Ярослав Питерский. Падшие в небеса
Это был Фельдман. В то же мгновение, Павла кто-то бесцеремонно скинул с полки. Клюфт упал на холодный пол и застонал. Его подхватили сильные руки. И вновь голос Фельдмана:
- Вот он! Вот! Это Клифт гражданин начальник!
- А ну, тащи его сюда! – заорал офицер.
Павел понял - сопротивляться бесполезно. Его уверенно и ловко выкинули из вагона на снег. Клюфт упал в накатанный наст лицом и больно ударился щекой. В глазах потемнело. Удар в бок ногой. Хорошо, что у конвойных были валенки. Иначе от сапога вновь можно потерять сознание. И тогда… Павел подскочил. Он понял, если сейчас не собрать себя в себе последние силы - то потом они уже никогда ему не понадобятся. Где-то там, за спиной, как в тумане, он услышал хриплые вопли человека, в грязно-белом полушубке:
- Овинников! Оболенский, Одинцов!
«Петр Иванович! Он тоже тут. Он с ним!» - подумал Павел и улыбнулся.
- Быстрее в колонну по четыре! – заорал рядом конвойный.
Раздался страшный хрипловато-звериный лай. Собака чуть не схватила Павла за ухо. Он, на мгновение, почувствовал теплоту и вонь псиного тела. Его запах. И главное – энергию, ту энергию, с которой овчарка готова была бы разорвать его. Почти дьявольские, рыжие глаза и огромный алый язык, желтые зубы. Дыхание пса обжигало. Собака скулила оттого, что - не может дотянуться и укусить этого человека. Ей так хотелось впиться в него. Ей так хотелось почувствовать - как хрустит под ее клыками кожа. Павел шарахнулся в сторону. Пес проводил его взглядом и облизнулся. Он заурчал и истерично дернулся на поводке. Конвойный шарахнул, его концом брезентового ремня по загривку. Собака прижала уши, но не испугалась. Она продолжала буравить своими страшными темно-желтыми глазами Клюфта. Тот, тоже не отводил взгляда от этого существа.
«Интересно, а если я сейчас сам брошусь на этого кабеля и вопьюсь ему в горло? А? Он испугается? А? Почему он думает, что я слабее и трусливее его? А? Нет! Я не слабее! Напротив! Я так сожму руками его глотку, что он не сможет вздохнуть! Нет, он определенно испугается! Он поймет – я хозяин этой жизни! Его сильней!» - неожиданно для себя подумал Павел.
Он сжал кулаки и тронулся в сторону собаки. Овчарка, почувствовала от него угрозу - поджала хвост и осадила назад. Она, как-то нерешительно попятилась и прикрыв пасть, замерла. Пес ждал, что будет дальше, Неужели этот человек способен на бросок?!
- Фамтусов, Фельдман… - донеслось до уха Клюфта.
Павел нервно обернулся. Он увидел, как к ним, в строй, спрыгнул из вагона, этот страшный и загадочный человек. Борис Николаевич радостно подбежал и встал в одну из шеренг. Он, хитро посмотрел на Клюфта и подмигнул.
- Колонна слушай мою команду! Направо! Направо мать вашу! – орал еще один человек в белом полушубке.
Это был моложавый офицер. Звания тоже было не разобрать под пушистым воротником. Зэки угрюмо переминались с ноги на ногу. Кто-то косился на состав. Там, в темноте вагонов на них с жалостью и любопытством смотрели десятки глаз. Оставшиеся арестанты наблюдали за этой страшной картиной формирования колонны. Павел огляделся. Солнце, наконец-то, показалось из-за кончика горы. Где-то вдалеке - виднелась башня элеватора. А рядом черные и серые срубы деревенских домов. Стога сена в поле и узкая полоска еле видневшейся, проселочной дороги с сугробами по обе стороны. Эта нитка уходила куда-то вдаль, к еще темным, почти черным, горам на горизонте. Офицер опять начал перечитывать списки. Фамилии звучали обрывками. Засвистел паровоз. Машинист дал тревожный длинный гудок. Конвойные засуетились. Кто-то в спешке убегал к вагонам, кто-то из солдат напротив - отходил от состава к дороге. Собаки залились лаем. К офицеру, что читал список, подскочил человек в темно-серой шинели. Он был в сапогах. На голове, несмотря на зиму - фуражка с синим околышком. Что-то сунув в руку своему коллеге в полушубке – не то бумагу, не то какой то сверток, он толкнул его в плечо и понесся назад к составу. Поезд тронулся. Медленно и как-то обречено набирал ход. Сначала слышался лишь скрип колодок. И вот, колеса, наехали на стыки.
Тук… тук.
Все - быстрее и быстрее…
- Варушкин, Гендель!… Егоров, Ерофеев! Игнатьев, Клифт! – орал человек в полушубке.
Павел вздрогнул и открыл рот. Из гортани вырвался хриплый стон. Совсем еле слышный. Но офицер, покосившись на Клюфта, удовлетворенно кивнул головой – продолжил:
- Овинников! Оболенский, Одинцов!
Павел зажмурился. Ему стало невыносимо противно. Противно и стыдно! Хотелось плакать от обиды! От несправедливости и мерзости. По щеке покатилась слеза. Она обжигала кожу и казалась на морозе настоящим кипятком. Но уже на подбородке, это, была – обычная, холодная и соленая вода.
