Добрый день, Владимир Георгиевич!

До глубины души тронута вниманием человека, который понял мое, пожизненное состояние и отнесся с участием. Что помню - отвечу с удовольствием, а помню многое.

1. Из раскулаченных помню Клокову Федору и ее 2-х детей, но не знаю - живы ли они?

2. В ссылку нас привезли весной 1930 года, т.к. ночевать приходилось на сырой, таежной земле. Для этого жгли костры, прогревали землю, затем сгребали угли, головешки, а теплое место устилали осокой и спали на ней. У нас все отняли в селе, где жили и разрешили оч. немногие вещи и ограниченное к-во продуктов. Многие умирали в дороге, но наша вся семья уцелела. Отец, мать, брат и я стали убегать в конце лета 30-го года, но милиция всегда охраняла и меня и брата поймали, посадили в дом, где ночевали ночь при общей параше со взрослыми, а утром перевели ч/з мост р.Четь и отправили обратно пешком на 30 км, к дедушке, который был нам с младшей сестрой Полиной и братом Иваном. Пока мы добирались обратно натерпелись и голода и страха от стрельбы конвоиров. Вскоре выпал снег. Старшему моему брату все-таки удалось убежать, а мы младшие - трое остались в землянке-балагане с дедушкой (по отцу). Начались морозы, голод и болезни, но зимой 1931 года за нами приехал отец по фиктивным документам. До его приезда нас спас дедушка от голодной смерти, где-то ночью откопал дохлую лошадь и принес мясо, варил и давал маленькими порциями бульон и по кусочку мяса. А когда приехал за нами отец, то привез сухарей, муки. Он детей усадил в передок саней, закрыв половиком и сделал против каждого ребенка маленькие дырочки для воздуха, а сам и дедушка сели взади нас на сани-розвальни. Пока ехали до кордона, где проверяли всех едущих и пеших, их документы, наш дедушка отморозил ноги и, при снятии валенок, снялась кожа, стали кровавые культи, а подлечить нельзя и негде, да и опасно, что все пострадаем. Дедушка благословил нас, а самого без документов вернули обратно на гарь. Мы сумели от охраны уехать, т.е. трое детей и отец на лошади. Ехали долго, ночевали в страхе, что могут в любой момент нас выдать охране или властям. Так мы уехали и долго о дедушке не знали ничего, а потом очевидцы отцу рассказали, что он замерз на пне, не добравшись до земляного балагана. Всех привезенных детей отец оставил у сестры жены (нашей милой тети) у которой своих было 11 детей. Мы днем сидели на чердаке молча, а ночевали в доме. Ведь было строго наказано, чтоб кулацкое отродье не обогревать, не кормить, нельзя, иначе сами могут быть наказаны. А мама и отец поехали искать местожительство и работу, так они оказались на руднике Веро-Надеждинском, переименованном руд. имени Целищева, Саралинского р-на, ныне Орджоникидзевского. Поселили нас в дом называемом раскомандировка (для ежедневного направления рабочих на работу), а когда заработали немного денег, купили свою избушку, казавшуюся для нас дворцом с одним окном. Но мы скрывали, что сбежали из ссылки и жили в постоянном страхе, что разоблачат и отправят обратно на гарь. Старший брат и я пошли в школу позднее, по возрасту, но оч. довольные, что сыты, хотя полураздетые. Помогли родственники чем могли, дали корову, а мы - дети, помогали родителям, чем могли - мыли лотками золото, косили сено по горам, ходили за орехами, ягодой, а подросли стало еще легче - старшие работали и учились в школе. Никаких документов и фото тех лет нет, за исключением меня в коллективе дет.сада, где я зарабатывала деньги уборщицей для поездки на учебу в Красноярскую ФАШ (фельдшерско-акушерскую школу), которую окончила во время войны. Больше я не жила на руднике с 1939 г., но вспоминаю свои горы, природу с щемящим сердцем, как место родины и никогда не вспоминаю село, как родину, да туда и не тянет. У нас, у всех детей, осталось чувство страха, за сказанное слово, за какое-то действие и т.д., от которых не избавили и прожитые годы. После ссылки я болела очень, "отнималась" нога с неизвестным диагнозом и мне пришлось полгода ходить на костылях, а позднее часто лежать в больницах, перенести 2 серьезные операции по удалению жизненно-важных органов. Видимо, сказались годы ссылки и жизнь на руднике, где заметало снегом домик так, что ходили по туннели из снега, да и в школу ходили за 3 км. Теперь я в таком возрасте, доживаю с одной почкой и вторая болит. Простите, что лишнее написала со слезами на глазах, но за что мы - дети страдали?

Многое пришлось вытерпеть, когда наши сверстники вступали в комсомол, о чем нам и мечтать не приходилось, о вступлении в партию и мечтать нельзя было.

Хотелось бы, чтоб за наш отобранный дом заплатили бы на жизнь брата-Ивана, глухонемого, инв. детства II гр., у которого нет детей и жена умерла. Он получал пенсию 70 р., сейчас 90 + компенсация, но по настоящим ценам жить тяжело. Простите, если что-то не так написала, вспомнилось все пережитое.

С гл. ув. Евдокия Егоровна Пащенко (Воронова).