся найти и другие тетради нашей коллеги.
Начало записей и удивительная история обретения дневника нашим корреспондентом доступны здесь – Дневник козельского журналиста Нины Соловьевой часть первая.
Сегодня же мы публикуем продолжение дневника: голод, унижение, героиня покидает село, в котором живет с мамой, и едет в ближайший город Канск, чтобы поступить в техникум.
Погода стоит дождливая, вот только два дня не было дождя. Дождя даже в избытке, а в России, говорят, засуха. Боимся, как бы картошки не начали гнить. Картошки у нас постепенно выпрямляются. А маку я насадила! Хожу теперь, любуюсь, как он цветет. Цветет разными цветами: обыкновенными белыми, розовыми, красными, только жалко махрового нет. Так что ситец такой пестрый расстелен. Говорят, здесь воруют. Подсолнухи еще не зацвели, но уже отдельные расцветают. Ем горох и бобы. Поспела давно земляника, сейчас поспевает клубника. Но мне в этот год ходить не приходится, очень боюсь застудить малярию, она мне тогда не даст никакого спасения. И в том дело, что потеряю год, а может быть, уже все проворонила. Сходить бы потом по чернику! Да нет, это несбыточно.
Сегодня пасмурная погода, моросит мелкий дождик. Холодно. Мама утром пошла в Дзержинск, и всё пешком топать 36 километров. Пошла с огурцами да с сырой картошкой. Хлеба нет ни крошки. Утром ходила занять муки у соседки, но разве здесь дадут! Такие люди, которые ничего не переживали, они и несознательные.
Утром поели картошек с огурцами, мама собралась и ушла.
Я хотела замазать на потолке щель, из которой все время сыпалась земля. Да и вся-то изба никудышная, повсюду сыпется, везде протекает. Потом пошла на огород, дошла до конца, поела гороха и бобов. Пришла домой, еще ничего не прибрано, пошла под окна, накопала глины. С большим усердием и усилием влезла на чердак. Посмотрела, а там, как водится почти во всех сибирских домах, светит. Там посмотришь, сям, везде надо ремонт производить, плюнула, слезла. Прибрала дом.
Взяла кастрюлечку, пошла в огород за горохом. Есть охота. Думала, думала. Решила нарвать гороха и сварить. Рвала, да больше ела. Все зелень, да зелень, даже живот заболел.
Перемыла и начистила картошек, налущила гороху, наколола дров. Затопила на шестке, поставила варить, сама села писать в эту книжонку. Сварились картошки, намяла с молоком, наелась. Поспел горох, с молоком да с картошкой натолкла и опять наелась до отвала. Уже, по-видимому, вечер. Часов нет, солнышка нет, не знаешь сколько времени. Пришла Галя Акулова, просит газету, в которой какая-то консультация, не нашли. Пришел В., стал сидеть, читать, поговорили. Тоже хочет ехать куда-нибудь в техникум. Начистила картошек. Получила письмо от А.В., давно не писал. Почитала газету. Уже совсем темнеет. Пошел дождь. Хочу идти за водой, не могу найти замок. Искала-искала, наконец, нашла, сходила за водой. Наколола дров. Сходила за молоком. Пришла, поела и спать. Конец дня.
Недавно мама ходила в Дзержинск, в район за зарплатой и за мануфактурой, которую выделили всем-всем учителям. Пришла на третий день. Зарплаты не дали, ввиду того, что отпуск всего на неделю, потому что зачислена с 1 апреля. И зачем было ходить три раза в Канарай, хлопотать про техническую? Ходила пять раз, делала подворный обход, собирала учеников полоть. Сама сколько раз ходила, полола? А за что?!
Всем выделяли по две вещи: 4 метра мануфактуры или платье, или калоши, а нам дали только 2 метра какого-то гав-а барахла. Мама спрашивает, что, почему, жить как. Говорят, что о вас дело решалось на исполкоме. Подавились бы они несчастным куском! Поперек горла бы встал!