- Заключенные слушай мою команду! – орал все тот же тип в полушубке. – Я тут теперь для вас царь и Бог! А значит, если кто-то не захочет мне подчиняться – будет моим личным врагом! А с врагами я обхожусь жестоко! Слушай сюда!
Зэки, затаив дыхание, смотрели на этого выскочку в грязно-белом полушубке и понимали – теперь он их душеприказчик. И как бы, нелепо, не звучали, из его уст заверения, они и были действительно - последней инстанцией в их жизни. Поэтому, арестанты всматривались в черты этого человека и пытались найти в них хоть маленький штрих человечности и сострадания. Но к своему ужасу не находили. А офицер, продолжал орать, внимательно обводя эту мрачную колонну людей, своим пронзительным взглядом:
- Закон движения в колонне ясен и четок! При движении заключенным не разрешается - переговариваться друг с другом, останавливаться без команды, замедлять движения! Не смотреть по сторонам и не дразнить конвойный собак!!! А так же: категорически запрещается, что-либо спрашивать у военнослужащих! Кроме этого: любое движение заключенного в сторону от колонны будет считаться побегом! Побег в данной ситуации пресекается без предупредительного выстрела вверх!!! В общем, так – вражины долбанные!!! Шаг вправо, шаг влево – пуля в череп! Прыжок вверх, попытка провокации - расстрел на обочине! Мать вашу! Всем все понятно?!!
Толпа молчала. Никто не решался ничего говорить. Все затаили дыхание и испуганно смотрели на офицера. Тот, довольный, молчал. Он, словно чувствовал - как оробели эти люди. Он чувствовал, что напугал их. Он ощутил власть над толпой этих зэков. Он ощутил прилив энергии и удовлетворение. Самим собой! Он! Он ведь действительно, тут, и царь, и Бог! Он, тут, главный и нет никого вокруг, кто бы, мог, опровергнуть это! Никого!
И тут раздался нерешительный голос. Судя по тембру, скорее всего - это был совсем, молодой парнишка:
- А по нужде? По нужде а? Как же, гражданин начальник?! Как, если писать охота?
Офицер словно расстроившись, что, вот так, бесцеремонно - нарушили эту его внутреннюю идиллию мыслей - покачал головой и медленно подошел к тому месту, откуда его спросил «обнаглевший зэк». Он долго всматривался в лицо этого паренька в фуфайке и тяжело вздохнув, рявкнул:
- А ссать будешь на ходу! В валенки! Ссы сколько хочешь! Про это ничего в уставе не сказано! Все слышали?! Кто хочет ссать, тот пусть ссыт на ходу! Остановки делать будем через каждые четыре часа! И все! Не меньше! Развели, тут, мать вашу, демагогию! Если мы тут ссать начнем на обочине через каждые пять минут – так и к завтрашнему утру в лагерь не дойдем! А нам, по всем нормам, нужно успеть до захода солнца! Так, что никаких просьб! Никаких поблажек! А теперь слушай мою команду – налево!!!
Зэки робко и неуверенно повиновались. Колонна повернулась и замерла. Павел украдкой оглянулся. Он стоял где-то в середине этой толпы. А там, к концу этой вереницы, человек сто еще! И впереди столько же! Этап растянулся метров на шестьдесят - семьдесят. По бокам колонны конвоиры с винтовками и собаками. Они лениво смотрели на зэков и ждали команды. Клюфт с удивлением наблюдал и не мог понять, как же они, эти солдаты, пойдут за зэками - весь путь до лагеря?! Это ведь длинная дорога?! Судя по словам офицера - часов восемь пешего хода! А значит, километров сорок - сорок пять пути. На двадцатиградусном морозе для многих это превратится в дорогу смерти. А солдаты, неужели они так и будут идти рядом? Но сомнения Павла разрушил слабый гул перерастающий в рокот. Из-за сарая, что стоял на перроне, выехали два грузовика. «ЗИС 5» с брезентовыми тентами над кузовом. Машины медленно подъехали к колонне. В хвост этим к автомобилям пристроилась черная, «Эмка». Легковой «ГАЗ М» поблескивал в лучах восходящего, холодного солнца темной полировкой. Старший офицер, что кричал фамилии, лениво повернулся и медленно прошел к легковушке. Он отряхнул снег со своих валенок и кряхтя - залез на переднее сиденье. Перед тем, как захлопнуть, за собой дверку – махнул рукой. Солдаты, засуетились. Половина из конвойных спешно подбежали к грузовикам и стали карабкаться в кузов. Человек пятнадцать рассредоточились вдоль колонны, по обеим сторонам.
- Слушай мою команду! – раздался где-то сзади голос.
Зэки невольно стали оборачиваться. Их, тут же, начали тыкать прикладами винтовок конвойные:
- А, ну! Мать твою! Не поворачиваться! Что правило не слышали?! А?! Не слышали?! – кричали солдаты, усердно колошматя бедных арестантов по локтям и ребрам.
Крики и вздохи пронеслись над толпой. Зэки испуганно втягивали головы в плечи. Не смотреть! Не смотреть по сторонам, а то получишь прикладом! Вот - главное! Вот она - правда этапа!
- Колоннааа шагооом мааааршшшш!!!… – пронеслась команда.
