Случайные встречи

В середине июля 1946 года из раскомандированных лагпункта (тогда называли его «транзиткой») группу заключенных, где был и я, перевели в 4-е лаготделение. Это был самый большой и благоустроенный лагерь в Дудинке. Лагерные бараки и прочие хозяйственные здания, построенные заключенными в 1940-45 гг., были много добротнее неказистых халуп, рассеянных по берегам рек Енисея и Дудинки, в которых проживали местные жители (об этом я писал в книге «Святые берега»). К вечеру нарядчики разделили нас по бригадам. Ранним утром следующего дня всех направили работать на лесное хозяйство. В то время это был самый большой объект в порту по занимаемой территории, грузообороту и разнообразию работ. В него входили: сплавной рейд, лесобиржа с тремя бревнотасками, несколько лесопилен в холодных сараях и цех углежжения, где из дровяника и прочих отходов в больших кучах выжигали древесный уголь. После непродолжительных разъяснений «распределитель рабочей силы» (была тогда такая должность) всех отправил на раскатку бревен, а меня с тремя бригадниками послал на «углежжение». Но долго мне там работать не довелось. Месяца через два, осенним хмурым утром, позвали меня к заместителю начальника по производству Арчилу Гедеванишвили. Когда пришел к нему, тот, немного помолчав, сказал: «Хватит тебе, сынок, дым нюхать. Пойдешь работать в диспетчерскую, помогать диспетчерам. Сейчас у них работы прибавится, видишь, погода совсем плохая. Пока будешь как связной. Куда пошлют, туда и сбегаешь. Молодой. Тебе это на пользу. И заодно привыкай к диспетчерским мудростям». Поднялся со стула (тяжелый был грузин) и велел идти за ним. В небольшой комнатушке, куда мы пришли, спиной к ним сидел человек и громко разговаривал по телефону. Комната была полна табачного дыма. Арчил подошел к говорившему, постучал того по голове и сказал: «Когда, черт тебя подери, ты накуришься?» (Сам он никогда не курил и дым табачный не мог терпеть.) Диспетчер нравоучения, а порой настоящие нахлобучки, хотя вины в том его не было. Особенно доставалось за срыв погрузки вагонов, а такое было довольно частым явлением. Ругаться же с начальством все равно, что плеваться против ветра. Надо было изловчаться и приспосабливаться. Вскоре я усвоил, что чем четче и увереннее говоришь, а если еще и голос повышаешь (тогда такое поощрялось, не зря же бригадирам выплачивались горловые), то непосредственные исполнители рангом ниже внимательнее прислушиваются и, как бы воодушевившись, охотнее выполняют распоряжения, тем более, если пригрозишь, что данное указание исходит сверху. А начальство за подобное усердие относится много уважительнее. Наша диспетчерская находилась на втором этаже сплавной конторы, внизу располагались работники приема древесины из плотов. Помещение диспетчерской было очень небольшим, чуть шире коридора теперешней «хрущевки». Посредине стоял коммутатор и несколько телефонов на истертом, ветхом столе. Напротив было широкое окно, через которое виделась речка Дудинка и разводимые по ней с плотового рейда секции леса в гавани бревнотасок. За спиной дверь. Она почти не закрывалась. В нее входили кому только хотелось. По надобности и просто так. Очень мешали в работе. Однажды я заперся на крючок. Но кроме неприятности ничего не получилось. Зачем-то понадобилось зайти Арчилу. В шуме разговоров я не расслышал его стук. Он рассердился, сорвал запор и мне пришлось выслушать «горькие поучения». С тех пор дверь больше не запиралась. Как-то раз, чуть позже обеда, дверь открылась и вошел человек. Я даже не обернулся. Разговаривал сразу по телефонам с мастером и бригадиром. Был очень раздосадован за плохую погрузку леса на вагоны и кричал на них что было мочи. Те орали еще сильнее и скандал разгорелся не на шутку. Я не обращал никакого внимания на вошедшего, пока тот не дотронулся до моего плеча. Я, разгоряченный до самого предела, чуть обернувшись, хотел послать его к чертовой матери, но, увидев мерлушковую шапку со звездой, успел проговорить в запале несколько слов: «Что тебе надо?» Сознание быстро умерило раздражение: видимо, подумал я, быстро потушил цигарку и в оправдание проговорил: «Только сейчас закурил, первый раз со вчерашнего вечера!» Арчил