"Ну, хитрец!"

В тот день, когда я вернулся вместе с Бондаренко и сопровождающим самолетом У-2 и его экипажем в составе особистов НКВД, в авиабригаду прибыл заместитель начальника Воздушных сил Смушкевич. Вечером он собрал группу летчиков в кабинете начальника Дома Красной армии авиабригады по их просьбе.

- Какие вопросы у вас ко мне?

Летчики стояли перед ним по стойке "смирно". Он подошел к правофланговому, выслушал его, что-то записав в блокнот, подошел ко второму:

- А у вас что?

Так спрашивал и записывал в блокнот жалобы нескольких летчиков. Командир бригады стоял немного поодаль, слушал, о чем просят летчики. Все вопросы были бытового характера: о квартирах, обмундировании и другие. Смушкевич подошел к предпоследнему в строю:

- А у вас что?

- Товарищ начальник Военно-воздушных сил, - торжественно начал Пилипенко, - я прошу вас послать меня в Испанию сражаться против фашистов, - волнуясь, выдохнул он, ожидая заветного слова: "Хорошо, завтра поедете".

Вместо этого Смушкевич, строго взглянув на него, произнес:

- Здесь не вербовочное бюро. Вы свободны.

- Да, но... - замялся Пилипенко.

- Вы свободны, - повторил Смушкевич. Пилипенко вышел.

Что мне делать? Размышлял я за те секунды, пока длился диалог Пилипенко с начальником. Ведь я тоже с таким вопросом пришел сюда, он и меня выгонит из кабинета. Но я хорошо учел ошибку Пилипенко: нельзя было говорить прилюдно "Хочу ехать в Испанию бороться с фашистами", надо было сказать: "Хочу ехать в Москву переучиваться летать на новой матчасти", так официально обозначалось во всех секретных бумагах участие советских летчиков в войне в Испании. Это делалось для того, чтобы в ответ на протесты правительств многих стран мира о вмешательстве СССР в дела суверенной Испании министр иностранных дел Литвинов мог бы нагло врать, заявляя, что советских летчиков в Испании нет. И чтобы германское правительство верило, что советских летчиков там нет, хотя оно и знало, что в небе Испании жестокие бои ведут между собой советские и германские летчики.

- Вы на что жалуетесь? - спросил он меня.

- Я прошу выслушать меня наедине, товарищ комдив.

Смушкевич с удивлением взглянул на меня, потом на командира бригады, который, видимо, ожидал для себя неприятной жалобы.

Смушкевич плотнее закрыл дверь - ее Пилипенко, выходя, не закрыл плотно, чтобы послушать, о чем это Фукс хочет говорить по секрету со Смушкевичем.

- Командир бригады не помешает? - спросил Смушкевич.

- Нет-нет, совсем не помешает.

- Так какой у вас вопрос ко мне?

- Товарищ комдив, я писал уже три рапорта на имя командования бригады и на ваше имя, чтобы мне разрешили ехать в Испанию сражаться с фашистами, мне почему-то ответа не дают. В бригаде создается впечатление (тут решил для усиления просьбы приврать), будто трушу, поэтому не еду в командировку.

Подумал: сейчас попрет из кабинета за обманный маневр.

Возникла пауза. Стоявшие передо мной начальники переглянулись и, как мне показалось, удовлетворенно отнеслись к моему тактическому ходу.

- Я рассмотрю ваш рапорт, ответ получите через командира бригады. Вы свободны.

Выходя, мельком заметил, как замначальника ВВС, улыбаясь, сказал командиру бригады Манну:

- Ну, хитрец!

Но ответа на свой рапорт от Якова Владимировича Смушкевича я не получил, хотя он стал вскоре начальником Военно-воздушных сил, став им третьим после расстрела Алксниса в 1938 г., расстрела Локтионова в 1939 г. (Смушкевич был арестован в 1940 г.), после него был назначен командующим ВВС П.Рычагов, арестованный в 1941 г. Все они были подвергнуты жесточайшим пыткам в камерах НКВД на протяжении нескольких месяцев и без суда и следствия расстреляны 28 октября 1941 г. по личному приказу Берии.

