фрагменты книги

В сборник «Жизнь как жизнь» вошли автобиографические очерки рассказы Геннадия Ростовых, журналистские статьи Геннадия Назарова и Юрия Варыгина о творчестве автора, а также автобиографические метки Зиновия Петровича Лопатина «Родом из Вилимовки» и стихотворение Григория Никитича Лопатина «Вилимовка - родина моя».

«СПЕЦКОНТИНГЕНТ»

В первый год войны, осенью, в деревню привезли новых жильцов. К нежилому дому на нашем краю улицы подъехала телега, запряженная парой лошадей, и из неё стали выгружаться незнакомые нам люди: старик со старухой, мальчишка лет восьми и солидная молодая женщина, видимо мать мальчишки. Телегу окружили соседские бабы, стали расспрашивать, кто такие и как оказались в наших краях. Но подошёл незнакомый мужик с наганом на боку и сказал, чтобы посторонние разошлись и не мешали. Все разошлись и уселись на завалинке соседнего дома. И стали обсуждать увиденное. Впечатление произвело то, что у приезжих почти не было вещей. Так, один мешок, видимо с одеждой. И эмалированный таз с застывшим топлёным маслом. А еще с телеги сбросили большое долблёное корыто, из каких у нас кормили свиней. «Это чё же, матушки мои, деется - ни одёжи, ни постели не привезли, а корыто какое-то сохранили. Видно, погорельцы», - завела разговор одна из любопытных старух. «Может багаж на другой подводе везут» - высказала предположение другая собеседница. «Да вы об чём говорите? Это же ссыльных к нам привезли,- урезонила их третья,- Мужик-то, который нас отогнал от телеги, не иначе, как конвоир ихний - в ремнях и с оружием. Вот так же и раньше в деревню поселенцев препровождали».

Привезли в этот раз в Вилимовку поселенцев из Поволжья. Немцев. «Спецконтингент». Это слово я прочитал в «Книге комендатурного учёта ссыльно-поселенцев на территории Казачинского района». Учтены в этой книге фамилии и имена всех взрослых и детей, доставленных в район в годы войны и позже. По списку 5210 человек. Не знаю, возможно, где-то были ещё подобные журналы или книги с перечнем других «лиц спецконтингента», доставленных в район. Но в нашем архиве эта книга, по-моему, единственная. Украинцы, немцы, поляки, литовцы, грузины, евреи, белорусы, калмыки и другие представители нашего многонационального, многострадального народа. Всё по графам расписано - кого за какие грехи привезли в наши края. Не за разбой, а «по политическим соображениям». Только немцев из Поволжья в начале сентября 1941 года в район доставили 342 семьи.

Не помню, кого в Вилимовку привезли первыми - украинцев или немцев. Меня и других ребятишек это совершенно не интересовало. Девчонки с нашего края улицы играли и дружили с «новенькой» - Надькой Болюк. Её отец Микола работал в колхозе пчеловодом. Он несколько раз «с ветерком» прокатил меня по улице на велосипеде, и уж за одно это понравился мне. Я запросто ходил к ним и часами смотрел, как он делал гребни из коровьих рогов, которые позарез нужны были «завшивленной» Вилимовке.

Мальчишки приняли в свой круг Ваньку Шеймана, пацана с той телеги, что упомянал выше. Он быстро перенял от нас русский язык.

Рядом с нами жила семья Верфель. За мостом поселилась семья Верховенцев, Угликов, Якоби, Вундер, Дингес, Кайзер, Егерь. Ни кто из них не был в деревне лишним, со всеми местные жители общались на равных. Колхозу и людям пришлось бы трудно существовать без кузнеца Ивана Кайзера, который был «по железу» на все руки мастер. Делал для людей печки, лопаты, тяпки, ковал колхозных лошадей, «ставил» на колёса телеги, которые на доделку везли в кузницу из мастерской деда Федота. Благодаря его мастерству сразу после войны была обустроена «по железной части» только что поставленная стариками новая мельница. А вскоре под его руками «ожил» привезённый из города трофейный дизельный мотор, а потом и пилорама, которую он крутил. А то за годы войны дожились до того, что на домовину тёс стали снимать с крыши подтоварника. Отец Ивана Кайзера дед Яков был хорошим мельником.

