Натан Крулевецкий. Под пятой сталинского произвола
От следователя я уже не вернулся в тюремную камеру, я попал в “камеру ужасов”, которая была тут же во дворе НКВД, под рукой, чтобы им можно было терзать нас в любой момент, когда в голову взбредет.
Тюремные камеры можно было счесть комфортабельными жилыми комнатами по сравнению с этой камерой. Это был подвал, целиком в земле, без печей, стены покрыты инеем. Днем строго следили, чтобы никто не уснул и даже не прилег, а все ночи напролет, каждую минуту, тревожили камеру, поднимая то одного, то другого, на допрос к следователю. Бывало, только пробьет отбой и люди, измученные 16-ти часовым бдением, спешили кое-как улечься, чтобы уснуть. Только успеют бывало, глаза закрыть, как раздавался громкий ржавый звук засова и все с ужасом вскакивали, каждый считал, что это за ним пришли. Входила охрана и спрашивала, чья фамилия начинается с буквы Б. (полностью фамилию не называли, чтобы не узнали что такой то сидит, если охрана попала не в ту камеру), откликался весь алфавит, потому что все находились в каком то лихорадочном ожидании и не сразу соображали, что их пока не зовут. Наконец охрана попадала на свою жертву и уводила ее. Все опять укладывались спать, и снова повторялась с другим та же процедура, что с первым. И так всю ночь, до 3-4 часов, таскали людей на допросы, все едино что на казнь. Наконец людоедская машина насытилась и начинала изрыгать свои жертвы обратно. Назад они не в силах были вернуться на своих ногах, их приносили и броском швыряли в камеру. Мы их подбирали и укладывали, истерзанных на нары. А им даже, пожаловаться нельзя было, за каждый шепот ночью, камеры строго наказывалась.
В этой камере перед моими глазами прошла целая галерея замученных в застенках, ни в чем не повинных, преданных социализму людей. Казалось, что сам дьявол задался целью посеять ненависть к социализму, у самых преданных ему людей. И только немногие возненавидели произвол и остались верными социализму. А большинство оказалось в растерянности и недоумении.
Вот ходит один по камере, еле передвигая ноги. Я узнал, что это главный инженер Киевской электростанции, член партии с 1918 года. Он мне рассказал, что его били на допросе сапогами в мошонку, и она до того распухла, что тянет его к земле, что он вынужден подвязывать ее полотенцем через плечо.
А вот лежит немецкий архитектор. В свое время его искалечили в гитлеровских лагерях как коммуниста. В 1934 году товарищи помогли ему бежать и он прибыл в СССР совершенно больным. Его окружили заботой, уложили на излечение в Кремлевскую больницу, где сам Сталин навестил его. А теперь его объявили шпионом, и до того истязали кабелем, что на теле не осталось живого места. На спине лежать он не мог, живая рана, и лежал он на животе, стонал, и чтобы не показывать силу своих страданий, он все шутя приговаривал: “Моя бедная ж…ка”. Ему было хорошо, ему разрешали лежать, потому что он не мог сидеть.
Рядом с ним был еще один лежачий. Это был секретарь Киевского облисполкома. Его так долго били носками сапог по берцовой кости, что ноги до того распухли, что сапоги не снимались и пришлось их разрезать.
Напротив них на нарах сидел известный артист Киевского польского театра. Этот театр объявили целиком шпионским гнездом и всех артистов посадили в тюрьму. С нами сидел один из них, очень элегантный высокий мужчина. Первый раз я с ним встретился в другом месте. У центральных ворот тюрьмы, была маленькая каморка, куда сводили всех арестантов, которых следовало отвозить на “Черном вороне”. Тут мы сидели в ожидании приезда машины. Я что-то шепотом произнес проклятие произволу и всему механизму. А этот артист набросился на меня и с пеной у рта защищал все мероприятия власти, заявляя, что произвол - это только временная ошибка. Я поддакнул ему, что это ошибка, только не временная. На этом мы тогда расстались, “Черный ворон” увез нас в разные стороны. В “камере ужасов” мы снова встретились. Теперь я его с трудом узнал, после прохождения им курса пыток. Куда делась его гордая речь, он стал заикаться и сделался совершенно неразговорчивым и нелюдимым. Он сидел один в стороне и лепил из хлебного мякиша божков. Когда я к нему подошел чтобы хоть немного развлечь его, он не поддержал разговор и только ответил на мой вопрос, что он лепит богов первобытного человека и очень хотел бы уйти из современной культуры в первобытное состояние.
Оглавление Предыдущая глава Следующая глава