И они тронулись. Медленно и лениво. Колонна шевелилась, как гигантский червь. Он, сгорбившись, пополз, в сторону леса. Подошвы заскрипели по рассыпчатому снегу. Это визг перемерзших снежинок звучал особенно противно и страшно. Впереди плечи зэка. По бокам унылые лица «товарищей по несчастью», друзей по этапу! Павел шел вторым слева и ему нет-нет, да и удавалось взглянуть украдкой на соседа. Тот, тоже поглядывал на Клюфта. Это был мужчина лет тридцати пяти. Низкий и коренастый, он испуганно моргал, глазами показывая - на свои ноги. На соседе надет стеганый тулупчик. Брюки – видно летние все в дырах. Из этих прорех нелепо белели кальсоны. И на ногах Павел рассмотрел туфли. Обычные, лакированные туфли – какие мужчины в нормальной жизни, надевали на торжественные приемы, свидания или еще какие-то, праздничные мероприятия. Но вот, повседневно ходить в таких туфлях - было явным абсурдом. Соседа, скорее всего и арестовали – на каком-нибудь банкете. А то и на собственной свадьбе. В общем-то, теперь, это было не важно. Важно другое! В такой обуви, без обморожения пальцев, он до конечного пункта их долгого пути – явно не дойдет. Павел тяжело вздохнул и покачал головой – дав понять мужичку, что он ему сочувствует. Тот молча опустил голову. Клюфт попытался рассмотреть и конвойного, что шел рядом с ними. Это был молодой парень с красным, от мороза лицом. На бровях иней. Губы пунцово–синие. На его физиономии никаких эмоций. Руки, в толстых и теплых трехпалых рукавицах - сжимали винтовку. Ее лакированное цевье и приклад поблескивали. Солдат шел, то и дело подкашливая. Видно, конвойный был простужен. Паренек изредка поглядывал на машины, которые ехали сзади колонны. Видно он, очень ждал смены и хотел поскорее запрыгнуть в кузов.
- Что это за деревня? А? Кто знает? - шептал кто-то из зэков сзади.
Но в ответ никто не ответил. Тяжелое дыхание и скрип снега. Павел сощурил глаза. Солнце окончательно вышло из-за горы. И тут, за городом - небо было безоблачное! Синь резала глаза! Чистый и морозный воздух. Свет слепил. Дышалось, аж до боли легко. Так, что грудь немного ломило от переизбытка кислорода. Клюфт косился в сторону деревни. Колонна обходила ее по дороге метрах в трехстах. На больших сугробах, вдоль околицы изгородей, стояли меленькие черные силуэты. Это были деревенские дети. Мальчишки и девчонки, закутанные в шали и с мохнатыми шапками на головах, тревожно смотрели на идущих людей. Павел толкнул соседа в бок локтем. Тот отмахнулся. Мужчина, он пялился на свои ноги. Туфли от снега блестели все сильнее и сильнее. Ему видно было сейчас не до маленьких деревенских жителей. Мороз наверняка уже сковал его пальцы. Деревня осталась где-то за спиной, а детишки все не уходили. Они провожали взглядом эту вереницу странных людей, бредущих под присмотром солдат. Возможно, такая картина была для них не редкостью – ведь никто из ребят так и не бросился к колонне и не попытался что-то сказать. Скорее всего – раньше конвойные уже отгоняли деревенскую шпану и никто из них не хотел больше получить тумаков от злых дубаков.
- Камарчага. Это Камарчага… - послышался шепот.
Кто-то из зэков все-таки умудрился сказать название деревни. И как - по невидимому телеграфу – странное и немного страшное название – «Камарчага», разнеслось по строю.
«Камарчага, это лишь в трех часах езды от Красноярска! Нас везли совсем недолго! Камарчага – это странное название деревни, я уже слышал. Тут где-то должен быть аэродром. Учебный аэродром! Если это так, значит не все так страшно?! Значит, нас ведут на строительство этого аэродрома, наверное?» - мелькнула мысль надежды у Клюфта в голове.
Павел посмотрел на право. И действительно, там, виднелись столбы с колючей проволокой. Это была ограда поля аэродрома. Клюфт напряг зрение. На ровном пространстве, правда, очень далеко - стояли маленькие, совсем, как игрушечные, силуэты самолетов. Горбатые бипланы и тупоносые истребители. Посредине аэродрома величаво высился большой аэроплан с шестью двигателями на крыльях. Скорее всего, это был, какой-то транспортный ТБ. На его хвосте, покрашенный в красный цвет, виднелся номер. Возле самолета копошились люди - они грузили, ящики. Но колонна не повернула к аэродрому. Слева осталась и дорога, которая вела к еле заметному зданию. Скорее всего, это был дом – руководителя полетов. Сбоку торчала вышка, на которой стоял часовой. А колонна зэков шла - мимо. Мимо! И надежда на то, что их гонят обслуживать или строить аэродром рухнула.
«Значит, ведут куда-то в глубь тайги! Но куда?! Там, впереди, река Мана. Там, впереди, только лесхозы и глухие таежные деревеньки. Неужто - ведут на лесосеку? А?» - с горечью подумал Павел.
Арестанты поворачивали головы – рассматривая самолеты. Конвойные зло шипели:
- Бошки не поворачивать! Не поворачивать! Секретный объект не поворачивать!