Все ссыльные семьи жили при мужиках. Без мужиков жили только двое – Мария Якоби с двумя детьми ,муж которой был в «трудармии» и Эльза Егерь ,которую в деревне звали Лизой

У нее было две девчонки-Маруська и Катька. Ей жилось так же трудно, как и нашим семьям без мужиков. Потому она, наверное, и работала конюхом.
Молотобойцем у Кайзера несколько лет был молодой парень Петр Дингес. Позже он выучился на тракториста и работал в «Сельхозтехнике». Все были при деле, все были трудолюбивы. На колхозных собраниях наравне со всеми решали общие проблемы, критиковали как рядовых, так и бригадиров и даже председателя. И никто «не обрывал» их грубых высказываний ,потому что критика была «дельная».

В апреле 1943 года в район, а потом и к нам в деревню, прибыл новый «спецконтингент» -калмыки. Руководство района рассчитывало, что они восполнят военную убыль рабочей силы в колхозах, в совхозе «Кемское», и леспромхозе и в других организациях района. Но степняки-калмыки были не способны жить в Сибири. Они ни только не улучшили положение, а наоборот, задали хлопот-забот. Среди них в некоторых деревнях района началась вспышка сыпного тифа, а в Казачинске - дифтерии. Всеми возможными средствами их пришлось спасать от вшей и дизентерии, обеспечивать хлебом, продуктами, одеждой, обувью. Вилимовцы сами голодали, жили в основном огородами. А они и огородничать были не приспособлены,

Деревенским одежду и обувь шили-валяли из «подручных средств» свои портнихи и пимокаты. А старик калмык, помню, зимой и летом ходил в длинной до пят шубе на голое тело и в каких- то опорках на ногах.

Жильё калмыкам предоставили. Но отапливать его, содержать в санитарном состоянии они тоже не умели. Их насильно заставляли ходить в баню, обучали, как надо мыться, готовить еду, заводить огород. Они и огородом первый год не занимались. Как отмечалось в решении райисполкома, многие переселенцы и не думали «связывать себя надолго с Сибирью», а надеялись на скорое возвращение по домам, потому весной ни чего не садили и не сеяли.

На краю нашей улицы поселили семью Дауновых: деда Бадму, сына Бору и внука тоже Бадму. Они выжили наверно потому, что Бора (Борис по-деревенски), работал трактористом. Другие две или три семьи в течение следующей зимы в полном составе свезли на деревенский погост.

Закрепились надолго только одна или две семьи калмыков в Дудовке. Вот так трагически сошел в районе на нет «спецконтингент» 1943 года.

И после войны в нашу Вилимовку понемногу привозили и привозили «рабочую силу». Были мариец Михаил Кильдибай, литовец Марс Бамбис, белорус Алексей Козелько и другие. Но более всех с пользой для общего дела был кузнец Алексей Филиппович Козелько. Это был «по натуре своей» мужик-трудяга. Когда Вилимовку передали в подчинение Дудовке, он каждый день ходил туда на работу, в оба конца - 15 километров.

Помнится, сколько бы «рабсилы» не привозили в Вилимовку, а трудовым энтузиазмом никто не отличался. Бессменными на всех тяжелых работах зимой и летом были не «привозные», а два своих бесхитростных, ломовых паренька: Володи Лопатин, мой брат и Андрей Токарев. Царствие им Небесное за их бескорыстный труд на благо светлого колхозного будущего.

«О ПОЛИТИКЕ-НЕ БУДЕМ…»

Пчеловод Микола Болгок в зимние вечера, когда «мухи» его спали в омшанике, а он был «вольный казак», часто приходил к деду Федоту. Любил побеседовать, поспорить по житейским вопросам. Одним словом, оба мужика жили как «суседи» - в дружбе.

Однажды принёс Микола, как он сказал, «загадку». Кубик из составных фигурных деревянных брусочков, Что-то похожее, как я теперь припоминаю, на кубик Рубика. Быстро, не глядя на руки разбирал и собирал его. А у нас, присутствующих при этом деда Федота, бабушки Анны и у меня, ни чего не получалось, как мы ни старались. Николай Дмитриевич смеялся над нашей непонятливостью, доказывал, что это проще пареной репы, надо просто напрячь свою репу, что на плечах.
Потом принёс Болюк на показ гребень.

