Л.А.Горелова. Рассказ А.А.Прядко
Прядко Александр Арсентьевич родился в 1926 г. на Украине в семье крестьянина. Хотя в те злосчастные времена ему шел всего шестой год, но Саше все или почти все хорошо запомнилось. Вечером в хату пришли чужие люди. О чем-то спорили с отцом. Мать голосила на деревянной кровати, качая люльку с маленьким Васей. Вася изнемогал от плача, он был или мокрый или голодный, а матери не до него. Что-то страшное случилось, такое, что не осмыслить его – Сашиной маленькой головке. Бабушка же, мать Сашиного отца, охая, складывала в узлы немудреные тряпки и все что необходимо в дорогу. К утру пара коней были запряжены в арбу, чтобы увезти семью Прядко на станцию. В последний раз хозяева в составе всех сели на свой воз. И уже не в хозяина руках были вожжи. И конями правил не Арсений Тимофеевич. Коров тоже увели со двора. А две телушки- первогодки никак не хотели выходить со своего двора. И их, бичуя, гоняли по двору.
Позади давно остались глинобитная хата и зеленый садочек. Соломенная крыша еще долго виднелась среди зеленых деревьев. Цвела акация. В природе все было мирно и тихо. В народе была смуты и ненависть. Катилась телега, везя семью Прядко в неведомое. Перелески, поля, околки, - все проплывает перед затуманенным взором двух женщин объединенных не только узами родства, но и горя. Что можно уложить на подводу с семью седоками? На кого и из-за чего брошен домашний сельинвентарь, оставлено насиженное место и дом, в котором еще родился отец Арсения Тимофеевича, сам Арсений и его дети: Саша, Нина, Соня, Вася. Далеко осталось родное подворье и дворик с цветущей акацией. Уже чувствуется, слышится, что близко станция и… прощай матушка Украина, прощай батюшка Днепр прощайте поля напоенные потом всех потомков Прядко, но не давших им сил выйти из нужды. Трудно, туго.
Мыслил крестьянин-хлебороб в 30-е годы. Коллективизация пугала. Взять вот так ни про что отдать пару коней и коров. А сами как? Чем прокормить 7 душ, отдавая коров и лошадей? И вот за упрямое не вступление в колхоз семью высылают. Везут, якобы, в холодную Сибирь. Дыхание уловило незнакомый запах. Казалось, что на них с грохотом катится огнедыщащее чудовище. Дым из ноздрей. Там сам Прядко впервые познакомился с паровозом. За ним длинный хвост коричневых коробочек. Это был товарный состав, на котором должны были ехать семьи переселенцев. Как грузились из памяти стерто. Но что в вагоне было очень людно, душно, голодно запомнил Прядко Александр Арсентьевич по сей день. Вспыхнула страшная эпидемия тифа. Их семья спаслась чудом: грузясь на подводу, отец прихватил с собой не лишний шмат сала, а горилку-первач самогона. И ежедневно трижды, т.е. утром, днем, вечером всем своим давал по ложке жгучего питья. Смерть никого из них не украла на незнакомом полустанке.
Так, так, так шумели колеса вагона на стыках рельсов. Нет! Хотелось крикнуть Саше. Нет! Телега, родное убежище последних часов жития на родине скрипела: не-е-т, не-ет, не-е-т. Вроде не соглашаясь с несправедливостью людей. И мальчик верил своей телеге, нежели чудовищу, мчащему их с неимоверной скоростью.
Но телега есть телега, а чудовище времени творило свои злодеяния. ЕМУ все казалось ТАК. Ехали, как я уже упомянула, в товарнике. Окон нет. Ни света, ни просвета. Духота, скорбь и мертвые, мертвые… Особенно дети. Если мать в панике не прихватила лишних тряпок, у мальчиков почти отгнивали “стрючечки”. Трудно смотреть на страдания взрослых, тем более детей. Страдания детей ни одно перо не в силах описать: Дите! Для нас сейчас мир кажется маленьким. Глобус умещается на ладони учителя. Дите само умещается на двух ладонях матери. Может ОНО больше земли? Ребенок с надеждой смотрит вам в глаза с надеждой – вы защитите его в этом мире. Для нас земля лишь шарик – для него комната – огромное неограниченное пространство. Если Он не видит на нашем лице улыбки – ему страшно. Что видели ТЕ дети на глазах своих матерей? Их матери были еще беспомощней детишек. Они не знали, откуда ждать помощи, защиты.
Всему есть конец. Настал конец и их путешествию-терзанию. Состав остановился на ст.Камарчага Манского р-на Красноярского края. Впервые вдохнули свежим воздухом, а бабушка прошептала: “Слава тебе, Господи, живы”. Не одну семью сгрузили с того эшелона. Подводы ждали их уже тут же у перрона. Молча погрузились. И молча ехали. Все неведомое, неведомое. Когда же наступит день прояснения?