не вступая в полемику, что зря время тратить попусту (понимал, что тот и дальше будет врать), размахивая дым руками, проговорил: «Вот тебе, Василий, помощник. Грамотный и на ноги быстрый. Учи его делу». Мне же напутствовал: «Слушайся Василия. Исполняй все, что скажет. Только не кочегарь, как он, и самое главное, не зашибай спиртное». Не попрощавшись, ушел. Василий, когда за Арчилом захлопнулась дверь, сердито пробурчал: «Ишь, наставляет. Сам другой раз так «натрескается», что шестеро здоровых мужиков насилу до дома дотащат». И тут же ко мне: «Что уставился? Садись! Как звать?» И не дожидаясь, отрапортовал: «Василий я, фамилия Карюкин». Чуть огорошенный таким вступлением, я назвал себя. Хотел еще что-то сказать, но подумал: зачем перед ним буду извиняться, он такой же зек, как и я. Сказал ему: «Давай задание». С того дня началась для меня новая работа. Случалось, что часть грамотных работников, в том числе и меня, переводили учетчиками на другие участки. Но такое случалось не часто. И не надолго. Основным моим местом работы оставалось лесное хозяйство. Диспетчера ходили по сменам, я же каждый день с 8-ми утра до 8-ми вечера. Бегать, куда бы ни посылали, я любил. Когда же они уходили по своим делам и оставляли меня вместо себя, было для меня сущим наказанием. Если же приходилось работать за коммутатором целую смену (случалось подменять дежурного диспетчера), казалось, что конца рабочему дню не будет. Вся смена проходила в ругани, скандалах и непрекращающихся телефонных разговорах со многими работниками порта, лесниками, нередко совсем незнакомыми людьми. Доводилось так наговориться, что не узнавал не только тех, кто находился далеко на другом конце провода, но не замечал, кто заходил в диспетчерскую. За долгие 12 изнурительных часов, неудач и досадных неожиданностей случалось много. Но самым неприятным был конец смены, когда предстояло отчитываться перед начальством о проделанной работе, выполненных, а чаще невыполненных заданиях. За все неурядицы диспетчер всегда первым выслушивал кто-то из большого начальства. Быстро встал. Что поделать? Такова уж сила послушничества. Постояв в нерешительности несколько секунд, хотел сказать: «Здравствуйте, гражданин начальник!» Но вошедший опередил меня. «Ну зачем же так недружелюбно, — сказал он и, протянул руку для приветствия, добавил: — Добрый день! Я Панюков!» На меня навалился столбняк. Мне приходилось два раза видеть Панюкова А.А., как он поздно вечером проходил по лагерной зоне с большой свитой руководящих работников комбината и порта, но близко в лицо — никогда. От более осведомленных заключенных уже знал, что Александр Алексеевич Панюков является руководителем Норильского комбината, тогда должности директора еще не было, ему подчинены лагеря заключенных Норильска и Дудинки, а вот видеть так рядом, причем совершенно одного не доводилось никогда, ни раньше, ни потом. Вначале подумалось: может, врет? Но тут же погасил эту дерзкую мысль: а зачем ему нужно мне морочить голову? В растерянности поспешно пробормотал: «Здравствуйте, здравствуйте!» Панюков убрал руку и чуть улыбнувшись сказал: «Что-то ты со мной очень тихо говоришь, совсем не так, как я слышал твой бас когда зашел». Я не знал, что ему отвечать, мысли скакали с электрической скоростью и, продолжая сто-ять с протянутой рукой, через силу выдавил: «Работа такая». Панюков, глядя на меня, сказал: «Работать ты, как мне показалось, стараешься, только кричишь очень громко. Разговаривай потише, тогда совсем будет хорошо». Чуть осмелев, ответил ему: «К вечеру совсем тихо буду говорить». Сейчас я плохо помню, о чем расспрашивал меня Панюков, в памяти осталось очень немногое. «Сколько вас здесь работает, и есть ли женщины?» - спросил он. Я ответил, что нас четверо: все заключенные с разными сроками. А женщин нет и, сколько знаю, никогда здесь не было». «Значит, не знаешь. Работали в вашей диспетчерской когда-то и женщины», — словно бы для себя промолвил Панюков. Когда я сказал ему, что сижу как «политический», он поглядел на меня как-то по-доброму и проговорил: «Как это тебя угораздило?» Добавил, немного помолчав: «В жизни всякое бывает». Потом спросил: «И давно ты уже здесь работаешь?»