- Ось, дывитесь, чего я умыслил, Гребешок в магазине не купишь, потому, что их там нема. А воши повсюду е, и воны не чекают, колы гребни завезут у Вилимовку. Вот я и начал их выпиливать из рогов. Вот тебе, Анна, один дарю. Ты его опробуй, a потом бабам расскажи, до чего додумался Болюк. Я всех обеспечу. Тильки рогов нема, надо шукать. Кто принесёт рог, тому зроблю перший гребешок за так.
Рога находили ребятишки, Со временем гребешки Болюка пошли по рукам и стали спасением от завшивленности.

Однажды за стаканом самогонки, что случалось не часто, дед Федот с Миколой вели «обстоятельную» беседу о колхозных делах, о медосборах на пасеке, о цене на мёд, об урожаях, о сибирской погоде. Одним словом, обо всём, что попадало на язык. Я, как всегда, околачивался тут же. Любил слушать их «бадачки». А они меня не гнали прочь. Беседы их были интересны и запомнились навсегда.

-Ты сосед, никогда не рассказываешь о своих местах, откуда вас привезли, -исподволь стал подходить к интересующей его теме дед Федот. -За какие такие грехи вас семьями сняли оттуда и за тысячи верст завезли к нам?

-Это, Федот Александрович, дело политическое и распространяться о нем не будем. Мы живем тут как невольники, под комендатурой. Каждый месяц надо отмечаться, чтоб никуда не сбежали. Вон пацаны нашу Марийку «бандеровкой» обзывают, до слез доводят. Чужие мы тут. Ты что думаешь, легко было покидать хату свою, места родные? Потом здесь заново обживаться. Живём вчетвером в тесной половине Миронова дома. Это же неудобства.

-А я вот так, Микола думаю не хрен тебе жаловаться на жизнь рядом-то с нами. Вывезли вас в Сибирь из войны-это может и к лучшему. Живые остались. А там у вас, как ты говоришь, недовольные новой властью были. К ним примкнул-наши пристрелят. С нашими связался-немцы или свои же повесят.
Здесь тебе работу непыльную дали. Вон уже и свою пасеку завёл. На мед всегда спрос. Значит вы худо-бедно, а живете при деньгах, не то, что наши одинокие семьи. Уже и лисапед купил, и обстановкой обзаводишься. Со временем и дом свой будет. Ты, как я посмотрю, ждать умеешь.

Бабы наши на полях да на покосах не разгибаются, а твоя Катерина с тобой на пасеке трудодни зарабатывает-и рук не марает. Дочка ваша, как и все деревенские, в школу бегает. А то, что кто-то из ребятни её обзывал оскорбительным словом, так это не от ума.

Ты погоди, не перебивай меня. Я тебя же успокоить своими соображениями хочу. Ни чего, конечно, хорошего в том нет, что надо вам каждый месяц докладывать коменданту, что вы никуда не сбежали из Вилимовки. Ты прикинул? Над нами местными, вроде бы коменданта нет, а попробуй-ка, куда уехать без документов. Заграбастают и вернут обратно, а то и отправят куда подальше. Вот, к примеру, попробуй перейти в Дудовский совхоз. Там не трудоднями платят за работу, а деньгами. У нас я в месяц зарабатываю до 50-60 трудодней. А там такой же, как я мастер получает по тысячи рублей и больше. Есть разница? Так ведь и в Дудовку, за семь вёрст переехать не разрешается. И чем нам коренным колхозникам, живется лучше вас? Ты вон, на все руки мастер. Гребенки придумал делать , пилы бабам точишь. Коровы не держите, а без молока и сметаны не живёте. Несут тебе одинокие солдатки за работу последнее, да ещё и спасибо говорят. В других высланных семьях тоже есть мужики. И они не бедствуют так, как наши вдовы. Так что, если разобраться, вам и обижаться не надо. Все «наши и ваши» живем, как сумеем.

-Ты, Александрович, всё по-умному рассказал. Но всё равно родные места тяжело покидать. Знаешь, какая у нас красота? Горы, полонины, хаты белые. Сады весной в цвету, осенью груши, яблоки - вот такие, во рту тают. Вам сибирякам этого не понять.

