Натан Крулевецкий. Под пятой сталинского произвола
В мае 1938 года, после большого перерыва, меня снова вызвали к следователю и решили ознакомить меня с делом. Оказалось, что мой следственный материал уже побывал в Москве в Особом Совещании, и в Калинине в Военном Трибунале, т.е. в тех инстанциях, где судили заочно и без свидетелей. Но этот материал, эта фальшивка, была так сляпана, что даже эти искушенные мастера фальшивых дел отказались принять его к судопроизводству. Теперь следовало все провести через “законный” суд, с соблюдением всех формальностей и процедур. И первым условием было ознакомление меня со следственным материалом и предоставление права изложения письменно своих возражений. Но следователю было не по нутру такое новшество и он тормозил сколь только мог. Когда он меня вызвал и положил передо мной папку моего дела, разросшегося в несколько сот страниц, я полистал и потребовал бумагу и карандаш для заметок. Мне отказали. Тогда я поднялся и заявил: “Без бумаги мне тут у вас делать нечего, ведите обратно в камеру”. Два дня прошли в препирательствах, пока не дали бумагу. Наконец я все прочел и сделал нужные заметки. И снова я попросил бумаги для изложения своих возражений и снова мне отказали. Следователь предложил чтобы я изложил устно, а он запишет. Не видя конца торговле, я согласился пересказать, чтобы он с моих слов записывал. Но как только началась запись, как между нами завязался спор за каждую фразу, за каждую строчку. Он старался все мои доказательства смазать и стереть острые углы. А я настаивал на точную запись моих формулировок. Следователь кипятился и возмущался, что я ничтожный арестант, заставляю его, сверхчеловека, сотрудника МГБ, писать под мою диктовку. Но я не уступал и он вынужден был вести более-менее точную запись.
Как только протокол следствия был завершен, меня срочно перебросили в другую тюрьму. Провокация с академиком и анархистом провалилась. Надежда следователя, что они измором заставят меня помочь им очернить академика, не оправдалась. И Ярославское Областное Управление госбезопасности потеряло ко мне всякий интерес. Решили вернуть меня в исходное положение, в лагерное управление ЧК. Это было в июне 1938 г. Полгода пили мою кровь, а в результате вынуждены были зачеркнуть это “дело”.
Сначала я попал в Ярославскую пересыльную тюрьму, именуемую “Коровниками”. Это была старая царская тюрьма, знаменитый пересыльный пункт на пути следования в Сибирь и на каторгу. Попав сюда, мне показалось, что здесь сохранились старые правила, настолько здесь режим был мягче против Внутренней тюрьмы ГБ. Царское правительство побаивалось политических арестантов, и опасалось завести в тюрьме строгие порядки, чтобы не вызвать протест со стороны арестантов и поддержки их с воли. Сталинский режим не постеснялся объявить всех политических “врагами народа” и установить в тюрьме каторжный режим. За “врагов народа” никто не посмеет затупиться или протестовать.
В “Коровниках” были многие, пришедшие из Внутренней тюрьмы. Они меня окружили вниманием и сочувствием. За ужином 7 человек подставили мне свои миски с баландой, я все опорожнил. И еще три кило хлеба мне поднесли и я их съел. Я ощущал в желудке страшную тяжесть, но не чувствовал себя сытым.
Из “Коровников” меня вскоре отправили в Рыбинск, в Центр. изолятор лагеря. Здесь мне снова учинили допрос и новый следователь, уже пятый по счету, со времени вторичного ареста. При недавнем допросе, во Внутр. тюрьме, я в последнем слове, по ст.206, камня на камне не оставил от всей постройки следствия. Они трудились 15 месяцев, возводили ложь за ложью и построили свое фальшивое здание. Но они даже не догадались согласовать между собой показания призванных ими лжесвидетелей. Эту несогласованность я избрал точкой прицела и доказал, как свидетели опровергают друг друга.
В результате прокурор не санкционировал следственный материал и вернул на переследствие, требуя исправления указанных мною дефектов (вообще надо сказать, что дело было так поставлено, что как бы подследственный не доказал свою правоту и беспочвенность обвинения, то это никогда не приводило к его оправданию. Это только служило к подсказыванию следователю, как исправить слабые места следствия. Прокурор возвращает на переследствие, следователь соскабливает и заплатки накладывает, вернее более старательно замаскировывает свою ложь и выдумки и снова направляет на утверждение прокурора). Так и мое дело, вследствии моих настойчивых доказательств и отрицаний, пять раз путешествовало от прокурора к следователю и обратно (кроме того что оно побывало в ОСО и Военном Трибунале). И несмотря на то, что всем им было очевидно, что это нелепо состряпанная фальшивка, они все таки отправили ее в суд. И только на предварительном заседании суда, когда судья ознакомился со всеми вариантами моих опровержений, он убедился, что полтора года стряпали и не могли толком ничего состряпать, он и вынужден был постановить: “за отсутствием данных дело прекратить”.
Судья не мог иначе поступить, это совпало во времени с кампанией на временное снижение Ежовского террора. И самого Ежова уже убрали. Надо хоть немного успокоить умы после страшного Варфоломеевского 1937 года.
Оглавление Предыдущая глава Следующая глава