«Совсем недавно, к работе не привык, и наверное, никогда не нау-чусь», — выпалил я в отчаянии. И словно угадал: через неделю меня перевели опять на углежжение, как не справившегося с «диспетчер-скими мудростями». «Ну что ты! Все у тебя будет хорошо», — сказал Панюков, потом сделал несколько шагов по диспетчерской, окинул взглядом стены, совсем близко подошел к столу, поглядел в окно, отошел, зачем-то поднял руку вверх, немного не дотянувшись до потолка. Потом проговорил, обращаясь как бы к самому себе: «Ничего не изменилось! Диспетчерская такая же обшарпанная. Ручку так и не прибили к дверке стола. Я не знаю, какие воспоминания всплыли в его памяти, но думаю, что много раньше он заходил в это помещение будучи начальником порта. Ведь сплавная контора (об этом я знал) была построена из домика, приплавленного на самом первом плотокараване еще в 1939 году. Я стоял в полной растерянности, не зная, как отвечать на его рассуждения. Он немного постоял и видимо поняв, что я ему очень плохой собеседник, подал руку и произнес: «Ну что ж! Не буду больше отвлекать! До свидания!» Когда он выходил, я про себя подумал: «Обыкновенный, простой и доступный человек. И чего я так робею перед людьми с большими «погонами». Через минуту, чуть приоткрыв дверь, я видел, как довольно большая группа работников комбината вместе с руководителями порта и лесного хозяйства направилась к проходной вахте. На них с любопытством смотрели заключенные, некоторые подходили совсем близко. Вскоре все скрылись за штабелями бревен. На следующий день я рассказал Арчилу о разговоре с Панюковым и поинтересовался: «Почему же никто с ним не зашел в диспетчерскую?» Арчил меня внимательно слушал, даже в отдельных моментах переспрашивал, а на мой вопрос ответил просто: «Не знаю! Сказал всем чтобы ждали его внизу, один хочет зайти». И тут же добавил: «Что же ты ничего не сказал, когда он говорил тебе про диспетчерскую и неприбитую ручку». Можно было уклониться от ответа: Арчила боялись многие, и я тоже. Но в этот раз не утерпел: «Белить стены и прибивать ручки мне никто не поручал. А ничего не ответил, потому что от неожиданного появления Панюкова чуть не помер». Арчил расхохотался и отошел, придерживая брюхо. Оно у него всегда тряслось, когда он смеялся. Было ли у Панюкова что-то затаенное из прошедшего времени, или просто ему захотелось хоть на несколько минут побыть одному — теперь уже никто не узнает. Панюкова нет, а ветхий домик сплавной конторы сломали давно. Сейчас я часто задумываюсь: почему Панюков А.А. ходил свободно и без всякой охраны по лесобирже, где работали тысячи заключенных, среди которых находились сотни отъявленных головорезов. Впрочем, и по лагерной зоне, сколько мне доводилось видеть, его также никто не сопровождал из охранников. Ответ прост. В стране был железный порядок, и нарушать его мало кто решался. Об этом знали все. От последнего заключенного до самых больших начальников. Сам по себе случай мало что значащий, в стране были люди важнее Панюкова. Но когда демократическая пресса в великом усердии стремится показать руководителей малого или большого ранга советского времени в черном цвете, я одному удивляюсь: почему же мне-то не попадалось ни одного подлеца — будь то хозяйственник или партийный работник. А ведь за долгую жизнь при советской власти только в тюрьмах, лагерях и ссылке провел почти 14 лет. Видимо — это только мое личное мнение — система удерживала от вседозволенности.

