Осень 1939 года. Мой муж, Александр Денисович Бизяев, завербовался, как тогда говорили, на Норильский горно-металлургический комбинат.

…Александра Денисовича Бизяева отличали работоспособность и гуманное отношение к заключенным. За хорошую работу он выписывал им дополнительное питание и спецодежду, а многих представлял и к досрочному освобождению.

Однажды вечером Александр рассказал мне, что, проезжая мимо работающих на морозе заключенных, увидел среди них своего институтского профессора А.Н.Грампа! Он подошел к нему: «Здравствуйте, Александр Николаевич!» — и пожал руку. Узнал, за каким подразделением он числится, на другой же день ходатайствовал о переводе Грампа на работу, близкую его специальности. Нужно сказать, что человечное отношение к заключенным проявляли большинство молодых специалистов. Я помню, в каких превосходных степенях рассказывал муж об Александре Николаевиче Грампе. Он во всем был нестандартно мыслящим и соответствующим образом поступающим. Однажды, когда он заметил на лекции, что Александр Бизяев отвлекся, Грамп метко кинул в его направлении кусочек мела. Александр его поймал и инстинктивно отослал обратно. Грамп ловить мел не стал, но был доволен: внимание студента к лекции восстановлено.

Меня направили на работу литсотрудником в многотиражку «За металл».

…Помню, как я писала материал ко Дню Конституции о преподавателе, о его жизни до нее и после. За отсутствие запятой в нужном месте мне здорово влетело. Я писала, что жизнь у моего героя была плохой до и сразу после Октябрьской революции. Вот тут-то и должна была стоять запятая, после которой шли слова: «...я не знал, что такое счастье и радость жизни». А получилось, что после революции ничего хорошего у моего героя не было. Начальник политотдела Миронов сказал: «Это политическая ошибка». Сам преподаватель сначала меня поддержал, но после бесед с Мироновым согласился, что я допустила серьезную оплошность. «Нет!» — спорила я. «Вы всегда такая упрямая? » — недовольно спросил меня Миронов, и я твердо ответила: «Да!»

Литсотрудник Вера Ивановна Юшина, жена начальника 3-го отдела, сказала, что статью я написала хорошую. Но ее заступничество мне не помогло. Муж говорил: «Смотри, арестуют, не упрямься...» Как бы то ни было, меня никак не наказали, но перевели в КВО — культурно-воспитательный отдел. Днем я в помещении политотдела работала, а вечером читала стенгазеты, которые выпускали заключенные, присутствовала на их репетициях... Обычно мне давали лошадь и возчика, он привозил меня в лаготделение и уезжал — возвращалась домой сама.

Дорога была пустынной — по обеим сторонам шло проволочное заграждение, за ним бараки с заключенными. Я шла и не боялась... Это через год секретарь мужа Роза вечером пошла на Нулевой пикет и пропала. Без следа. Так и не нашли ее. Потом Овчинского зарезали, он был начальником электроцеха... А тогда муж мог послать ко мне чужого человека с просьбой... Однажды здоровенный детина пришел с поручением от Бизяева и сказал: «Можешь ничего не бояться, с тобой ничего не случится, потому что мужа твоего уважают за справедливость». Может быть, потому и страха у меня тогда не было, да и молодо-зелено...

Однажды я присутствовала на сдаче пьесы «Свадьба» по Чехову. Споры женихов о приданом были такими сумбурными и бестолковыми, что при обсуждении я не могла не отметить: «Получается не эпизод, а какой-то бардак». Всеобщая тишина была мне ответом. Когда после репетиции мы возвращались с Кайданом-Дежкиным (автором песни «Взвейтесь кострами», уже отсидевшим к тому времени 10 лет и работающим письмоводителем), он объяснил мне причину такой реакции: «Вы знаете, что вы сказали? Неприличное слово!» Он пояснил мне, что оно означает публичный дом, что я оказалась неделикатной и шокировала артистов — они остолбенели оттого, что я, молодая женщина, позволила себе такую вольность. Я поняла, что в артистической среде заключенных я оплошала...

Еще один случай неприятно запомнился мне. Это случилось с журналистом Гарри, он был з/к, работал в технической библиотеке. Конечно, он хотел писать и писал, видимо, в стол без надежды на опубликование. Однажды Гарри предложил дать в газете его материал под моим именем. Я отказалась, не в последнюю очередь потому, что побоялась. Я хорошо к нему относилась, хотела бы хоть чем-то помочь, но эта затея могла плохо закончиться и для него, и для меня. Как-то случайно в библиотеке я услышала такие слова: «Обидно, что власть, которую защищал, не щадя жизни, теперь тебя ни за что наказывает...» С большим чувством это сказал человек военной выправки... Время не располагало к откровенным беседам...