Подсобрали все, денег своих 250 рублей и еще 100 рублей заняли, хлеба 2 булочки, сухарей. Собралась, в общем. Чемоданчик, одеяло сверху привязала к нему.
Поехала с отгрузчиками. Выехали часов в 10 утра. Приехали в Дзержинск к вечеру. Немного прихватил дождичек. Пришла к Зинаиде Инок., переночевала, высохла.
В дороге случилось несчастье, которое испортило все мое настроение: ехали по лесу, я как-то загляделась, мне деревом ноги прижало, да неудачно, за подметку. Подметку оторвало. Утром чуть свет пошла к Голякову, он ее подбил, 10 рублей содрал.
Пошла в больницу, там просидела, наверное, больше часа, взяла справку о состоянии здоровья. Зашла в милицию. Там заговорила с Нюрой Ребровой. Стала машину ждать. Позвали обедать на станцию. Не хотела идти, стыдно, а голод не тетка – пошла. Пришла как раз вовремя. Поговорила с мамой по телефону. Мама говорит в Рыбинск не ездить, а устроиться в Канске. Пришел вызов в техникум Ивантеевке. Пишут, что б приезжала. Только ушла – и машина. Села. Народу, что сельди в бочке. Не повернуться, ни ноги протянуть. Едим на чурочках.
Проезжали очень красивые места. Ехали по объездной дороге. И все по восточной стороне горы и горы. В одном месте с гор ключи бегут. Там люди из окрестной деревни воду исключительно из ключей берут. Реки нет. Живописно. Ехали мы, ехали, буксовали мы, буксовали, наконец, подъехали к Канску. Уже вечер, больше восьми времени. Я не знаю, что мне в дальнейшем предпринимать, куда идти? Абсолютно незнакомый город. Да он ведь и немаленький! И все, со мной едущие люди сразу поедут в Красноярск. Спрашиваю об улицах, адресах. Приехали. Высадили нас, не доезжая моста, в самом начале Канска. Ходила-ходила, сначала шла со своими людьми, приехавшими. Потом ото всех отстала. Зашла к чужим людям, переночевала. Проснулась не рано. Спросила, где находится техникум. Пошла туда. Директора нет. Сказали в бухгалтерии: прийти после.
Наша коллега прожила очень драматичную судьбу. Ее отец, боровский учитель Георгий Петрович Соловьев, 25 июля 1942 года был расстрелян за сотрудничество с фашистами (в 2003 году реабилитирован), а его жену с дочерью выслали в Сибирь. Так Соловьевы оказались в деревне Ермиловке Дзержинского района Красноярского края. Там будущая журналистка и начала писать этот дневник.
Напомним, вторая часть , которую мы опубликовали в прошлом номере, рассказывала о переезде Нины в город Канск, где она намеревалась поступить в техникум. Однако, она еще не знала, что судьба ей подготовила совсем другой путь. И новые испытания.
15 августа, 1946 год (продолжение)
После обеда (толкалась все это время на базаре) пошла опять в техникум. Отдала все свои документы заместителю директора. Сидела там у них, в директорской, ждала прихода коменданта. Потом меня сам этот заместитель отвел в комнату девушек в общежитии. Девушки эти на последнем 3 курсе полеводного отделения, сдают государственные экзамены. Я записалась на строительный отдел. Пожила там, в Канске, всего четыре дня. Жить в техникуме без помощи нельзя. Купила на базаре штиблеты мужские с калошами за 194 рубля. Денег только на дорогу оставила 80 рублей. Прожила два дня голодом. Думаю, как жить? Правда с собой есть сухари, но на одних сухарях тоже недалеко уйдешь. Экзамены еще сдавать не начинали, все отлынивают, а мне жить нечем. Вот утром встала, пошла в столовую, съела их завтрак: рыбки с пальчик штучки четыре и с ложку капусты. Деньги только на дорогу. Решила не трогать – «железный паек». Живу голодом.