В 1964 году навигация на Енисее в Дудинском порту закончилась в середине октября. Лесники хорошо справились в этот год с выкаткой бревен, ничего не «заморозили», и потому у меня на душе было спокойно. В третьей декаде октября, в воскресенье, я несколько позже обычного, примерно в 10 часов утра, пришел к себе в кабинет. В те годы всегда приходил в выходные дни, чтобы наметить на предстоящую неделю первостепенные задачи. Около полудня зазвонил телефон начальника порта. Я поднял трубку и услышал голос Тишечкина Николая Ивановича. Он был заместителем начальника порта и так как Ли Владимир Николаевич после навигации находился в отпуске, сейчас он исполнял его обязанности. Николай Иванович встревоженным голосом сказал: «Быстро собирайся и приходи в управление. Приехал Долгих Владимир Иванович и хочет познакомиться с Лесозаводом». Это меня обескуражило и я отпарировал: -Николай Иванович! Я никакого отношения к лесозаводу не имею, там начальником Кицул. Зачем меня-то?» «Я не нашел Кинула, — сказал Тишечкин и еще строже приказал: — Приходи не мешкая». Можно было упереться. Лесопиление в то время было самостоятельным подразделением. Но я делать этого не стал и быстро прибежал в приемную управления. Там уже находились некоторые руководители подразделений в ожидании высокого начальства. Через небольшое время из кабинета начальника порта вышли несколько человек. Впереди был Долгих. Он поочередно подходил и с каждым здоровался за руку. Когда он подошел ко мне, в голове была одна мысль: «Только бы не спросил про Лесозавод. Что я ему отвечу?» Но все обошлось благополучно. После коротких приветствий все направились за Долгих к автобусу, что ожидал у крыльца. Вместе с Долгих приехали начальник Норильскснаба Всесвятский Владимир Николаевич и заместитель по торговле Трушкин Юрий Александрович. Других я не помню. Автобус был небольшим и холодным. Мороз крепчал, и вскоре все это почувствовали. Стараясь быть подальше от Владимира Ивановича, я залез в автобус последним, в надежде забиться куда-нибудь в угол. Но к сожалению все случилось наоборот. Единственное свободное место оказалось напротив Долгих. Усаживаясь, я думал: «Как раз самая удобная ситуация, чтобы расспросить меня про лесопиление (иначе зачем ехать-то на лесозавод), о котором я ничего не знал». Автобус тронулся. Проклиная в душе Тишечкина и вместе с ним все на свете, я опустил глаза и стал смотреть в пол. Мой взгляд уперся в ноги директора. Они были обуты в простые ботинки. Тогда их называли «прощай, молодость» — весь верх из черного сукна, а низ обрезиненный. Может, Долгих промерз (как-никак, а мороз был много за 20 градусов), а возможно его насторожили мои глаза что я не отводил от его ботинок, только через некоторое время он вдруг громко сказал: «Вот с нами в автобусе едет мой заместитель по торговле Трушкин». Все насторожились и повернули головы в сторону начальника торговли. Долгих продолжил, теперь уже обращаясь непосредственно к Трушкину: «Юрий Александрович! Неужели в твоем большом хозяйстве не найдется потеплее ботинок для директора комбината, чтобы он мог думать о работе, а не про замерзшие ноги». Юрий Александрович быстро произнес целую речь в свое оправдание и тут же заверил, что все будет исправлено по первому разряду. Наверное, он сделал это здесь же в Дудинке. Торговля Норильска и Дудинки подчинялась комбинату. Я же в душе был благодарен Трушкину, что тот не сделал этого раньше, иначе Владимир Иванович непременно задал бы мне не один вопрос, на который пришлось бы отвечать «не знаю». А такие ответы тогда очень не поощрялись. Когда подъехали к ближнему лесоцеху, Долгих вопросительно посмотрел на Тишечкина и спросил: «Это что ли Лесозавод?» Николай Иванович подтвердил и добавил, что за ним еще есть один. Когда закончили обход обоих лесоцехов, Долгих сказал: «И это вы называете лесозаводами? Да их с добротными сараями нельзя сравнить». После его посещения ударными темпами началась реконструкция всего лесного хозяйства и строительство нового лесоцеха. Мне много раз позже доводилось встречаться с Долгих на собраниях, конференциях и прочих общественных мероприятиях. Но еще одна наиболее запоминающаяся встреча произошла в г. Красноярске, когда он уже работал секретарем Крайкома КПСС. В середине сентября месяца 197... года меня откомандировали в Красноярск, затем в поселок Стрелка на Ангаре для получения двух дополнительных плотов с круглым лесом. Задача для меня непосильная. И решить