После рождения второго ребенка я вышла на работу в финансовый отдел, в котором работали Островский, в прошлом дипломат во Франции и посол в Румынии, Егоров, возглавлявший до ареста финансовое ведомство в Москве, любитель поэзии Хадзинский. Начальник отдела Иш, толковый и добрейший человек, сумел хорошо поставить дело (до него даже зарплату вовремя не насчитывали). Его побаивались, но уважали и отношение к нему выразили в стихах: «Кто на свете выше крыш? Небо, Шмидтиха и Иш!» И это при том, что роста начальник отдела был небольшого...

Я многому научилась от сослуживцев, очень уважала их и жалела. Каждое утро я брала с собой большой сверток с бутербродами — для них.

Островский не говорил спасибо, но с чувством произносил: «Очень мило с вашей стороны!» А Егоров как-то при мне сказал, что им грех жаловаться на свое положение, когда в Ленинграде умирают от голода: «Мы относительно сыты и в тепле». Но без наших завтраков им было бы плоховато ...

Чтобы не заболеть цингой, все пили хвойный квас — красивый, душистый, но очень горький. Мужу это не помогло. Как следствие цинги на его ноге образовалась язва, долго не заживающая. Но вскоре после пуска ТЭЦ А.А. Панюков на радостях сказал: «Ну, Бизяев, теперь проси чего хочешь!» И Александр Денисович ответил: «Я все время голодный хожу...» Александр Алексеевич окинул с ног до головы длинного худого подчиненного и распорядился выделить Бизяеву три рабочие карточки. Когда муж рассказал мне об этом, я тут же вспомнила, как по утрам заворачиваю завтраки для сослуживцев... Александр видел это (так поступали в очень многих семьях!), но молчал...

Впрочем, он выздоровел потому, что стал больше есть мяса... Когда друзья узнали, что Александру «прописали мясо», над ним стали подтрунивать, а Бронштейн однажды позвал его в гости и открыл 8 банок сосисок, американских консервов. Наконец муж сказал, что наелся, спасибо. Бронштейн засмеялся: «Не верю, пиши расписку». И Бизяев написал: «Наелся мяса до отвала, больше есть не могу». Шутки-то шутками, но могучее телосложение требовало калорийной пищи...

В мороз, пургу муж шел пешком на ТЭЦ семь километров. Однажды они проделали этот путь с Бронштейном, устали, замерзли и, как по команде, сказали: «Да пропади все пропадом!» Отогрелись, и Бизяев спросил товарища: «А если бы предложили тебе хорошую работу в Москве, уехал бы?» «Нет», — ответил Бронштейн. «И я нет», — признался Александр. Им нравилось работать в Норильске, они, молодые специалисты, испытывали азарт в любимом деле и удовлетворение от результативного труда...

…Когда я работала в газете, часто бывала на совещаниях в политотделе. Здесь я впервые увидела Авраамия Павловича Завенягина…

…Видимо, и правда А.П.Завенягин отбоялся и в 1919 году, и в Норильлаге. Вспоминаю, как я 7 ноября 1940 года слушала его выступление по радио. Наряжалась дома, собираясь на концерт в клубе. И вдруг слышу: «Мы знаем, что не все вы являетесь врагами народа. Правительству это известно, и оно принимает меры к пересмотру ваших дел». Это было адресовано осужденным по 58-й статье. Я не очень удивилась, услышав такие слова от Авраамия Павловича. Но понимала, что они требуют от него мужества. Не говоря уже о том, как много надежды они давали политическим заключенным. При мне освободили Григория Петровича Локштанова, заместителя начальника Проектной конторы. Помогли многочисленные ходатайства матери. «Меня в одну дверь выгонят, я — в другую», — рассказывала она, когда приехала в Норильск. И добилась-таки: с Григория Петровича сняли обвинения.

