Натан Крулевецкий. Под пятой сталинского произвола
От исключения до ареста прошло 10 месяцев. Чем же я занимался? Во-первых, следует признать, что на это время меня не выбросили на улицу и не оставили без работы. Дело в том, что за последние несколько лет очень многих исключили из партии троцкистов, бухаринцев и всякого имевшего малейшее критическое мнение. Исключили в одиночку и пачками и всех с работы выгоняли, если только кто не выполнял простой физический труд. Образовалась армия безработных, в прошлом активных членом партии, они пострадали морально и материально, были озлоблены. Эту растущую враждебную силу, надо было морально обезоружить и разрознить, предоставляя каждому работу. С 1937 года эта задача решалась просто, всех исключенных сажали в тюрьму и выводили на принудительные работы. Но до этого, еще в 1935 году была организована специальная комиссия по трудоустройству исключенных из партии. Вот почему, когда меня исключили, мне тут же предоставили работу. Правда это была самая несложная, низкооплачиваемая работа. Мой заработок снизился до одной четверти предыдущего. Работа была счетная и не предоставляла для меня никакого духовного интереса. Я никогда не любил никаких цифр, кроме статистики общественных наук, а тут мне приходилось целыми днями считать вагоны, тонны и кубометры. Я считал и путал, распутывал и перепутывал. Я старался изо всех сил, потому что мне совестно было подводить моего шефа, а он не взыскивал с меня за постоянные промахи, снисходя к моему прошлому, когда он слушал мои лекции. Тошно мне было на этой работе, и я не задерживался ни минуты лишней. Еще звонок не обрывал свой голос, а я уже бежал вниз по лестнице, первым прыгал в трамвай и уж в 4 часа являлся домой. Постигшая меня катастрофа была так велика, что я в силах был больше убиваться. На место горя пришло какое-то легкомыслие, ранее неведомое мне. Я почуял необычное облегчение от всяких нагрузок. Я впервые после долгих лет смог пользоваться досугом по своему усмотрению. Я гулял в поле и в парк, я стал замечать прелести природы и не мог достаточно нарадоваться ими. Ведь 12 лет моего пребывания в Сов.Союзе до исключения прошли в постоянной напряженности и спешке. Я всегда чувствовал потребность всюду спешить и везде поспевать, как будто меня всегда кто-то подхлестывал и подгонял. Я никогда не успевал сделать все намеченное и никогда не мог выбрать время, чтобы остановиться и подумать, если в душу забралось сомнение.
А тут вдруг свалилась на меня такая “свобода”. Она омрачалась зияющей передо мной пропастью. Я ждал каждый день, что “архангелы” вот-вот придут за мной. Это мне нашептывалось со всех сторон. Со мной работал еще один перебежчик из Польши. Он жил в Киеве давно и знал многих перебежчиков. Каждое утро он мне перечислял, кого из них сегодня в ночь арестовали. С другой стороны, поступали сведения от двоюродной сестры. Ее мужа, талантливого молодого хозяйственника, забрали еще 25 декабря 1936 года. Он был звеном в другой цепочке. На Украине работал один из любимцев Сталина, Постышев, талантливый руководитель, выходец из рабочей среды. Его направили на Украину в 1933 году, когда украинская деревня переживала сильный голод. Он тогда много сделал для Украины и его прозвали вождем украинского народа (я уже упоминал об этом выше). Это его и погубило. Сталин, боясь появления всякого авторитета как возможного конкурента, приказал изъять Постышева. За ним последовали все его приверженцы и весь штат, с ним работавший.
Был в штате Обкома молодой талантливый руководитель промышленности Ратков. Он не захотел попасть в руки НКВД, не захотел подвергаться пыткам и унижениям. Он поехал в лес на машине, сошел с дороги и застрелился. Такие выстрелы тогда часто раздавались. Собрался к примеру пленум Ц.К.КП(б)У и стали “разоблачать” председателя Совнаркома Украины Любченко, как бывшего члена партии украинских националистов. В свое время она официально объединилась с партией большевиков. А теперь Сталин решил изгнать из партии сотни тысяч выходцев из других партий и посадить их всех в тюрьму. Пока шли дебаты на пленуме, Любченко вышел, поехал домой, застрелил 3-х детей, жену и самого себя. Также поступил предсовнаркома Белоруссии и пред ВЦСПС Томский и сотни и тысячи других. Газеты отмечали эти трагические убийства странным некрологом: “Такой то запутался в своих контрревол. делах и покончил с собой”.
Такая смерть была демонстрацией и протестом против произвола. Она страшно озлобляла Сталина и его опричников и ложилась проклятием, на всех оставшихся в живых, близких, знакомых и сотрудников по работе. Так, после самоубийства Раткова, его произвели в главу “партии постышевцев”, а всех руководящих работников киевской промышленности, объявили членами этой партии и обвинили в организации на каждом предприятии ячеек этой партии – гнездо вредителей и диверсантов, во главе с директором его заместителей, главного инженера и техников. Видимо, существовали готовые схемы обвинений и по этим образцам, выдвигались одинаковые обвинения для руководителей любого предприятия.
Мой родич, несмотря на свои 26 лет от роду, был заместителем директора крупного строительства. В одну ночь налетели и арестовали все руководство этого строительства 13 чел. в том числе и моего родича. В тюрьме были еще старые порядки. Ежов не успел еще ввести каторжные правила тюремного содержания, еще допускались свидания и передачи. И сестра часто посещала мужа, и с каждого свидания она рассказывала, что муж все удивляется что я хожу по воле.
Все эти сигналы очень тревожили меня и все уговаривал жену уехать из Киева, подальше от греха. Она не соглашалась, а я твердо не настаивал. До последней минуты я все не допускал, что это может случиться. “Как же так, ведь я ни в чем не виновен?” спрашивал мой внутренний голос. “А как же те многие?” ответил ему второй голос. “Наверно что-то было”, вмешался совершенно чужой голос. А я хоть и знал что “ничего не было” и люди взяты понапрасну, все еще тлела искра надежды в моем сердце, что обойдется.
Оглавление Предыдущая глава Следующая глава