И они отвернулись. Они уткнулись к себе под ноги. Шли, шли, и шли… Павел потерял счет времени. Час, два… сколько километров продлился их путь? Уже сменились конвойные. Грузовики, с усердием урчали, где-то, там, сзади и временами, подталкивали бамперами, уставших зэков. Черная «Эмка» медленно переваливаясь, с кочки на кочку, снежных ухабов, ползла самой последней. За замерзшим стеклом не было видно лица старшего конвоя. Но никто и не хотел его рассматривать. Сейчас, все думали о другом – когда же будет привал? Павел почувствовал, что нестерпимо хочет «по нужде». Мочевой пузырь наполнился и уже - нестерпимо давил в пах.
- Начальник, когда привал?! Невтерпеж! Начальник! Давай отстой! – пронеслось, где-то впереди.
- А ну, суки! Молчать! Команда шагом марш была! На ходу! На ходу ссыти! Еще раз заикнешься – выведу к обочине и расстреляю! Там ссысь сколько надо!
Павел с грустью понял, что остановки для туалета в ближайшее время не будет. Но сколько – сколько еще идти? А? Вытерпит ли он, до привала? Слышались стоны. Люди матерились и чертыхались. Конвойные, ругались и временами подгоняли прикладами. Павел опустил голову вниз и смотрел себе под ноги. Он начал считать шаги. Так было легче вытерпеть. Моча - требовала свободы и пыталась найти выход самостоятельно. Клюфт, сжав зубы, морщился и из последних сил напрягал мышцы внутри.
«Считать шаги. Считать! Так легче! Считать шаги!» - ухало в голове. В глазах потемнело.
Раз, Два. Шаг, три. Десять, двадцать пять. Павел зажмурился. И тут, его толкнули в бок. Сосед кивнул себе на живот. Павел невольно покосился и увидел - как мужик, вытащив свой член, мочится на ходу. Этот человек нашел решение проблемы! Он - мочился себе под ноги! Струя, журчала, падая на ботинки впередиидущего арестанта. Желтые капли отлетали забавными брызгами. Но зэк, что был впереди, не оборачивался. Он, просто, шел и шел. Павел посмотрел вниз - снег в желтых разводах. Идущие в авангарде колонны зэки, тоже - мочились на ходу. Какая нелепая и страшная картина! Действительно - как стадо животных, они, шли и мочились на ходу!
- Бее! Бее! - вновь показалось, что звучит, этот тревожный и обреченный, звук отары овец, идущей на убой.
- Бее! Бее!
Павел сглотнул слюну. Было противно и в тоже время, невыносимо терпеть. Если он, выльет, мочу в штаны – через двадцать минут, они, станут «колом». Замерзнут и превратятся в ледяные сапоги! Клюфт окоченевшими пальцами попытался расстегнуть ширинку. Это удалось не сразу. Но все - же удалось. Через пару минут, Павел облегчился себе под ноги, так же, как и окружавшие его соседи. Моча забрызгала ботинки, и желтые капли моментально превратились - в маленькие, блестящие камешки льда. Они на морозе, выглядели, как - сказочные россыпи драгоценностей. Сбоку раздались всхлипывания. Это, рыдал, какой-то молодой арестант. Совсем, юный парень, хныкал - как ребенок. Конвойный, то и дело, матерился на него.
- Он не может расстегнуть штаны. У него нет прорешки. У него комбинезон. Он обоссался… - шепнул сосед.
Павел зажмурил глаза. Он представил, как, в валенки этого человека, стекла, его же собственная моча. Она хлюпала в войлочном плену, впитываясь в портянки.
«Хорошо, что на этапе, нет Пермякова… он бы уже погиб. Он не выдержал бы…. Они мучают нас для чего-то! Не могут же они, мучить нас - просто так?! Ради чего-то они все-таки мучают нас! Просто так нельзя издеваться над человеком! Просто так издеваются - душевно больные люди! Маньяки! Не могут же все эти солдаты и офицеры - быть маньяками?! Не может же полстраны - быть маньяками? Больными? Но для чего же они, мучают нас? Ради какой такой, цели?!» - подумал Павел и покосился на конвоира.
Тот, поймал его взгляд и вздохнув, кивнул вперед. Павел, сначала, не понял, что солдат, подает, ему, какой-то сигнал. Но военный еще раз кивнул головой по ходу движения. Клюфт посмотрел вперед. Где-то в километре от дороги, виднелись избы. Это было село. Оно разбросалось по пригоркам пологой горы. А сбоку, совсем рядом с дорогой - высилась большая, белая церковь. Вернее, это было все, что осталось от некогда крупного собора. Возможно – самого высокого здания в округе.
Белые изящные линии колокольни нелепо завершались тупым обрубком. Куполов не было. Вместо них полуразрушенные стены кирпичной кладки. Стекол на окнах тоже нет. Да и вообще церковь выглядела - как «больная тифом». Видно - ее пытались снести, но не смогли. Стены, с трудом, но выдержали натиск «воинствующих атеистов». Стая ворон кружилась, как не в чем, не бывало. Черные, большие птицы, дико кричали – увидев приближение колонны и машин. А зэков вели к церкви. Павел понял - это и есть их первый привал, на пути в зону. У здания собора, колонна изогнулась и упершись в стену – остановилась. Команда над головами, разнеслась, как облегчение:
- Стой! По одному внутрь заходи! – крикнул, какой-то офицер.