Шел первый час ночи, когда меня разбудил посыльный и передал, что меня вызывают в штаб бригады. Что бы это значило, вызывают в такой поздний час, думал, одеваясь, старался казаться перед явкой спокойным, но на самом деле было совсем не так, внутренне я волновался, рисовались две возможные причины вызова: либо по поводу командировки в Испанию, но тогда зачем надо это делать ночью, либо причина вызова... и я становился в полный тупик в своих предположениях, не находя никакого объяснения.

- А ты зачем встала, Валя? Ложись и спи, я скоро приду.

- Нет, я спать все равно не смогу, пока ты не вернешься. Зачем тебя вызывают ночью?

- Да так, что-нибудь штабисту потребовалось, видимо, его бессонница мучает, решил и других побеспокоить.

Валя закрыла за мной дверь. Руки ее нервно дрожали.

Я еще больше был поражен, когда, зайдя в штаб, меня у самого входа встретил особист Казачонок и попросил зайти в кабинет особого отдела. Там предложили сесть за стол заместителя начальника, - кабинет самого начальника находился напротив. Заместитель начальника Сивцов сказал:

- У нас есть просьба к вам. Нам попало одно письмо, которое просим перевести на русский язык.

Он передал мне письмо без конверта, верх его был загнут, я не мог знать, от кого и кому оно, но не стал отворачивать верхний край.

- Вот отсюда, пожалуйста, переведите, - показал пальцем Сивцов на текст от начала загнутой части.

Мельком взглянув на письмо, я сказал:

- Письмо написано на языке эсперанто.

Сидевшие сбоку Сивцов и Казачонок промолчали, подавая вид, будто мои слова их мало интересуют. Я начал читать и следом вслух переводить на русский язык:

"Недавно к нам в Мельбурн пришел большой корабль, на нем было много иностранцев из разных государств Европы и Америки. Огромные толпы людей, как всегда бывает, когда приходят корабли из дальних стран, высыпали на набережную, махали флажками, платками, шляпами, приветствуя пассажиров. Таково наше гостеприимство, возникшее давным-давно, с тех пор, как Австралия еще только начала заселяться европейцами. И вот на виду всех один из пассажиров вдруг отскочил от группы иммиграционных чиновников, стоявших на корабле, подбежал к борту и спрыгнул в воду..."

Я на минуту отложил письмо в сторону и сказал молча слушающим особистам:

- Был как-то аналогичный случай, когда известный чешский писатель Эгон Эрвин Киш хотел вот так же попасть в Мельбурн, его с корабля не пустили на берег и тогда он спрыгнул в воду, поломав при этом ногу, об этом давно как-то мне писал корреспондент.

Особисты продолжали молча слушать, потом снова взял в руки письмо, начал переводить:

"...человекам этим оказался чехословацкий писатель Эгон Эрвин Киш..." Я запнулся, перестал переводить, на момент задумался, что-то вспоминая. В голове молнией пронеслась мысль: "Провокация!"

- Это письмо мое! - решительно произнес я, глядя в их наглые лица, отвернув при этом верхнюю часть письма, где крупными буквами было напечатано: "Дорогой товарищ Фукс!"

Особисты же продолжали невозмутимо смотреть на меня, нисколько не удивившись моему заявлению.

- Зачем вам понадобился этот спектакль? Что вы добиваетесь своей провокацией? - глядя в глаза особистам, возмущенно спросил их.

- Письмо это мы перехватили у одного шпиона в городе, - сказал Сивцов, - вот мы вас и попросили перевести его.

Забрав письмо, не давая мне дальше его переводить, добавил:

- Извините, что побеспокоили вас в такой поздний час, спасибо за перевод.

Шел третий час.

Жена после моего ухода не ложилась спать, сидя у стола с зажженной лампой, она ожидала моего возвращения. Услышав шаги на лестнице, бегом устремилась к двери, открыла ее.