-Как это - не понять? - встряла в разговор бабушка Анна - Мы же не коренные сибиряки, а тоже переселенцы. В двадцать восьмом годе приехали сюда из Великолуцкой губернии. С тремя дитями на руках. Дуне только два года исполнилось, Марусе пять, а Митюшке девять. Тоже нелегко было привыкать и обживаться. Но ничего, привыкли. И к тайге, и к комарам. Детей вырастили и выучили. Ты их знаешь. Ни кто о них плохого слова не скажет. И вы со временем привыкните к нашим местам и к людям.

-А вас-то, какое лихо в Сибирь потянуло?- спросил Болюк. - Нет, мы по доброй воле, по плановому переселению, - сказал дед Федот.

-Оно хоть и без принуждения, а не от добра же мы, Федотушка, выехали из Порхова. Вспомни-ка, какая там у нас жизнь была,- сказала бабушка Анна - Жили на квартире. Ты работал один, денег на семью не хватало. Вот и рискнули, поехали от нужды подальше.

-Тут тоже-не пряники, но жить до войны можно было,- сказал дед Федот.

-Нема доли человеку,- закруглил беседу Болюк - Я вам расскажу, что нам интересного наши родичи из Америки пишут...Но на другой раз. И так мы дуже забалакались на «политичные» темы. Ты, хлопче, ни чего не чув и не понял, — обратился он ко мне. — Короче, ни кому не рассказывай, о чём дядька Микола с дедом Федотом беседуют за чаркой.

-Давай, Федот Александрович, по последней! За нас- переселенцев, чтоб нам лиха не было в жизни.

...Через какое-то время уехали Болюки из Сибири домой. Туда, где Карпаты, полонины, белёные хаты, груши и яблоки, сладкие как вилимовский мёд.

РОДОМ ИЗ ВИЛИМОВКИ
(Дневник Лопатина Зиновия Петровича)

Живу я на белом свете с 30 ноября 1912 года. Родился в деревне Вилимовке Казачинского района. Здесь жили, трудились и отходили в мир иной все мои предки, деды и прадеды, начиная с XVII века, когда кто-то из них прибыл сюда из Архангельской губернии.

Отец мой Петр Васильевич был по тем временам человек грамотный. В нашу избёнку, что стояла на краю деревни, приходили односельчане с просьбой прочитать или написать письмо, сочинить прошение, а то и просто посоветоваться по житейским делам.

В 1922 году в возрасте сорока семи лет отец умер, как записали в церковной книге «от чахотки». Он работал по найму в Пороге по расширению фарватера на реке Енисее, сорвался с льдины в воду, простыл, и постепенно сошёл в могилу.

Все дела и заботы легли на мою мать Лукерью Даниловну. Наравне с мужиками она работала в поле, пилила дрова, косила сено, содержала с дочерью-инвалидом подсобное хозяйство. Старшая моя сестра Елизавета была уже замужем, жила отдельно. А матери в меру сил помогали мы с сестрой Устиньей. Приходилось в страдное время работать по найму у зажиточных крестьян.

Мать, не смотря на трудности, выполнила предсмертный наказ отца и отдала меня учиться в Мокрушинскую начальную школу. Сшила холщовую сумку для учебников, собрала котомку с «харчами», попросила у соседа лошадь и отвезла меня в Мокрушу. На квартиру устроила к родственнику, за что надо было сжать ему полдесятины пшеницы.

Я бесконечно благодарен моей мудрой матери, что так она решила мою судьбу. Как и многие мои сверстники, я мог остаться неграмотным. В первый же год наш учитель Петр Степанович Вазингер после зимних каникул перевёл нас с двоюродным братом Гришей во второй класс. Много труда вложил он в то, чтобы мы догнали в учёбе товарищей. Для этого он перевёл нас на квартиру к школьной сторожихе, у которой в отдельной комнате жил сам. После уроков он дополнительно занимался с нами по арифметике и русскому языку - учил чистописанию. Мы искренне любили и уважали его. Петр Степанович Вазингер был сыном последнего священника Казачинской церкви. Он бескорыстно служил своему делу и молодой советской власти. Устраивал спектакли с учениками. Под его руководством мы разучивали и пели новые песни. Он поручал ученикам делать доклады о днях 8 марта и Красной армии.

