Серго Ломинадзе. Стихи разных лет

Я шел по городу, в котором
Когда-то рос, когда-то жил,
Где ветер ластился ко шторам
И глухо счастье ворожил.

Слепых громад непроходимость,
Оглохших улиц маята,
Кричали вслед: постой, судимость
С тебя, пришелец, не снята.

Я шел, как слух, нелепый, вздорный —
Нет, не бывать, не быть тому!
И знать не знал меня упорно
Любой кирпич в любом дому.
И даже Пушкин был повернут
Спиною к детству моему.

1954

Нет, я не знал, чем пахнет слово “бой”:
Болотной тиной, ржавчиной и тифом,
А может быть, серебряной трубой
И на коне гарцующим комдивом.

В полях, где пули не на нас косились,
Не наши кости птицы растаскали.
Но к нам сюда оттуда не просились,
А нас туда отсюда не пускали.

Нет, я не знал, чем пахнет слово “дом”:
Жилплощадью, соседями и дустом,
А может, непригубленным вином
И женщиной, не выдуманной Прустом.

В домах не наша отсиделась смелость,
Не наша трусость вдосталь отстоялась.
Но к нам сюда оттуда не хотелось,
А нам туда отсюда не мечталось.

И я не знал, что есть такая твердь,
Что тверже нашей вытвердила мерку.
И я не знал, что есть такая смерть,
Страшнее рельсы, бьющей на поверку.

1955

Над озером в тракторной будке,
Где вместо окошек — дыра,
Сходились мы. И незабудки
Сияли в снегу до утра.

О нежность! И в робкие руки,
И в губы уходят слова.
На ней были ватные брюки,
Мы клали их под голова.

1957

Прости, гражданин помкомвзвода,
У жизни на самом краю,
Нам все-таки спела свобода
Заветную песню свою.

Сидит у реки бригада,
Все мужички что надо —
Двадцать, наголо стриженных,
Двадцать, богом обиженных.

Ветер волну накручивает,
Конвой цигарку скручивает,
А самосад-то горький,
А сзади-то на пригорке

Другая встает бригада:
Двадцать бабенок что надо —
Двадцать, лет пять не стриженных,
Тоже богом обиженных.

И что же тут, братцы, делается!
Начальничек, как же сделаться?!
И лапу совали гаду,
И в горло толкали гаду,
А он ни мычит, ни телится...

Вот так и сидят бригады
У речки и на пригорке.
Ветер с волной бедокурит,
Конвойный цигарку курит,
А самосад-то горький.

1959

Я не верю несчастному случаю,
Не горюю средь белого дня,
Только проволока колючая
По ночам оплетает меня.

Только небо ямало-ненецкое
Надвигает свинцовый кулак,
Только сука, овчарка немецкая,
По предзоннику бродит скуля.

И лежим мы, ни мертвы, ни живы,
Воры-люди и мы — вшивота,
И заходит начальник режима,
Властелин моего живота.

Ах, очнуться бы мне нечаянно,
Мне на нарах несдобровать,
Гражданин, говорю я, начальник,
Подо мною теперь — кровать,

Надо мной теперь ни поверки,
Ни отбоя теперь надо мной,
Получилась бумага сверху —
Отпустили меня домой.

Я за пайкой теперь не бегаю,
Не стучусь о каптерку лбом,
Развязались тесемочки белые
На бушлате моем голубом.

...Но начальник — глухая птица
Все косится, все ни гу-гу.
Я-то знаю, что он мне снится,
Да проснуться вот не могу.

1961

Работаю в толстом журнале,
Где дамы кричат, как в лесу.
Сижу, как кузнечик в пенале,
Исправную службу несу.

А юность была легендарна.
Стелился над зоной туман,
Сурово темнела Игарка,
И тек Енисей в океан.

Ту проволоку смотали,
Свалили за холмом.
Куда, товарищ Сталин,
Сдавать металлолом?

Грузинское растенье,
Железная лоза...
Развеяло метелью
Конвойных голоса,

Развеяло, размыло,
По свету разнесло.
Бараки запуржило,
И трассу замело.

Полярными ночами
Прошла судьба зенит.
Овчарки одичали,
И рельса не звенит.

Зачем замерзал часовой,
Штыком задевая звезду?
Зачем матерился конвой
И спали зэка на ходу?

Какой белоснежный экран
Запомнит: кирку на плече,
Каптерку, коптилку, барак..
А если запомнит — зачем?

1976

Отведите меня под конвой,
Но не с этой седой головой.
Дайте мне молодой Енисей,
Что волны черноморской синей.
Дайте зубы и черную прядь —
И везите в Тайшет умирать.

Дружба народов 6-88