Его до этого момента, не было видно. Он выскочил перед строем - как «чертик из табакерки». Зэки поспешно начали толкаться у больших ворот. Два солдата со скрипом отворили створки и отскочили вбок. Толпа хлынула внутрь собора. Люди с облегчением гудели и весело приговаривали соседям - о наступившем блаженстве. Но, тут же, облегченные возгласы, сменились - разочарованным воем. Все, кто оказывался внутри - медленно и нехотя, проходили к центру полуразрушенного здания.
В церкви оказалось холодно так же, как и на улице. Да и как там могло сохраниться тепло, если не было - ни одного целого и неразбитого окна, и печки. На полу лежали огромные кучи сена. Вместо алтаря - поленья досок и бревен. Стены облуплены, исписаны - какими-то мелкими, надписями. Над головой дырявая крыша. Резкие хлопки крыльев голубей и ворон, и стон,… стон,… стон… Люди, причитали от ужаса увиденного! Многие, падали на холодное сено у ног и плакали. Некоторые зэки обреченно – раскинув руки, пытались сгрести с каменного пола мусор и траву. Но кто-то, из арестантов, примостился в углу и с наслаждением справлял нужду «по-большому». Эти полусогнутые фигурки, сидящие на корточках и испражняющиеся в разрушенном храме - были нелепым и страшным видением! На них дико и обреченно, со стен, смотрели, полустертые лики святых – сохранившиеся, на остатках росписи, собора.
Павел стоял и созерцал на все это. И ему стало плохо. В глазах потемнело. До плеча, дотронулась, чья-то рука.
- Ну, что. Вы, я вижу, согласны? Вы, я вижу, решились?! Вы молодец,… – прошептал знакомый голос.
Павел не хотел оборачиваться. Он знал – «кого», он, сейчас увидит. Он увидит дьявола-искусителя! Да, да, дьявола! Может, он, как раз и выглядел, так, «в том» саду, с яблоком в руке?
Но это, был Фельдман. Он, вновь, повторил вопрос. Он был настырен:
- Вы не сильно-то принимайте все это - близко к сердцу. Лучше вон, к двери, давайте подходите. Сейчас там должны пайку принести, – Борис Николаевич подтолкнул Павла в бок.
То, отмахнулся. Он захотел ударить этого человека. Он так сильно захотел его ударить! Но, тут, у его ног – упал, какой-то старик, в длинном пальто. Седовласый мужчина, уткнувшись непокрытой головой - в пол, начал громко читать молитвы. Он, то и дело, поднимал голову вверх, смотря - в прореху разрушенной крыши. И почти обезумевшими глазами, искал, что-то, там,… в небе… Он искал и не обращал внимания на все, окружавшее его. Он стоял и молился, все громче и громче. Его губы четко и ровно выкрикивали слова святого писания:
- Люби ближнего и неневидь врага! А я говорю вам: не переставайте любить своих врагов и молиться за преследующих вас, чтобы вам оказаться сыновьями Отца вашего, который на небесах, ибо он повелевает солнцу своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных! Ибо если вы любите тех, кто любит вас – какая вам награда?!!
Мужчина, опускался и бился головой о каменный пол. Он крестился - размашисто и с каким-то остервенением. На его, впалых и уставших глазах, выступили слезы. Павел стоял и иступлено слушал эту страшную молитву, в полуразрушенной церкви.
- Паша. Паша. Пойдем! – вновь раздался голос.
Оболенский – подошел, как-то тихо обнял Клюфта за плечо. Старик покосился на Бориса Николаевича и зло прошептал:
- Сторонись этого человека! Сторонись Паша!
Фельдман пожал плечами и брезгливо кивнул под ноги – на молящегося старца:
- Его, проповедями, что ли - живы будете? А? Чего вы парнишку смущаете?! Погибнет ведь! Вам-то какое от этого дело? Выгода-то какая? Мне, что ль, отомстите?!
Оболенский зло посмотрел на Фельдмана и тихо и грустно сказал:
- Он и так погибнет, вы его уже погубили. Сволочи!
- Я? Я хочу его спасти…
- Вы уже спасли, вон этих несчастных! – Оболенский кивнул на других арестантов, что лежали и сидели на сене, невдалеке.
- Слушайте! Оболенский! Вы дурак! Дурак! Сейчас не время праведность говорить! А парня не сбивайте с пути! Я его спасу! И может вас, если вести себя будете по-другому!
- Да пошел ты! – Оболенский махнул рукой. – Вон, лучше посмотри, что вы с верой нашей сделали?! Такое,… даже - басурмане себе не позволяли! Храм - в тюрьму, с общественной уборной, превратили!!!…
Заскрежетали ворота. У входа раздались крики. Это были даже не крики, а урчание. Звериное и жадное урчание! Павел, не понял, что это за шум. Почему - так «урчат» люди?! Вернее - те существа, которые, шли с ним, в одной колонне. Но вскоре, все прояснилось. Два конвоира внесли несколько мешков и отбиваясь, и отмахиваясь от арестантов, бросили ношу, на кучу соломы, в центре зала. Толпа несчастных узников, как стадо голодных свиней, кинулось, к этим, черным сверткам. Люди с остервенением рвали холстины и ругались. Сыпались маты и слышались удары.