Арсению Тимофеевичу шел 33 год. Он был молод. Хотя изнурен, но не сломлен. С любопытством смотрит он на поля, на лес. Чем дальше, тем тайга подступала ближе к дороге. Когда подъезжали в Шало вдалеке показались горы, поросшие хвойным лесом. Саша с удивлением жадно смотрел своими глазенками на такой лес. Проехали Кияй и взору путников открылись скалы и утесы. Вечерело, туман стлался почти по земле. Первые подводы не видели последних, последние первых. Только скрип и понукиванье подводчиков нарушало гнетущую тишину. Неожиданно взору путников открылась чудесная картина: широкая река, вздыхая, несла свои воды. Дорога петляла вдоль берега, второй стороной упираясь в скалы-утесы. Зеленые острова вроде плыли по реке, купая ветки черемухи в холодном потоке быстрой реки. На другом берегу тоже утесы. “Три Сестры, - промолвил, молчавший всю дорогу возница. - А вас везем в п.Орешное на постоянное место жительства. Там ЛПХ. Жить можно”.
Когда обоз приехал в Нарву, началась переправа на пороме через реку Ману. Больше двух подвод не умещалось на нем. Так что и на деревянную деревню нагляделись вволю и на реку. Когда переправились, то возница, показывая кнутовищем в сторону гор, сказал: “Вон высокая сопка, за ней Орешное”. “Уже близко”, - впервые отозвался Арсений. Но путь с горы на гору длился целую вечность – так казалось путникам. Приехали. В котловине стояло лишь несколько бараков. Но в тесноте – не в обиде. Перво-наперво стали строить бараки. Другие мужики заготовляли, трелевали лес.
Шли годы. Жизнь входила в обычную колею. Даже корову-кормилицу привел с базара Арсений. И вдруг. В марте 1937 г. ночью в окно постучали, отец соскочил, он был готов. Тогда мало кто их мужиков ложился спать раздетым – спали в верхней одежде и даже в валенках. Шли повальные аресты, но Арсений еще надеялся, авось пронесет: трудился хорошо и у начальства был не на последнем счету. Но не пронесло. На кого оставить старуху-мать и четырех малолеток? Жена себя прокормит. Даже попрощаться со спящими малышами не разрешили. Тех людей не трогали ни слезы жен, ни плач детей. Ушел – словно в воду канул отец.
А летом новое горе: умерла Нина, Саша в то время уже работал. Работать он пошел с 10 лет в колхоз. Боронил, греб сено участвовать по силе возможности в уборочных работах. Начинался учебный год, он шел в школу. Руки в мозолях, еле ручку держали. Тетрадей не было. В основном писали на газетах, т.е. сшивали такие тетради, но не работа изнуряла мальчишку, и не лишения заставляли взрослеть раньше времени. Обидно было постоянно слышать: “Переселенцы, враги народа”.
А с 1942 г. Саша пошел на валку леса, работал наравне с мужиками. У Александра Арсентьевича всего две записи в трудовой книжке: принятие и уход на пенсию. Он является ветераном труда. 40 лет стажа в Леспромхозе. А если сюда приплюсовать колхозный, то на двух мужиков хватит. Последние 15 лет Прядко стал шофером, крутил баранку лесовоза.
Соня и Саша выросли. Завели свои семьи. У самого Александра Арсентьевича два сына, женаты. Александр Арсентьевич имеет свою личную легковую машину. У сынов тоже есть свои средства транспорта. Имеют хорошее подсобное хозяйство. Дом, летнюю кухню. На некоторое время Александр Арсентьевич замолкает, а потом тихо молвит: “У меня с детьми теперь 60 лошадиных сил и двор полон скота, но никто меня кулаком не называет. Да, папа посмертно реабилитирован. Маме давали пенсию: сперва 16 рублей, а потом до 18 рублей стала получать она. За отца получили единовременное пособие около 3000. Да разве в деньгах дело? Кто в силах изгладить с память сиротство? Лишения, притяснения? Чем мы провинились перед Тираном времени?”
Молчим. Затем Александр Арсентьевич Прядко продолжает: “Я подпишусь в списки с просьбой к Правительству, чтобы разрешили поставить памятник жертвам Сталинской эпохи. И если потребуется материальная помощь, я разве могу отказать своему отцу?”.
Пожилой мужчина говорит со мной, и слезы стоят в его глазах. Старая рана кровоточит еще. Да, болят старые раны – знаю по себе.
Манский район, с.Нарва,
Горелова Людмила Андреевна