- Ну что, зачем тебя вызывали? Кто вызывал? Не насчет командировки в Испанию?

Раздеваясь, сказал:

- Да нет, нет, успокойся, ничего особенного, - сам в это время думал: что же ей сказать? Плохо наплетешь, - не поверит, она удивительно точно угадывала, когда что-то скрывал.

- В штабе получено одно письмо делового содержания на немецком языке, надо было перевести его на русский.

- Это надо было спешно ночью? - недоверчиво спросила она. - О чем письмо-то?

Я обнял ее и шепнул в ухо:

- Ну ты же знаешь, Валя, что о служебных делах дома не разрешается говорить, даже один на один. Давай продолжим спать, времени осталось для сна мало, а завтра предстоят полеты.

Я лег к стене, чувствуя, что скоро заснуть не удастся, а, отвернувшись от жены, сумею скрыть, что не сплю. Валя не будет приставать с вопросами, почему не сплю, сама мучаясь при этом бессонницей от пережитого волнения.

Как к ним попало мое письмо? "У шпиона обнаружили", видите ли. На дурака рассчитывают, письмо у меня на столе было, шпионы на квартиру ко мне не ходят. Может, Валя с мусором случайно выбросила и мусорщик, обнаружив его, передал им? Но на письменном столе она никогда ничего не трогает, это исключено. Все же, на всякий случай, спрошу ее завтра. Жена спала, - я чувствовал ее спокойное дыхание за своей спиной, сам же никак не мог заснуть. Начал вспоминать изначальное прохождение письма. Получил я его в конце 1934 года, в крайнем случае, в начале тридцать пятого. История с Эгон Кишем мне тогда показалась очень интересной, вспомнил, что читал его вслух Вале с переводом на русский. Вместе посчитали, что перевод письма стоит отправить в редакцию "Сталинского сокола", возможно, она поместит его в одном из своих номеров, людям интересно будет прочитать. Вот только не помню, передал ли тогда перевод в газету. Времени с тех пор прошло много, почти два года. Спросить у редактора? Он вряд ли помнит. Попросить у него подшивку за два года? Он спросит: зачем? А вдруг именно тот номер газеты особисты уже взяли у редактора, чтобы сличить мой сегодняшний устный перевод с переводом письма, помещенном в газете? Неслучайно то Казаченок, то Сивцов куда-то выходили на несколько минут во время моего перевода, вероятно, сличали слова с газетой на столе в кабинете Чугуева. Да, да, это именно так и было. Особисты, видимо, подозревали, не было ли письмо зашифровано. Долго еще производя такие сопоставления, я наконец заснул.

Утром побрившись, сделав несколько гимнастических упражнений, сел завтракать.

- Ну а ты что не садишься завтракать?

- Я потом поем, сейчас не хочется.

Она села у стола, пытаясь уловить по только ей известным признакам желание мужа.

- Ты разве бутерброд не будешь есть?

- Я уже наелся, больше не буду.

- Бу-удешь, - протяжно произнесла она, чуть не в самый рот суя булку с колбасой.

- Послушай, куда все это у меня поместится? Что ли я обжорa?

В ответ она засмеялась.

- Ешь, ешь, а то ты совсем похудел, - и, словно не веря самой себе, дотронулась рукой до моего затылка.

- Убедилась?

- Валя, я давно никак не могу найти одного письма, ты случайно не выбросила его с мусором?

- Ты же знаешь, что твои бумаги я не трогаю. А что за письмо?

- Ты помнишь его, из Австралии, от Смита.

- Помню, помню это - в котором он пишет, что у нас страшная коулд? Поищи в своих бумагах.

- Вот, вот, то самое письмо. Ладно, потом поищу.

Валя поняла, что именно это письмо послужило причиной ночного вызова меня в штаб, но промолчала.

Я оделся, перекинул планшет через плечо и пошел на аэродром. Голова была занята назойливым вопросом: как письмо попало к этим провокаторам?

Предыдущая Оглавление Следующая