Думаю: пойду по адресам, может на мое счастье накормят.
Пошла, и кто ее знает, где находилась сестра ермиловской знакомой! По Московской улице, на самом-то конце. Шла, шла, а улица – что болото, да еще и дождик шел. Пробираешься возле домов, а по середке улицы грязь да кочки с травой.
Нашла все же.
До этого, забыла сказать, встретила на базаре Топольских: Марину Дорбеку, Соню Бураковскую и Мишу Мысленкова. Они уезжают на восток, пожелала им успеха в жизни.
Ну, пришла я к этой сестре, о том, о сем говорим. Вижу, мои мечты идут крахом, на подкормку даже надеяться нечего. Сижу, а живот уже голод перетерпел, а боль перешла в желудок, сидеть не могу, болит. Сижу и высиживаю. Пришел ее сын глухонемой. У сына жена тоже глухонемая и трое ребят, но не глухонемые.
Сидела на крыльце, вошла в избу. Сами хозяева заняты делами. Сижу, качаю их девочку. Сын дал 1/3 подсолнуха. Я рада, хоть маленечко поем семечек. А есть охота, что это, ведь с самого утра ничего не ела. Ходила на базаре с полотенцем, думала, продам и на эти деньги хоть в столовой поем. Но не вышло ничего.
Ну, сижу я у сестры до вечера, а пришла я к ней, только что обед прошел. Вижу, готовятся к ужину. Дрова колют, картошку чистят. Мечта об ужине: может, подфартит?
Уже темнота на улице. Как идти в техникум? До него, дай Бог умному добраться, поди около километров три. Ноги все истерла в своих сапожищах.
Затопили русскую печку. Поставили картошки. Я форменным образом набралась нахальства и сижу, дожидаюсь есть. Наконец-то дождалась великого счастья- вынули из печки горячие картошки. Поставили на стол. Я до того проголодалась, ну, думаю, все бы поела. Сижу без приглашения, конечно, стыдно руки протягивать, а руки-то, как на зло, так и тянутся. Они уже есть начали. Потом она говорит: «Ешь». Я с радостью схватила картошку. Наелась досыта, и картошку, и суп с мясом. Не столь я и есть уже хотела, перетерпела, сколько хотела спать. Устала, разомлела. Они мне постель постелили. А на дворе ночь. Легла и уснула как убитая. Утром рано проснулась, боюсь за чемодан. Пришла благополучно. Решила окончательно и твердо, что еду домой. Пошла обратно, взяла документы. Ох, как же не хотелось их отдавать завучу! Сначала был такой любезный, а потом, как я сказала: «Дайте документы обратно», так он: «Возьмите, товарищ Соловьева!». Переменился. Ждала, ждала коменданта сдать постельные принадлежности. Отдала. Пошла искать машину в Дзержинск.
Спрашиваю тасеевскую заезжую. Потом пошла сразу за мост. А мост отвратительный.
Во-первых, узенький, только проехать одному автомобилю. Если, например, встретятсяна мосту два автобуса, то один пятится раком назад, уступая ход другому. А по стороне специальной для пешеходов, идёшь, того гляди провалишься, дощечки жиденькие, а под низом сразу вода. Как больше Протвы. Еле дождались машину. Ехали в большой опасности. Шоферы пьяные, машина перегружена. Сидим, свесивши ноги за борт, все друг за друга держимся, смеемся, что умирать не страшно. Так и думали, переопрокинет где-нибудь. Доехали благополучно. Хотела в тот же день ехать с Борковскими ночью, но приехали наши ермиловские отгрузчики. Я переночевала, а утром поехала домой. В обед прибыли домой.