Перед окончанием четвёртого класса учитель обошёл всех наших родителей. О чём он беседовал с моей мамой я не знаю. Только в этот же день она сказала мне, что осенью я должен поступить в Казачинскую школу.

- Летом тебе придётся, сынок, пойти в работники, чтобы купить для школы штаны и рубаху.

Нанялся я в работники к деревенскому кузнецу Никифору Алексашину. Это был мужик сурового нрава. Рано утром отвозил меня в поле, где я пахал или боронил. Днём, когда было жарко и овод одолевал лошадей, мы возвращались в деревню. В это время я должен был работать у него в кузнице как молотобоец. Вечером снова ехали в поле. Спать удавалось не более пяти часов. Хозяин был доволен моей работой и в подарок купил отрез сатина на рубаху. Мать сшила обновку и до отъезда в школу положила ее в сундук. Но когда Алексашин узнал, что в середине сентября я поеду учиться и больше батрачить не буду, он тут же потребовал вернуть ему сатин. Так и не удалось мне пощеголять в новой рубашке.

2
Мы подъехали с матерью к огромным резным воротам в центре Казачинска. Выбежали мальчишки, взяли у меня из рук чемодан и повели в общежитие школы крестьянской молодежи –ШКМ.

-Новичок?- спросил меня подошедший мужчина с усиками. - Вот и хорошо. Устраивайся, а завтра - в школу.

В просторной комнате ровными рядами стояли топчаны. На них лежали соломенные матрасы и маленькие подушки. В других комнатах жили девочки. Из угловой комнаты вкусно пахло щами.

Перед отъездом домой мать наставляла меня слушаться добрых людей, хорошо учиться, а напоследок сказала, что раньше этот дом принадлежал купцу Гадалову, в лавке которого недолго работал мой отец, а она была горничной.

С 15 сентября 1927 года я стал воспитанником ШКМ

Не скажу, что нас хорошо учили школьным наукам. Но с политическими событиями в стране и с новыми задачами советской власти знакомили основательно. Учителя разговаривали с нами на равных.

Однажды нашему классу заведующий школой Вальдемар Карлович Оя прочитал часовую лекцию о том, как живет в алтайском селе коммуна, где землю обрабатывают тракторами.

-И у нас скоро загудят тракторы, - сказал Вальдемар Карлович.- Коммуны придётся организовывать вам. И машинами управлять тоже будите вы и ваши сверстники. Нас готовили к новой, счастливой жизни.

3

1929 год. Время в деревне тревожное, шебутное, обстановка напряженная. Коллективизация и раскулачивание берут начало в эту пору. Одни хотели, ждали коллективизацию, как продолжение революции на селе. Зажиточные крестьяне всячески противились. В этом противостоянии начались убийства людей. В ряде деревень вспыхивали кулацкие восстания. На этот террор ответила террором и советская власть. И как обычно «в святом революционном порыве» было пролито немало крови и слёз. Собрания бедноты, партийные и комсомольские сборы, где обсуждались вопросы о хлебозаготовках и организации колхозов проводились при вооруженной охране активистов. Вооруженные посты выстраивались в притрактовых деревнях при прохождении этапов арестованных и выселяемых кулаков.

Мне довелось бывать в этапных избах, куда сгоняли семьи кулаков на ночлег или отдых. Видел там немощных стариков и грудных детей, видел умерших на руках младенцев. Сердце сжималось от жалости и сострадания.

Всё чаще к нам в школу стали приходить партийные и советские работники с просьбой помочь им в агитационной работе, в переписи населения или скота. Агитировали вступать в комсомол.

- Медленно вы растёте, ребята, - сказал однажды при встрече с нами секретарь райкома партии Кревс. — Кое-где уже появились колхозы, а руководить ими некому. В ликбезе и в школах не хватает учителей. А вы, к сожалению, еще в футбол гоняете. После этого разговора начались и дела. Более взрослых, семнадцати-восемнадцатилетних семиклассников стали направлять в деревни на должности секретарей сельсоветов, заведующих избами-читальнями. Четверо девушек стали учителями ликбеза (ликвидации безграмотности). В эти дни я вступил в комсомол. За билетом в райком комсомола пригласили только дней через десять после бюро. Все его ответственные работники в эти дни находились в деревнях Правобережья. Там, как говорили по секрету, ожидалось кулацкое восстание. Где «там» - не уточняли.