ее самостоятельно не мог. Но руководство комбината через Долгих быстро нашло общий язык с лесосплавной организацией, и мне оставалось выполнить только некоторые формальности, да проследить, в какие сроки плоты выдадут пароходству для транспортировки вниз по Енисею. На это ушло несколько суток, и как только плоты вывели из Ангары, я выехал из пос. Стрелка в Красноярск, чтобы оттуда улететь в Дудинку. Но билетов на ближайшие три дня не было. Пришлось поселиться в гостинице «Север». Дел никаких не было, и чтобы скоротать время, целыми днями и вечерами разгуливал по Красноярску. Гостиница «Север» расположена в центре. Вечерами я ходил по улице Мира, мимо здания крайкома или же посещал парк. В один из таких вечеров я увидел возле здания крайкома КПСС довольно большую группу людей. Погода была плохой, и у меня сразу мелькнула мысль: вероятно, что-то необычное случилось. Подойдя к стоящим чуть в стороне пожилым людям, спросил: «Зачем народ собрался?» Мне ответили, что сейчас должен подъехать Леонид Ильич Брежнев. Он прилетел в Красноярск, чтобы изучить обстановку в сельских районах и принять необходимые меры по спасению урожая. Сейчас находится на секретном заводе и вот-вот должен появиться. Погода в ту осень с первых дней сентября во многих регионах была дождливая с ранними заморозками. В некоторых местах выпал снег. Зерновые полегли на землю. Нужны были решительные действия — это понимал Брежнев, потому и прилетел сам. Ждать пришлось долго. Уже начало темнеть, повсюду зажглись огни. Все продрогли, но не уходили. Но вот в конце улицы показался эскорт автомашин. Точно не помню, но кажется были одни «Волги». Остановились напротив здания Крайкома. Вышла небольшая группа людей. Впереди Брежнев, рядом с ним Долгих. Оба подняли вверх руки, как бы приветствуя собравшихся. Я был в первом ряду и хорошо видел проходивших. Все стоящие со мной рядом криками приветствовали руководство страны и крайкома. Я не удержался и, когда они проходили мимо, изо всей силы крикнул: «Владимир Иванович!» Он обернулся, посмотрел на меня. Я еще сильнее закричал: «Здравствуйте!» Он улыбнулся и тут же заспешил за Брежневым. Узнал ли он меня? Конечно, нет. У него столько было встреч с тысячами тысяч людей. Но все равно мне всегда очень приятно вспоминать этот вечер. Уже у самого входа в здание Брежнев поднял голову и посмотрел на небо. Оно было темным. Сплошные тучи застилали весь небосвод. В последней передаче по радио сообщили, что Леонид Ильич и Владимир Иванович улетели в самый неблагополучный район по уборке урожая. Дождь стучал по стеклам, ветер гнул ветки деревьев, зарядами бил снег. В эту ночь я не позавидовал им. Ну что тут особенного? Разве до Брежнева и после него не разъезжают высокие руководители по районам бедствий или просто по какой-либо необходимости? Меня поражает другое: я никогда не видел у директоров комбината, высоких партийных работников в советское время никакой охраны. Никакой! Даже у Брежнева в тот раз в его свите были только пожилые люди. Какие из них охранники? Может, они остались в какой-то машине? Вот этого не знаю. Знаю только, что сейчас нет ни одного маломальского предпринимателя, капиталиста, не говоря об олигархах, чтобы каждое их движение не охраняла целая группа «битюгов». Видимо, по-иному нельзя. Частная собственность — это «предмет» постоянной грызни и войн между ее владельцами. Оттого и катятся волны бандитизма по всей нашей матушке России. А об остальных странах мира и говорить нечего: там подобные явления идут испокон веков, и чем больше проходит время, тем ярче они разгораются, все больше и больше перекидываясь на нашу землю. И только одному Богу ведомо, какие еще катаклизмы преподнесет нам заграничный империалистический «рай». В теплый августовский вечер я не спеша шел домой. Торопиться мне было некуда. Супруга находилась в отъезде, а сидеть одному дома в такую хорошую погоду не хотелось. На улице было тихо. На кустарниках, за обочиной дороги, порхали одинокие птички, да раздавался чуть слышный комариный писк. На небе ни облачка, легкий ветерок чуть освежал лицо. Я люблю эту пору. Здесь на севере она прекрасна. Лето еще не ушло, а осень подает слабые признаки своего приближения, появляются проблески желтизны на низкорослых лиственницах и понемногу начинают увядать опахнутые ночными заморозками отдельные листочки на некоторых кустиках тальника, да все чаще и чаще быстрокрылые утки стайками перелетают с одних мест на другие.