Погода стояла больше все время пасмурная. С 8 сентября ударил мороз и все загубил. Весь быт надземный завял. Начали копать картошки. Думала я поехать числа 10 сентября, но маме одной убирать огород трудно. Картошки ничего. Только крот разоряет. Я отыскала его нору, там нашла более ведра картошек. Потом соседская кошка поймала самого паразита-крота. Он какой-то буро-коричневатый.
С огорода понемногу все убираем. Я все собираюсь ехать в Россию. Потому что наше положение невыгодное. Картошку самую хорошую вырыли. Этот год у нас всех овощей достаточно, кроме помидор. Перетаскиваем картошку к соседке Дуне Кузнецовой в подполье.
Вот сидим мы с мамой за столом (дело после обеда или обед), прибегает к окну Тамарка Молоканша, говорит: “Вам есть место в Дзержинск. Быстрее туда идите, мне говорила директора жена Анна Иванна”. Что такое, ничего не поняли путём. Мама сейчас же собирается и едет в Канарай. Я одна. Думаю, наверное, ночевать не приедет. На улице осенняя слякоть. Дожди и снег, под ногами незнамо что. Пошла под вечер к немцам Шауфлерам. А у меня в этот день чудо случилось. Когда мы копали с утра и дотемна, устанешь, спины не разогнуть. Руки болят! Все чёрные, не отмываются, потрескались. Солидолом каждый вечер мажем, да не помогает. Пальцы не согнуть. Целые ночи не спим. И кости- все больно. Ну что ж, это все время не до себя было. Я и не расчесывалась дня по 3-4. В конце концов, не расчесать мне никак волосы. Поставили мы в печь щелок. Вечером вымыла голову. Мама легла спать на кровать, а я волосы расчесывать на печку. Сидела-сидела, расчесывала-расчесывала, одну сторону ещё кое-как расчесала, ну а другую нет. Часа три так и сидела. На утро посмотрели – ну войлок и войлок, просто жутко даже. Тянут всю голову. Все утро расчесывала, нет возможности и все тут. Послала маму к Дуне за маслом. И с маслом расчесывала – никак и все тут. Пришла Дуня, говорит: “Нет, девка, ты их и не думай расчесывать, это тебе твой хозяин косы заплел”. (Это дедушка-соседушка, то есть домовой).”К хорошему это, к хорошему”. Да начала рассказывать всякие напасти про нашу избу, как в них скалками кидались, да те по углу лезли. Пришлось мне волосы отрезать. И удивительно, что и вторая сторона так-то закаталась. Пошла я к немцам, неохота одной вечером сидеть. Пришли я с Музой. Потом мама приходит. Муза ушла, рассказывает, что говорила по телефону с Козловым-зав.районом, назначает учительницей в Ботовскую школу. Но слыхать было плохо и ничего непонятно. Спрашивала у людей, где этот Ботов, говорят, что отсюда, от Ермиловки, километров 25. Расспрашиваем у людей, что и как за деревня, говорят, в тайге, в самой глуши. Мама разговаривала по телефону с Бортовым, с председателем колхоза. Лошадей обещались прислать в четверг.
Мы продолжаем нашу многосерийную публикацию личного дневника нашей коллеги Нины Соловьевой – она работала в районке в начале шестидесятых годов. О драматичной судьбе журналистки, а также историю обретения ее дневника мы рассказывали в предыдущих публикациях.
На нашем канале дневники Соловьевой увлекли многих подписчиков. Некоторые осуждают Нину за городскую изнеженность и неприспособленность к жизни, кто-то сочувствует, а кто-то вспоминает свои такие же тяготы и невзгоды в те суровые годы. И очень многие хотят продолжения публикации.
Напомним, из первых страниц дневника мы узнали, что после расстрела своего отца – боровского учителя – Нина с мамой были сосланы в Красноярский край, где они всячески пытаются выжить – голодают, ищут работу и жилье. Нина Соловьева пробовала поехать учиться в Канск, но вернулась обратно в Ермиловку. Ее матери предложили место в деревне Ботово, которая находится «в тайге, в самой глуши», и семье теперь предстоит переезд. Каким он будет и как семья устроится на новом месте – предлагаем вам узнать из этой, уже четвертой части дневника.