После вступления в комсомол мне стали давать партийные поручения. Первый раз по заданию Кревса меня направили в деревню Александровку с секретным письмом к члену ВКП (б) Дегтярёву. Мне надо было запомнить пароль и фразу из письма, которое при мне и директоре школы Манылове Кревс вложил под подошву моего старого подшитого валенка и сам зашил дратвой разрез. Фраза была такая: «Отряд из Канска выехал в среду»

До Момотово меня довезли на райкомовском жеребце, а потом сорок вёрст я добирался до Александровки на попутных. Если бы не сердобольный парень из Казанки, который вез меня на розвальнях и давал для согрева свой тулуп, вряд ли бы я в тот морозный день добрался живым до товарища Дегтярева.

Как говорили, в Тасеевском районе банда кулаков убила двоих коммунистов и готовила восстание. Нужно было предупредить активистов соседних с Тасеевским районом деревень, чтобы не допустить подобное у себя.

—В этой банде не столько кулаков,- рассказал мне Дегтярев,- сколько уголовников, сосланных сюда на лесозаготовки. Но Канские чекисты теперь с ними разделаются.

В Казачинск я вернулся через трое суток. Кревс при встрече поблагодарил за помощь, сказал, что бандиты в Тасеевском районе арестованы, отряд чекистов прибыл оперативно. А директору школы Манылову посоветовал говорить моим товарищам, если спросят, где я был в эти дни, что ездил в Вилимовку к заболевшей матери.

Второй раз по заданию районных организаций я ездил с учителем Петром Никитичем Саломатовым в Новотроицкий сельсовет на перепись скота, подлежащего обобществлению в колхозы. Мы должны были заносить в списки даже гусей и кур. Саломатов возмущался при разговоре с уполномоченным по коллективизации Фёдором Фёдоровичем Чащиным, убеждал его, что надо птицу - то людям оставить, чтобы не голодали, когда войдут в колхозы.

- Делай, как тебе приказывают старшие, – прикрикнул на учителя Чащин. - Будешь самовольничать — поставлю вопрос об исключении тебя из комсомола. Нам кулацкие прихвостни не нужны.

Чтобы не оказаться в опале, Саломатов завёл отдельные списки на крупный рогатый скот и лошадей, кур и гусей. Так же поступили переписчики по чьему-то разумному совету и в других деревнях,

Я в то время в политических перипетиях разбирался плохо. После окончания Красноярского педагогическою техникума, когда я стал учителем и секретарём комсомольской организации в селе Вараковке, то «перегибов» и «недогибов» у меня было, хоть отбавляй. Теперь вспоминаю о том времени с угрызением совести, но слово, как говорится, из песни не выкинешь. Учителем, честно говоря, я был неважным. Зато организатором отменным. Часто бывал в колхозной конторе, в сельсовете, где всюду «держал речи», «организовывал» мероприятия. Почти своими руками переделал под клуб кулацкий лом, устраивал в нём спектакли, концерт, писал к ним раешники и частушки.

- Все это хорошо, сказал на партийном собрании работник райкома партии Непомнящих. - Плохо с колхозом. Вместо вас, партийцев и комсомольцев орудуют в нём кулаки. Хлеб молотите медленно и ещё преступнее сдаете его государству. Вы под влияние кулацкой идеологии.

Непомнящему возразили. Этого делать не полагалось. На этом же собрании был освобожден от обязанностей секретаря партячейки старик Кулябин. Ответственность и работу по выявлению кулаков и подкулачников возложили на меня, как секретаря комсомольской ячейки. По подсказке Непомнящего в Вараковке проживало не менее четырёх « нежелательных элементов». Помню, трое суток перебирали мы всех вараковцев, чтобы выявить этих «элементов», И нашли. Один был председатель сельсовета – «середняк», второй «середняк» работал завхозом в колхозе. Третьего «обвинили» в том, что он случайно пробрался в партию и теперь только мешает колхозу. Четвертого «нежелательного элемента» не оказалось.