- А, ну, вали отсюда!!!…
- Я, первый!… Я!!…
В мешках оказался хлеб. Мелко нарезанный черный хлеб. Толпа арестантов - мгновенно разорвала кули и хватая темно-коричневые куски, с остервенением ползала - по каменному полу. Кто-то наступал соседу на руки ботинком, стараясь выхватить лишнюю корку. Но несколько зэков, не решаясь вмешиваться, в эту страшную дележку, с ужасом стояли в стороне и смотрели – как, их «товарищи-арестанты», грызутся из-за пайки.
- А ну, пошли! Пошли отсюда! Моя! Моя доля! - эхом разнеслось, по гулкому помещению, полуразрушенного храма.
Это был рев зверя! Дикого и ненасытного! Здоровенный мужик, который, еще секунду назад, справлял свою нужду в углу – пробивался к мешкам с хлебом. Он, не успел, даже застегнуть свои штаны и так, и полз,… разгребая дорогу - с голой задницей! Его, бледно-розовые ягодицы, мелькали, среди теней, ему же подобных, голодных и жалких людей…
Павел зажмурился на секунду. Он не хотел на это смотреть. Не хотел!
- Паша! Паша! Пойдем! Хлеб надо раздобыть! Надо! А то - голодными останемся! Эти монстры, все сожрут! – потянул Клюфта за руку Оболенский.
Старик, стесняясь один участвовать в этом кошмаре дележки и унижения, просил Павла помочь ему. Просил! Но его просьба звучала не искренне. Фальшиво! Чувствовалось - Петр Иванович сам себя стыдился! Его сознание, разделилось на две половинки. Одна часть мозга понимала – так опускаться ради еды, нормальный человек не может! Не имеет права! Ведь он - человек разумный! Человек образованный! Человек благородный! Но вторая - какая-то, звериная сущность, толкала его - встать на четвереньки и ползти,… ползти… в эту толпу… голодных людей, по холодному и грязному, каменному полу, разрушенного храма! К заветным кускам черного хлеба, разбросанного среди соломы…
Павел очнулся. Посмотрел на Оболенского. Его взгляд упал куда-то вбок… туда, в полумрак помещения. Там, виднелись три фигуры - это были офицеры. Нквдшники, широко расставив ноги, стояли и потешались. Они, смотрели, за всем этим кошмаром и жестоко смеялись над происходящим. Над этими жалкими и убогими людишками - копошившимися в грязной соломе и так желавшими отправить в свою утробу, кусок черного и черствого хлеба!
«Это, как в зверинце! Как, в зверинце! Одни люди смотрят - как другие превращаются в животных! И им это забавно! Им это кажется весело? За, что они, так, ненавидят нас? За что, эти люди, так, ненавидят нас?!» - с обидой подумал Павел.
Его вновь дернули за руку. Фельдман, ничего не сказал, а лишь молча кивнул в сторону. Там, в противоположенном углу, Клюфт рассмотрел, зарешеченное, толстыми прутьями, окно. Вернее все, что от него осталось. Рамы не было. Стекол тоже. В этот проем два солдата, со стороны улицы - раздавали хлеб, остальным зэкам, не поддавшимся, на эту страшную провокацию, с дракой на полу. Конвоиры, молча, просовывали арестантам, которые сумели сохранить в себе спокойствие - по два больших куска. Люди молча брали пайку и отходили. Клюфт автоматически шагнул к окну. Оболенский, понуро пошел и встал в очередь. И Павел, и Петр Иванович, оглядывались и смотрели - на ползающих на полу людей, которые продолжали, давить друг друга, из-за пайки.
Клюфт понял - это была проверка на моральную стойкость. Конвой «разделил» зэков, таким страшным способом. Теперь солдаты и офицеры знали – что в этапе есть две «категории» арестантов.
Павел, получив, обледеневшую «черняшку», с трудом попытался откусить. Лед скрипел на зубах - деснам было больно от холода, щеки ломило. Но он не обращал внимания, ведь так хотелось есть. Клюфт, через силу, сжевал свою пайку. Рядом с ним, словно - кот над рыбой, урчал Оболенский. Петр Иванович, грыз свои кусочки, что-то бормоча. Фельдман пристроился рядом. Он сидел на корточках и степенно поглощал свою пайку. Когда Клюфт прожевал последние крошки – Борис Николаевич тихо ему шепнул:
- Ну, видите, что будет с вами, через два дня?! Если, конечно, вы, не примете - мое предложение. Но это, тоже не все… дальше будет, еще страшнее. Вы, через неделю, сами будете, так же, ползать! – Фельдман, брезгливо кивнул на здоровяка, со спущенными штанами, который сидя на полу голыми ягодицами, с остервенением, жевал, добытый «почти в бою», хлеб. - И это, будет, еще, вашим, большим везением! Опуститься в зоне - это лишь дело времени! Поверьте. А те, кто не опускается, попросту погибают. Почти все, – добавил Борис Николаевич.
Клюфт молчал. Оболенский хоть и услышал слова Фельдмана, но на этот раз не огрызнулся.