Дорога была пустынна. Редко, редко проедет груженая машина или прошуршит легковой автомобиль. В первые годы реформ автотранспорта было немного. Все грузы из Дудинки и Норильска перевозились по железной дороге. Подойдя к развилке дорог, из которых одна поворачивала на торговые базы, откуда чаще всего выезжали контейнеровозы, я обернулся. Увидел, как на довольно большой скорости меня догонял небольшой автобус. Захотелось остановить его и доехать до площади портовиков. Я знал многих шоферов, они меня тоже. Когда автобус поравнялся, поднял руку. Автобус проскочил, но проехав дальше меня метров двадцать, вдруг остановился. Заскочив в переднюю дверку, наклонился в открытое окно водительской кабины поблагодарить шофера. Тот оказался мне незнаком (и я ему тоже), и разговора не получилось. Промелькнуло: «С чего бы это, не знает меня, а остановился». Повернувшись в сторону сидящих пассажиров, не сразу сообразил, в какую компанию попал, и растерялся. Людей в автобусе было много. Но каких? В первом кресле восседал начальник Норильскснаба Пронников В.В., рядом с ним исполняющий обязанности начальника Дудинского порта Кавалец В. И. (Хан Л.А. в то время находился в отпуске), на другом ряду глава администрации Таймыра Неделин Г.П. (вскоре его изберут губернатором), а напротив его депутат Совета Федерации первого созыва президент РАО «Норильский никель» Анатолий Васильевич Филатов — довольно заметный представитель верховной власти, и к этому времени быстро начинавший богатеть предприимчивый магнат. Дальше сидели совсем незнакомые мне люди. Только на заднем ряду увидел Персиянова В.В., начальника торговой конторы Дудинского порта. На другой день узнал, что в этой среде были два министра республиканского уровня. Публика была представительной. Освоившись, поздоровался. Анатолий Васильевич, протянув руку (лесозавод в ту пору был на виду, и меня он знал), сказал: «Как хорошо, что встретились!» (Я подумал: «Это он велел шоферу остановить автомобиль и посадить меня») «Поработай еще с годик, а потом пойдешь на мебельную фабрику. Ваш лесозавод закроем. А на Кайеркан (место строительства к этому времени уже всем «набившей оскомину» мебельной фабрики) переведем работать часть рабочих, и с ними тебя», — утвердительно произнес Филатов. Кем? Не сказал. А я не стал спрашивать, потому что совсем недавно возвращаясь из Норильска, заезжал на эту стройку и видел, что она еще не скоро завершится. И потому, не подумав, ответил ему как мне представилось виденное. Здесь придется сделать небольшое отступление. С первых дней образования Норильского комбината лесопиление производилось в двух пунктах: Дудинском порту и Норильске. Переработка пиленых материалов на деревоизделия велась отдельно от лесозаводов на ДОЗе.

Такая схема снабжения строек и предприятий комбината была дорогой и громоздкой. Руководство комбината неоднократно поднимало вопрос о разработке наиболее дешевого варианта по транспортировке и обеспечению лесоматериалами предприятий комбината и всех взаимосвязанных с ним населенных пунктов Таймыра. Как показали расчеты (их производил Ленинградский институт Гипролестранс совместно со Свердловским отделением), самым дешевым и удобным будет дудинский лесозавод, реконструированный на новую технологию и расширенный лесоперевалочной базой. Казалось, что решение найдено. Но все получилось совсем не так. В конце восьмидесятых годов институт Норильскпроект выдал новый вариант деревоперерабатывающего предприятия с размещением его в районе Кайеркана, приблизительно в 30 км от Норильска. Главным промышленным звеном в этом комплексе предусматривалась мебельная фабрика с безотходной переработкой всей древесины, включая и кору. Все технологические линии размещались в грандиозном крытом здании размером 90 х 300 м. И с тех пор за этим объектом намертво закрепилось название -мебельная фабрика*. Строительство этого гиганта началось бурными темпами. Вместе с нашими рабочими работало много иностранцев: югославов, турок и т.