Вот только тогда на закрытых собраниях я понял, куда дело идет. С коммунистом Варыгиным, замещавшим председателя сельсовета, мы сочиняли представление в райисполком о выявлении этих «нежелательных элементов». Варыгин предлагал написать «погуще», чтобы получилось убедительнее. И тем снять грех с души перед райкомом и райисполкомом.

-Эти представления не пройдут, - сказал я Варыгину. - Они никогда не были кулаками. Зачем они понадобились Непомнящему? И почему мы должны на них наговаривать?

-Зеленый ты еще, Лопатин,- упрекнул меня Варыгин. - Раз требуют, значит, так надо. А мы должны исполнить, как положено. Райисполком, к счастью, не утвердил наши представления. В 37-ом году на районной комсомольской конференции одна лихая ораторша с трибуны предложила лишить меня мандата или исключить из комсомола за то, что я струсил по разоблачению кулаков в Вараковке. С конференции меня «удалили под ручки», но в комсомоле оставили.

4

1937 гол оставил суровую отметину в истории и нашего района. Проводилась очередная чистка в партии, в госучреждениях и организациях. Из районной партийной организации исключили около 20 процентов состава. «Вычистили» председателя райисполкома Щукина - «за связь с чуждым элементом» Его жена в прошлом была женой офицера. Не избежали этой участи А.П.Манылов, назначенный к тому времени зав. районо, Любочко – из комитета заготовок, Ким - управляющий госбанком.

Потом начались аресты «враждебных элементов». Были изобличены в «государственной измене» бухгалтер госбанка Володя Сурганов, землеустроитель Матюшенко, зав. Аптекой Твердохлебов, фотограф Марьятис, кузнец Дзярский. Все они были беспартийные. По слухам – в случае, якобы свержения советской власти, эти люди должны были занять посты районных руководителей. Позднее это обвинение изменили на «антисоветскую агитацию». Через двадцать лег их реабилитировали. Посмертно.

Не забуду Казачинскую районную комсомольскую конференцию в 1937 году. Закончилась она невероятным разгромом «кулацких прихвостней и троцкистско-зиновьевских агентов». Первым был назначен «вражеским выродком» двадцатилетий бухгалтер Ваня Полушин, очень умный и способный парень. Ему приписали связь с застрелившимся у нас ссыльным Ленинградским редактором газеты «зиновьевцем» Алексеем Кирилловым, а так же обвинили в распространении нелегальной литературы в деревнях района и «таинственном исчезновении из райпо Актов на вечное пользование землёй колхозов»

Досталось на орехи и мне. Одноклассница Елизавета Черных обвинила меня в укрывательстве вараковских кулаков ,где я три года назад был учителем, а так же в связи с дочерью частного предпринимателя, работавшей в те же годы учительницей. Меня лишили мандата и удалили с конференции.

Уезжай-ка, Зиновий, дней на пять из Казачинска,- сказал мне милиционер Лазарев. В милицию меня не забрали, но из служебной квартиры сразу же выселили. Взял я в руки чемодан, а жена Клава годовалого сына Алика и пошли мы на квартиру к знакомым. Там нам добрые люди уступили комнату. Жизнь продолжалась.

5

В 1939 году я работал секретарём в Казачинской районной газете. В центральных газетах и у нас шло много материалов о взаимоотношениях СССР с Германией. Риббентроп приезжал в Москву. Об этом мы приняли ТАССовский материал и набрали его в номер. Произошло это в воскресенье. Я только что вернулся из командировки ,и не заходя домой ,забежал в редакцию, что бы посмотреть только что отпечатанную газету. Бросился в глаза крупный заголовок о приезде в Москву Риббентропа. А под ним шрифтом помельче текст «Состоялась первая беда между Молотовым и Риббентропом». Вот это ляпсус! Вместо «беседа» - «беда». Уж нам-то белы не избежать. Я пошел к редактору Ивану Герасимовичу Мартынову. Он был дома и забавлялся на кровати со своим маленьким сыном. Я подал ему злополучный номер и указал на «беду» Он побледнел и молча сидел минут нить.