- Подумайте, Павел. Выбор ваш. У вас есть всего минут пять. Шесть. Потом нас погонят дальше,… и у нас не будет возможности поговорить. А так,… так, я научу вас как спастись…
Павел внимательно посмотрел на Фельдмана, затем на Оболенского. Старик опустил свои глаза, давая понять – «тебе самому решать, делай, как хочешь!» Клюфт тяжело вздохнул и тихо прошептал:
- Я, без Оболенского, не пойду. Только с ним…
Фельдман метнул на Павла недобрый взгляд. Покосился на Петра Ивановича, и грустно улыбнувшись, пожал плечами:
- Как хотите. Это ваше дело. Но нам, с ним, будет труднее. Он старый. И нас потянет.
- Нет, без него я не пойду, – уперся Павел.
- Ваше дело.
- Эй, что вы за меня решаете? Что он предлагает Павел? – тревожно прошептал Оболенский и покосился на офицеров конвоя, которые стояли и курили в углу.
- Он предлагает бежать, - выдохнул Клюфт.
Оболенский вздрогнул, но промолчал. Павлу показалось, что Петр Иванович, обрадовался этим словам. В глазах старика, мелькнула искорка надежды. Клюфт успел ее рассмотреть. За долю секунды. За мгновение. Но успел.
- Хорошо. Пусть будет так, пойдем трое, – прошептал Фельдман.
Он не обращал внимания на Оболенского. Старик тоже не смотрел в его сторону.
- Что надо делать? Не бросаться же на солдат? – спросил Клюфт.
Он старался говорить в пол. Что бы, не было видно солдатам, как, шевелятся его губы.
- Нет. Конечно, нет. Слушайте и запоминайте! Когда нас приведут в лагерь - не поднимайте бревна! Сделайте все, что бы, его не поднять! Корчите рожу, пыжьтесь, но бревно - не поднимайте! Можете - упасть навзничь для картины. На снег повалитесь – как будто у вас нет сил. Этого… – Фельдман кивнул на Оболенского. – Вряд ли к бревну поведут, он старый, а вот вас, поведут. Не поднимайте его!
- Какое, еще, бревно? – ничего не понимал Клюфт.
- Простое бревно. Там увидите. Хотя вместо бревна может быть и тачка. Так вот, тоже - не катите ее. Лучше упадите рядом. Покажите - что у вас нет сил. Главное – покажите, что у вас нет сил. А там, там, потом, встретимся. Вот и все! Остальное долго объяснять!
По развалинам, эхом, пронесся крик одного из офицеров:
- Привал окончен! Все, выходи строиться по трое!… По трое!… Всем выходить строится по трое!… Без последнего! Без последнего! Последний, не в счет!…
Павел не успел дослушать этот вой, как его потянул Фельдман. Борис Николаевич, со страшным упорством вцепился в его руку и рвал,… и тянул на себя,… за собой:
- Быстрее! Быстрее! Пошли к выходу! Пошли к выходу!
Клюфт поддался его напору. Он семенил за Фельдманом, как послушный ученик за строгим учителем. Краем глаза, Павел увидел, что за ними бежит старик Оболенский. Он, тоже был напуган. У выхода уже топтались арестанты. Они, давили друг друга, не давая прохода. Стоял гвалт и ругань. Каждый хотел протиснуться в дверь. Солдаты раздавали арестантам тумаки и пинки. Конвоиры отчаянно лупили зэков прикладами своих винтовок.
- А ну, вражье отродье!
- Шевели задницами!
- Давай! Давай! Последний не в счет!
До Павла, так и не доходил смысл этих выражений. Хотя Клюфт догадывался – «что это, что-то страшное и опасное». В глазах арестантов Павел видел ужас. И через пару минут, он понял – почему!… Когда колонна уже стояла у церкви, появился последний, тот самый – «невезучий» арестант… про него говорили – «последний не в счет». Им оказался - тот здоровяк, зэк, который несколько минут назад, ползал по полу, со спущенными штанами. Мужик лениво и безразлично брел к выходу, с удивлением рассматривая толпу своих товарищей. Он не понимал – почему они так «торопились встать в строй». Солдаты тоже внимательно смотрели на этого бесшабашного человека и сочувственно кивали головами. Один из офицеров - низкий и коренастый, лениво докуривая папиросу, ухмыльнулся, и кивнул конвоирам. Они кинулись навстречу и не пустили здоровяка в строй. Зэк удивленно остался стоять метрах в десяти.
- Тебе - же, сказано было! Последний не в счет! Знаешь, что, это такое? Вижу, нет,… Как фамилия? – спросил коренастый офицер у арестанта.
Здоровяк, вместо ответа, вызывающе икнул. Видно он съел много ледяного хлеба. Не одну пайку. Но ему, сытому, и в голову не могло прийти, что над ним сгущаются тучи. Но ему, судя по выражению его лица – была все равно. Он все успел в этой жизни, все!
Остальные арестанты с ужасом смотрели на него. Все, затаили дыхание, ожидая развязки.
- Как фамилия? – спросил вновь офицер.
- Ястребов! Зэка Ястребов! Осужден - по статье пятьдесят восемь десять, пятьдесят восемь двенадцать. Десять лет без права переписки.
Офицер ухмыльнулся. Было неясно – злится он на арестанта или жалеет его. Военный, лениво обошел мужика и похлопал зэка по плечу:
- Ястребов. Говоришь. Фамилия у тебя птичья. Ястребов. С одной стороны – красивая, но с другой хищная какая то. Контра, говоришь? Враг народа? Хищник. Ну, ну… летать то умеешь?