Стали мы собираться. Картошки не выкопаны. Капусту стали срубать. Один раз вечером был у нас под окном устроен концерт. Сижу я, на специальной терке картошки тру. Мама ещё что-то делала. По улице, слышу, издаля ребята идут, на балалайке играют. Подошли под окно потихоньку. Что-то зафырчали. Я спрашиваю: “Это ты, мама?”. Она говорит: “Нет”. Потом стали концерт устраивать – загавкали, захрюкали, замяукали. Васька Фандин кричит: “Нинашка! Нинашка!”. Я молчу, тру и тру картошки. Мама с ними разговаривает. В.Ф. кричит: “Мы есть хотим! Пустите переночевать! Дайте картошечку!”. А у нас в избе навалено: весь пол в картошках, в углу капусты куча. Начали капусту просить. Я говорю: “У вас голова, как кочан капусты”. Потом кто-то подошёл к окошку напротив меня и ну кричать: “Нина, а Нина! Нина, кочан капусты дай. Нина, а Нина, ну посмотри хоть на меня разок!!!” Ну я со смеху пропадаю. Кабы мамы не было, я бы и поругалась бы с ними. Потом уж надоели они нам, мама заругалась, они отошли. Ждём, ждём подвод из Ботова, а их все нет. Капусту порубили и покрошили, картошку так и не докопали. Вещи собрали все. В четверг волнуемся, а их все нет. Все дни ждали, ждали. Нет и нет, по правде сказать, и не очень-то охота туда забиваться в такую глушь. Оттуда в Дзержинск не очень-то быстро доберешься. Стала маму уговаривать, что не езжай туда, откажись. Пришла Дуня, тоже говорит, что нечего забиваться в такую даль. Говорили, говорили, пошла мама по телефону в Канарай говорить, что я, мол, заболела и временно ехать нельзя. Мы так порешили, что мама сходит в Дзержинск и найдёт себе там место, а если не найдёт, то поедем в Ботов. Там телефон сломан. Порешили опять, что зарплата учительская хорошая, ехать учительницей. Мама сказала т. В., чтобы тот позвонил по телефону, когда исправят, в Ботов, чтобы лошадей не слали. Ну, что теперь делать? Наказываем с людьми, чтобы сказали ему, чтобы не говорил. Потом приезжает подвода, одна, запряженная двумя лошадьми. На этот день не поехали. Решили ехать на второй, утром. Ямщики боятся, чтобы уздечки не сняли. Мы с девчатами до полуночи бегали караулили лошадей. Все обошлось благополучно, а то бывали случаи, когда катались на лошадях или снимали уздечки. Утром начали погружаться. Пришли соседи, помогали. Много огороднего с этой переездкой так бросили или отдали зря. Картошки не докопали, оставили мешка на 2-3. Морковки почти 2/3 пошло людям. Корзинами раздавали. Тыкв тоже было много, а с собой взяли только три больших. Так все пораскидали, берите, кому не лень. Картошки этой, сколько пропало хинью. Мешков, наверное, 4 или более. В школу забрали 8 ведер. Всего не заберешь. У Дуни К. ссыпали 130 ведер картошки, капусту положили, морковь, брюкву. Проснулись, в путь.