- Беги на почту и приостанови рассылку газеты. Через полчаса мы сидели в редакции и просматривали все сохранившиеся гранки и всю корректуру. Никакого «злого умысла» не нашли. Слог «се» в слове «беседа» пропустили все - от корректора до редактора и цензора. Газета с ошибкой к читателям не попала. Но в райкоме партии о ней узнали. «Воспитывали» долго и серьезно, но обошлось без взысканий. Когда освещали ответный визит Молотова в Германию, ошибки не допустили. Однако разговоров эта поездка вызвала много .

6
В понедельник 23 июня 1941 года после краткой информации в редакции о начавшейся войне кто - то вспомнил о газетном казусе. «Вот и пришла к нам беда, о которой мы едва не сообщили читателям два года назад» В августе 41-го года меня первого из редакции мобилизовали на войну. Потом ушёл на фронт Иван Герасимович Мартынов. Вскоре призвали и других ребят.

Нас с бывшим работником райкома Кузоватовом, учителем Непомнящих, работником торговли Казанцевым и инструктором райкома партии Кулаковым направили на Восток, в Комсомольск. Там мы полгода учились на курсах политработников. После курсов подали рапорты об отправке на фронт, но нам строго отказали. Я попал в авиацию. Был сначала политруком, потом старшим адъютантом (начальником штаба) разведывательной эскадрильи.

Находясь рядом с лётчиками, большими штабистами, зенитчиками, я понял, почему нам отказывали в отправке на фронт. Против Квантунской армии стояли наши слабо вооруженные соединения, не полностью укомплектованные сорокапяти-пятидесятилетними мужиками и молоденькими, только что обученными девчонками. Женщины несли на аэродромах караульную службу, работали механиками, мотористами, дежурили на коммутаторах и у зенитных установок. Лишь в пограничных войсках, да на самолетах и танках служили молодые солдаты и офицеры. Но и их по мере накопления боевого опыта без задержек отправляли на фронт, а на смену привозили новобранцев.

Нам не хватало боеприпасов для учебных стрельб, продуктов питания и обмундирования. Люди болели цингой. На реки и в горы направляли специальные бригады по отлову рыбы и отстрелу диких животных, что бы восполнить недостаток в питании. В рацион был введен пихтовый и еловый отвар. Но помогало это плохо. Солдаты болели .Болел и я .И видел ,как в госпитале умирали от истощения и цинги молодые ребята.

О предстоящем выступлении наших войск на Японию мы узнали поздно ночью 8 августа 1945 года. Нам зачитали приказ командующего вторым Дальневосточным фронтом Маршала Мерецкова. В нём говорилось, что Верховный Главнокомандующий приказал 8 августа в полночь пересечь границу с Японией и очистить территорию Китая от японских милитаристов.

Наш 799-й отдельный разведывательный полк вступил в работу только утром. В напряженные дни боёв летчики делали по 6-7 вылетов. Чётко и слаженно работали лаборатория по проявлению фотоплёнки и связь.

Японская авиация в ответных ударах почти не участвовала. Но их сухопутные войска дрались неистово. На отдельных участках фронта у нашей пехоты и в танковых частях было выведено из строя до половины состава Особенно дерзко и смело действовали диверсионные и передвижные группы японцев. Сопротивление Квантунской армии фактически было сломлено, а они пробирались в наши солдатские казармы и ножами вырезали целые роты.

Капитуляция японцами была подписана 3 сентября, хотя война фактически закончилась раньше. Но работы у наших солдат не убавилось. Часть войск была занята подавлением отдельных небольших групп, отказавшихся капитулировать.
Большинство наших бойцов было направлено на демонтаж оборудования японских предприятий и вывозку продовольствия с японских складов. Работу выполнили добросовестно, но распорядиться всем этим добром по-хозяйски у себя дома не сумели. Много вывезенного оборудования оказалось некомплектным и пошло на утильсырьё. Правда, с продуктами управились сами солдаты.

Нашлась работа и для лётчиков. Сразу же после боевых действий начались съёмки территорий Северного Китая и Южной Кореи. Мы знали, что наши фотоснимки пойдут для уточнения устаревших карт.

На этом моя служба в армии закончилась. Вернулся я домой в мае 1946 года с удостоверением корреспондента редакции газеты «Красноярский рабочий» по Казачинской зоне районов.

ООО Издательство "Красноярский писатель" 2010 г.