Мужик с удивлением смотрел на офицера и не понимал – о чем говорит этот человек. Здоровяк, добродушно улыбнулся и вновь икнул:
- А, гражданин начальник – если б, умел, то улетел бы. Наверняка. Улетел бы. Значит, не умею. Не умею я летать.
- Улетел, говоришь? Побег готовил? – разозлился дерзости нквдшник.
Арестант промолчал. Он лишь грустно поднял голову и сощурившись, посмотрел на зимнее небо. Тяжело вздохнул и пожал плечами.
- Я смотрю, шапка у тебя хорошая, - офицер снял с головы зэка его ушанку.
- Обычная шапка, - с обидой и жалобой ответил мужик.
- А без нее Можешь, без нее?
- Нет. Так холодно.
- А я, думаю, можешь! Советский человек может все! - офицер зло покосился на остальных зэков.
Строй замер. Испуганные, взгляды. Лишь слышно, как скрипит снег где-то вдалеке – под валенками конвоя. Солдаты стояли у машин метрах в двадцати. Они тоже ждали. Павел замелит, что некоторые, сняли с плеча винтовки. Над развалинами храма зловеще летали и каркали вороны...
- Ну, вот, ты и будешь у нас, примером нашей строевой дисциплины, - назидательно, что бы услышали все, сказал коренастый офицер.
Арестант с жалостью смотрел на свою ушанку, которую сжимал в руке нквдшник.
- Гражданин начальник – шапку отдайте! Ради бога! Я ничего не нарушал! Замерзну ведь… - взмолился мужик.
- Шапку говоришь… - офицер покосился на ушанку, затем на строй зэков и высоко подняв шапку над головой, кинул ее в сугроб. – А вот сейчас мы посмотрим?! Что для тебя важнее – дисциплина в строю, или твоя забота о собственном здоровье?! Можешь идти встать в строй или…. или поднять шапку! Но учти, это будет нарушением! Выбирай!
- Не поднимай шапку! – вдруг раздался голос из толпы зэков.
Офицер метнул грозный взгляд в сторону этапа. Но промолчал. Все замерли. Здоровяк покосился на своих товарищей в строю, затем на шапку в сугробе:
- А, как же, я без шапки-то? А? Замерзну! Все равно замерзну! – мужик сделал шаг в сторону.
Смертным приговором клацнуло железо - это звякнули заторы у винтовок конвоиров. Солдаты вскинули оружие и направили его на зэка. Мужик обернулся, посмотрел на черные дырки стволов и ухмыльнулся. Арестант замер, завороженный, стоял без движения несколько секунд. Затем, махнул рукой и улыбнувшись - решительно шагнул к сугробу, где чернела его ушанка.
Залп, грянул, как по команде. В небо взвилась стая ворон и голубей. Эхо выстрелов, пронеслось над округой, как раскат грома. Синь неба. Бездонная, бесконечная синь! Мужик лежал в сугробе, широко раскинув руки, глядя в эту бесконечность. Непринужденная улыбка застыла на губах. Кристаллики снега еще таяли на теплых щеках. Но он, уже был мертв. Глаза – стеклянные, безразлично пустели на лице. Уже на неживом лице. Две пули пробили фуфайку и вырвав скатанную вату - улетели в сторону леса. Две пули, сначала убив человека - тоже погибли, где-то, там, в таежной чаще. Скомканная шапка сиротливо торчала среди пальцев арестанта. Зэки стояли в оцепенении и смотрели на расстрелянного солдатами человека. Конвоиры, деловито ткнув прикладами убитого - убедившись, что он умер, стащили тело с сугроба на дорогу.
- А ну! Ты и ты! – крикнул офицер двум зэкам, стоящими крайними в строю арестантов. – Тащите труп в заднюю машину! В лагерь повезем! Для отчетности! Там спишем! Вот, что бывает - когда человек решается на побег! Смотрите уроды! Смотрите! – орал нквдшник. – Побег карается очень жестко! Побег это преступление против нашего строя! Против нашего государства! Кто еще хочет бежать? Даже и не думайте! Так же будете лежать в сугробе! А сейчас налевоооо! – скомандовал офицер. – Шагом маааршшш!
Арестанты медленно подчинились команде. Строй зашевелился и неуклюже шагнул по дороге. Ноги топтали рассыпчатый снег. Месили его. Черная змея этапа - поползла в сторону гор. Офицер удовлетворенно посмотрел в след зэкам. Он достал из полушубка папиросу, и закурив, бросил в снег сгоревшую спичку. Черная, маленькая щепка, зашипела в белой, холодной вате. Нквдшник, глубоко затянулся и выдохнув ароматный дым табака, гаркнул с сарказмом:
- Хотя граждане враги народа – Этот,… как там его – Ястребов… вас всех обманул! Он сейчас на машине поедет!… А вы пойдете! Пешком!… Ха, ха!… Кто еще хочет поехать на машине?!… Шаг в сторону – милости прошу!… Раз и в кузов! Ха! Ха!… Ну, кто рискнет?!…
Но на его призыв отозвалось лишь его эхо. Оно, издеваясь, несколько раз громко ответило человеку в рыжевато-белом полушубке:
- Кто рискнееет?!!… Кто рискнееет?!!… Рискнет,… нет…
Предыдущая Оглавление Следующая