Переезжаем. До Канарая доехали очень быстро, и даже я нисколько не замучилась. Проехали. Пайка хлебного не получили. Забегала в Канарае к Кардопольцевой Мане, спросила, кто где учится. Двое наших девочек уехали в Канск в библиотечный техникум, а остальные все учатся в Шеломках в 8 классе, даже тот, кто совсем не хотел учиться. Идти грязно. Ноги разъезжаются. Шли, шли – дошли до Средне – Колона (ред.: Средний Колон). Деревенька мне очень понравилась. Одна улица, чистенькая, домики как игрушки стоят. Все какие-то новенькие, аккуратненькие. Что светелочки какие. В окошках цветочки. По всей дороге зелёная трава. Стоит на возвышенном месте, и поэтому горизонт открывается широко. Вид замечательный. Просто я не могла налюбоваться. Будто бы расположена деревенька у подножья Кавказских гор. На западе, во всю ширь горизонта, тянутся химерами горы. Горы местами как бы поднимаются порогами. Сначала они ярко вырисовываются, потом постепенно черты бледнеют и на самом горизонте чуть синеют, точно облака. Я бы, однако, согласилась пожить в этой деревеньке. Кажется, только и любовалась одним видом. Проехали. Далее проезжаем Прорву. Проезжая Прорву, видим открытое пространство, постепенно переходящее в кочковатое высохшее болото. Ямщик нам рассказывает: «Когда-то, не сильно давно, Ботовский колхоз объединял несколько деревень. Сюда входили и Прорва, и Ивань. Вокруг Прорвы – болота, на протяжении нескольких километров тянутся болота и степи. И поэтому в Прорве очень хороший покос. А хлеба здесь не рождаются. Один только овес и родится. Жили колхозом и все сообща делали. Ботовские здесь косили, а прорвинские ели ботовскую пшеницу. Но захотели все деревни жить самостоятельно и отделились от Ботова. Теперь у нас нет покоса, но и прорвинские голодуют. Это место как провальное. Поэтому и назвали Прорва. Здесь эти болота за последние годы пересохли, а раньше-то, бывало, и не подъехать к этой Прорве ни с какой стороны. А когда мы здесь косили, так нас комары живьём заедали. А они болотные, жёлтые, ух и злые !!! А косили всегда по пояс в воде».
Мы подъехали к Прорве. Издали она уже показывала свой невзрачный вид. Несколько почерневших покосившихся изб разбросанных в разных сторонах. Нет ни определений улиц, ни переулка. Так как-то рассыпаны. Наводит какое-то унылое настроение и тяжёлое впечатление. После Прорвы как поехали – сначала все были степи, а потом какие-то болота, что мы чуть не увязли. Я замучалась, ноги все натерла. Доехали до Ивани. Потом уже приехали в Ботов. Кругом лес.
Деревня длиннее Ермиловки, дворов здесь больше сотни. А в Ермиловке пятьдесят, что ли, один дом есть двухэтажный. Подъехали к конторе и сельсовету, там в одном доме вместе. Взошли. Не знают, куда нас помещать. Нет ни председателя сельсовета, ни председателя колхоза. Сидели, сидели. Мама начала с Козловым говорить по телефону. Он же еще, сволочь, недоволен мамой, что поздно приехали. К вечеру нашли квартиру. Рядом с сельсоветом. У меня ноги подламываются – устали. Просто одну икру стянуло в кучу – и встать невозможно. Перетаскали кое-как вещи с телеги. Есть охота. Весь день ведь не ели. Мама дорогой мечтала, чтобы покормили нас по приезду. Да не очень-то здесь раскладутся. Хозяйка наша сама не из богатых: детей двух недавно в детдом отдала. Пришлось развязывать мешки и чистить свою картошку. А ноги мои ломит! Не могу встать на них. Постелились на полу спать. У хозяйки есть девочка трех лет да тетка глухонемая. Та только руками показывает, а так разговор ничего не густ. Они не спят на кроватях, потому что съедают клопы. Я думала, буду спать как убитая, но всю ночь не спали: заели вши и клопы. Ну что ж, встаем утром, а хлеба у нас нет. Ходила мама в контору к председателю – дали два килограмма муки. О хозяйке узнали довольно неприятные слухи, через которые нет радости и жить у ней. Мама ищет квартиры. Нет подходящих. Мы захотели жить отдельно. В этом же доме есть отдельная комната с печкой и отдельным ходом, но в настоящее время там живут пастухи. Моя поездка на Родину откладывается.