…Удивительно, какое напряжение, не щадя себя в работе, выдерживали норильчане. Трудились ради победы над фашистской Германией все. И з/к, и в/н. Помню случай на ТЭЦ, он приобрел широкую огласку. Я не энергетик, так что расскажу его, как помню. Случилась какая-то критическая ситуация с котлом на строящейся ТЭЦ. Надо было лезть в почти раскаленный котел. Вызвался заключенный. Его одели в спецодежду, облили водой, и он спустился в адскую жарищу. Работал он там недолго — его подняли наверх, облили густо и снова отправили в котел... По сути, он был смертником. Но с работой справился и выжил. Потом его освободили. А ТЭЦ пустили 13 декабря 1942 года...

…Крайний Север познакомил меня со многими замечательными людьми. Помню семью Еляна. Ваган Сергеевич работал заместителем начальника комбината по снабжению. Его жена Александра Федоровна была добрейшей женщиной. У них было два сына — Бока и Вока. Однажды во дворе на меня летела собака, я крикнула мальчикам: «Вы знаете эту собаку?» Они преградили ей путь: «Идите, тетя, не бойтесь!» Смелые были мальчики, один из них стал знаменитым полярным летчиком. Их мать устраивала утренники, праздники, звала на них детей. А когда арестовали энергетика Арнольда Семеновича Линцера, Александра Федоровна почти ежедневно ездила к его жене Валентине, с которой, кстати, была довольно поверхностно знакома, — опекала ее, помогала малышу, привозила им продукты. Линцера почему-то невзлюбил В.С.Зверев, он часто ругал специалиста, обвинил его во вредительстве. Заступивший на должность начальника комбината А.А.Панюков поддался настроению Зверева и дал согласие на арест Арнольда Семеновича. Заключенным тот был год, до приезда Авраамия Павловича Завенягина. В феврале 1943 года он приехал в очередную командировку в Норильск. К нему на прием пришла жена Линцера. Позже Завенягин вызвал А.А.Панюкова и сказал слова, которые, уж не знаю как, стали нам известны.

— Линцер, оказывается, вредитель! За неполный год ты успел так хорошо его узнать? А я его знаю 10 лет, но так и не догадался, что он вредитель...

Когда мы друг другу передавали возмущение Авраамия Павловича, то вкладывали при этом всю издевку, на которую были способны.

После этого Линцера расконвоировали, а потом по ходатайству Завенягина пересмотрели и его дело. Володя Мазур, как только узнал, что Арнольду Семеновичу разрешили ходить без конвоя, везде провозглашал: «Да здравствует Линцер!» Самого Владимира, попавшего в Норильск после ареста родителей, со студенческой скамьи взяли под опеку политические: учили жизни и металлургии. Он стал хорошим специалистом и завидным женихом. Я встречала Владимира Мазура в 1949 году в Москве — он уже женился, но вид имел грустный: тогда всех по второму разу стали сажать...

В Норильске я на всю жизнь подружилась с тетей Полей, как называли ее мои дети. Когда я в 1944 году уехала в Москву учиться, муж остался с мамой и детьми — нам потребовалась домработница. Перед мужем выстроили девушек, получивших 7-летний срок заключения за опоздания на работу или другое незначительное нарушение дисциплины. Среди них он увидел тихую, скромную женщину в платочке. Оказалось, Полину Акимовну Журавлеву посадили за излишки, которые обнаружила проверка в хлебном магазине. «Борщ умеешь готовить?» — спросил муж. «А як же», — ответила украинка. Так она стала другом нашей семьи на долгие годы. И в Агуджерах, и в Москве она жила с нами. Потом ее сына (тоже сидел за какую-то ерунду) освободили, тетя Поля увезла его на Украину к сестре, а потом и сама туда перебралась. Когда умер Александр Денисович Бизяев, тетя Поля приехала в Москву с ним проститься.

...Первый человек, с которым я познакомилась в Норильске, был Георгий Николаевич Лисягин. Муж привез меня в маленькую комнатушку и убежал на работу. Долго не думая, я принялась наводить в ней порядок. И тут открылась дверь, показался шустрый молодой человек и захлопал в ладоши:

— Ну вот, теперь наша жизнь пойдет веселее!

Это был друг Александра, тоже энергетик. К тому времени он был уже освобожден (посадили за анекдот). Всю войну мотался по командировкам, часто встречался с Завенягиным — Авраамий Павлович очень помогал Г.Н.Лисягину добывать материалы для комбината, помог и ему самому в пересмотре дела. В 1944 году Георгий женился, через год его Татьяна родила сына... Норильский стаж Лисягина 37 лет. До последнего дня жизни он оставался работающим пенсионером и, как «скорая помощь», всегда был готов помочь людям...

 На оглавление "О времени, о Норильске, о себе..."