п. Денег «угрохали» много. Но завершение стройки все больше и больше отставало от намеченных сроков. Даты ее окончания переносились несколько раз. Строители мебельной фабрики все чаще стали приезжать на дудинский лесозавод изучать технологию оттаивания и рассортировки бревен в бассейне, где вода в зимние месяцы подогревалась паром, оттого над поверхностью воды всегда стоял густой туман. В ноябре месяце приехали турки. Их было 6 человек во главе с ведущим специалистом. Он же был и переводчик. Когда разошлись по сортировочным подмосткам, потерялся один турок. Кричит где-то, а в тумане не видно. Сначала подумали, что свалился в воду. Через некоторое время нашли его в приводной станции. Забрел он туда, думая отогреться, а обратно выходить забоялся. По цепи бревнотаски двигались сплошным потоком бревна, плюхались в воду, летели брызги, привод громыхал. Очень обрадовался, когда мы подошли к нему. Мороз в тот вечер был небольшим, всего -16 градусов. Но турки так замерзли, что целый час в теплом помещении не могли произнести ни слова, только зубами клацали. Я спросил главного турка: «А как же вы строить будете, если мороз прижмет на -50 градусов?» Турок ответил: «Через полчаса замерзнем, потому до тепла уедем домой». Из этого разговора я убедился, что взлелеянные мечты «мебельщиков» все больше и больше затягивает беспросветная мгла «долгостроя». Когда Анатолий Васильевич сказал, что через годик переведет меня работать на мебельную фабрику, я представил тысячи вбитых бетонных свай и единственное еще не достроенное здание АБК, как-то сразу резво возразил: «Этой стройке, Анатолий Васильевич, не видно конца. Я туда заезжал на прошлой неделе и потому считаю, еще много-много лет пройдет, пока хоть что-то будет сделано». Филатов нахмурился, и по его выражению лица понял, что совершил ошибку. Лучше бы мне сказать: «Готов выполнить любое задание партии», как говорили раньше. Но Господь не наградил меня сообразительностью. Все притихли и подозрительно посмотрели на меня. Оказывается (об этом я узнал позже), Анатолий Васильевич, проезжая из Норильска вместе с московскими гостями, завернул на это грандиозное строительство и рассказал, какое огромное влияние окажет оно на развитие всего Таймыра после ввода в эксплуатацию. Будут трудоустроены все неработающие женщины Кайеркана, жители всех городов и поселков заимеют добротную мебель, полностью исключится загрязнение главных водных артерий Таймыра, а технологические линии лесопиления и деревопереработки автоматизированы. Он говорил правду. Все было предусмотрено в проекте строительства. Тем не менее, тогда я оказался прав. Теперь уже всем ясно, что мебельную фабрику никогда не построят. Развивающиеся реформы «демократического толка» перевернули все вверх тормашками, а экономическая политика северных районов нацелена на свертывание вспомогательных производств и отселение людей из Норильска и Дудинки. Много лет стоит огромная площадка с забитыми в нее бетонными сваями, возведенный наполовину производственный каркас и здание АБК, откуда давно растащили импортную сантехнику, двери, оконные переплеты и т.п.

После этой «злополучной» встречи я неоднократно виделся с Анатолием Васильевичем. Но он никогда не напоминал мне об этом •неудачном» разговоре про мебельную фабрику. Правда, в последний год перед выборами в Государственную Думу, куда он баллотировался, в своих высказываниях на встречах с избирателями сожалел, что ему не удалось достроить эту фабрику. И все же! Нужна ли была вообще эта «мебельная фабрика»? Ответа однозначного я не имею. Если рассматривать данную проблему с позиций советской политики, когда «во главу угла» ставили задачи по развитию северных окраин (или как сейчас модно стали говорить «северов»), то нужна. При теперешнем же капиталистическом развитии общества ответ ясен: «Нет. Не нужна. Прибылей не будет». Только как быть с этим огромным «недостроем»? Затраченных на эту «затею» миллиардов наших рублей и в иностранной валюте хватило бы на переселение всех пенсионеров с «дикого» Таймыра в теплые края. Кто ответит? Однако, не стоит сокрушаться и ломать голову. В нашей России за последние 15 лет народные деньги транжирятся без смысла и разворовываются в открытую без всякой ответственности и, тем более, совести. Оттого, наверное, и живем все хуже и беднее. Впрочем, не все: некоторые «особи» живут и барствуют.

Оглавление Предыдущая Следующая