Это уже пятая публикация страниц из дневника Нины Соловьевой, нашей коллеги – работала в редакции районки в шестидесятых годах. Предыдущие материалы Соловьевой и о ней вызвали настоящий резонанс. Это и понятно – драматичная судьба и откровенные записи никого не могут оставить равнодушными. Но есть и еще одно, что делает дневники популярными – это ожившая история Козельска, Боровска, городов и сел Сибири, куда Нину вместе с мамой выслали после расстрела отца, боровского учителя.
Нам, редакции газеты «Козельск», приятен интерес к жизни нашей коллеги. Нужно сказать, что мы еще кое-что разузнали о Соловьевой: она работала с 1952 года по 1962 в козельской школе механизаторов, в 1954 году училась в местной вечерней школе, в 1962 года – трудилась на консервном заводе. То, что нам удалось о ней узнать, возможно, поможет найти тех людей, которые учились или работали с ней. Мы обращаемся к старожилам города Козельска и района с просьбой поделиться любой информацией об авторе дневника.
…В прошлой публикации мы читали о переезде Соловьевых на очередное место жительство в Красноярском крае. Здесь они снова голодают. Удастся ли Нине вернуться на малую родину и как сложится дальнейшая судьба девушки, читайте в этой, пятой, части ее дневника.
Вчера мне стукнуло 18 лет. А мой день рождения ознаменован голодом и бесхлебием. Сидим уже 4 дня без хлеба. Довольно голодно. Одни картошки едим. А привезли мы, как нарочно, все гнилые – черные. Расходуются очень быстро. Вероятно, маме ее одной до весны не хватит. Я сижу в настоящее время за сторожа, и из-за этого, быть может, пропадает вся моя дальнейшая жизнь. Но поделать абсолютно нечего.
Итак, жизнь моя продолжает свое существование. Опять переезд. Уже все это надоело. Остаемся в Ботове, но на другой квартире. Погода все время стояла замечательная. Сегодня, в настоящее время, то есть, вечером, моросит мелкий осенний дождичек. Не знаю, удержится ли, нет ли, погода хорошей. Хотим ехать с хозяйкой вместе до Канска. Я бы и давно уехала, да дело все из-за хлеба. В колхозе не дают. Ну и черт с ними.
Сегодня воскресенье.
День стоит ветреный и пасмурный. Идет мелкий осенний дождь. На дворе был снег, а сейчас растаял, и стоят большие лужи. В такой день неохота и на улицу выходить. Хороший хозяин собаку в такой день не выгоняет на улицу. Я уже давно собираюсь ехать. Сначала не было хлеба. Кое-как достали. А теперь вопрос стоит в том, что нет возможности выбраться из этого Ботова.
Мы живем у Ивановны Войчик. У нее 2 сына. С нами вместе живет москвичка, ссыльная. Конечно, все время находишься в зависимости, все делай, и тогда и то будешь плохой. Я не дождусь уехать из этой пропасти. Очень жалко маму оставлять одну. Да еще получается так, что Козел маму поставил временной. И присылают другую учительницу, тоже, наверное, временной. А выйдя из декрета, старые учителя займут свои места. Играют человеком и только всего…
Врачиха отдает мне свой билет до Москвы. Но нужно его еще достать. Он находится в Улюколе. Ходила я к ней, она все мне растолковала, объяснила.
От редакции: дальше в записях наступает перерыв на более чем полгода.
Расшифровка дневника и подготовка к публикации: Анастасия Королева газета "Козельск"
Мы разместили на нашем сайте только часть воспоминаний, относящуюся к Красноярскому краю. Продолжение тут:
Газета Козельск: Мы передаем смыслы
Официальный сайт издания gazeta-kozelsk.ru