Родители моей матери, отец Вирт Филипп Вильгельмович и мать Вирт Мария-Елизавета проживали в селе Бангерт (Зауморье) Куккусского кантона АССРНП (Автономная Советская социалистическая республика немцев Поволжья). Отец, Дингес Петр Адамович, как записано в документах, из села Зауморье, Степановской волости, Новоузенского уезда, Самарской губернии. Данных о родителях отца у меня нет. Мать с отцом венчались в 1913 году в церкви села Зауморье. Мать моя была евангелическо-лютеранского вероисповедания. У меня хранится свидетельство, выданное матери евангелической церковью 2 октября 1905 года, когда ей исполнилось 15 лет, в память о дне конфирмации. Вероисповедание отца мне установить не удалось. Отец только что вернулся из армии. Кто бы мог представить себе, что пройдет пять лет после их свадьбы, и 5 сентября 1918 года советским правительством будет принято постановление о Красном терроре, которое послужит причиной уничтожения двух поколений нашего рода.

Владивосток

После венчания в Бангерте отец с матерью сразу же уехали во Владивосток. Там в эти годы жил брат отца Кондрат, очевидно, он и пригласил их туда.

Кирха в Бангерте (Зауморье)

Брат отца Дингес Кондрат (Конрад) Адамович был старше отца, родился он в 1878 году и в то время, когда они приехали к нему, он работал на предприятии Дальгосрыбтрест. Когда Красный террор пришел на берега Тихого океана, Кондрат Адамович был арестован 26 июля 1938 года. 25 апреля 1939 года он был осужден по статьям 58-10 и 58-11, дело прекращено за смертью обвиняемого в тюрьме 18.04.39 г.

Конрад Дингес (справа) с семьей

В 1913 году отец с матерью приехали во Владивосток. Мне мало что известно об их жизни во Владивостоке. Как мне стало известно позднее из архивов НКВД, отец работал котельщиком на предприятии. Мать рассказывала, что он даже плавал на пароходе. Наши игрушки, которыми мы пользовались в Шлиссельбурге в те годы, были связаны с Владивостоком и Китаем. Среди них были стеклянные шары, видимо от рыболовных сетей, фарфоровые китайские игрушки. Мама рассказывала, что Ваня и Витя играя в игры, изображая старьевщиков, складывали их в мешок вместе с тяжелыми игрушками, разбивали их.

Однажды, в Московской гостинице, я стоял в очереди в камеру хранения. Когда подошла моя очередь, я назвал свою фамилию. Ко мне подошел человек казахского типа и спросил, есть ли у меня брат Виктор. Для меня это было неожиданно, я подумал, что это может быть мой брат Виктор, о котором мы ничего не знали. Но в те годы мы еще не оправились от смрада НКВД, я очень боялся всего. Клеймо “сын врага народа” и 38 год, наверно оставили во мне больший след, чем презренное звание “немец” в военные годы. Свой адрес я ему не дал, сказал, что напишу сам, и не сделал этого. Мама и сестра Оля меня также на это не подтолкнули. Я долгое время хранил этот адрес, а потом потерял его и, конечно, утратил связь с родственниками с папиной стороны.

Как впоследствии нам удалось узнать, это был мой двоюродный брат, сын брата отца моего Дингес Кондрата Адамовича, Дингес Виктор Кондратьевич, 1909 года рождения. Он окончил дальневосточный политехнический институт, проживал в городе Владивостоке, 17 июля 1938года был арестован и 30 апреля 1939года осужден по статье 58-7 и 58-10. По административному решению дело прекращено, из-под стражи освобожден. Еще одна жертва Красного террора.

В 1915 году в нашей семье родился Ваня, свидетельство о его рождении выдано Евангелическо-Лютеранской церковью в городе Владивостоке, а в 1916 году родился Виктор. Свидетельство о его рождении за № 130 выдано церковью Святого Павла Евангелическо-Лютеранской Консистории в городе Владивостоке 17 апреля 1918 года. Можно считать, что до 1918 года родители жили во Владивостоке.

Как я уже говорил, мне мало что известно об их жизни во Владивостоке. У мамы еще до рождения Вани был ребенок, это была девочка, но она умерла в младенческом возрасте. У нас сохранилась фотография времен их жизни во Владивостоке, где сфотографированы отец и мама с этой малышкой на руках. Мама рассказывала, что после рождения Виктора, ее здоровье ухудшилось. Очевидно, это ухудшение было связано с состоянием легких, так как врачи посоветовали ей переменить климат. Владивосток портовый город и, конечно, с сырым климатом. В этом я убедился сам, когда однажды, будучи во Владивостоке, я пробыл целый день на берегу бухты Золотой рог. С утра стояла чудесная солнечная погода, я загорал и грелся на солнце. Но вдруг поднялся ветер, солнце скрылось, все закрыл туман, и стало жутко холодно. Вот тут я и вспомнил о необходимости маминого выезда из Владивостока.

Моя мама - Екатерина Дингес

В 1921 году они уехали из Владивостока и переехали в город Красноярск. Отец устроился на работу в железнодорожные мастерские котельщиком. Жили они на частной квартире в Николаевке - район Красноярска - по 1922 год. В 1922 году семья переехала город Якутск. Отец устроился на работу в водные мастерские котельщиком. В 1923 году семья уехала из Якутска и переехала в село Хор Хабаровской области Хабаровской области, Дальне Восточного края, района имени Лазо, что недалеко от Хабаровска. По рассказам мамы, отец работал в леспромхозе на лесопильном заводе кузнецом и котельщиком. Она расскзывала, что отец сделал кран для погрузки древесины и сам работал на не м, пока не научил рабочего управлять краном. В эти годы свирепствовал тиф. Мама рассказывала, что отец заболел тифом, и его положили в сельскую больницу. Тиф сильно истощил его, он очень похудел, и мама, чтобы он быстрее поправился, взяла некоторые вещи, поехала в деревню и обменяла их на мясные продукты. Ваня и Виктор в эти годы учились в школе. Вот и все, что известно мне об их жизни на станции Хор. Оля родилась на станции Хор 9 июля 1925 года, о чем в книге записей актов гражданского состояния села Хор 15 июля произведена соответствующая запись. В 1924 году семья переехала в город Шлиссельбург.

До сих пор на Дальнем Востоке недалеко от города Хабаровска и станции Хор существует Хорский ЛПХ, и я был там в командировке со студентами. Сейчас это крупное лесозаготовительное предприятие, возможно, что отец действительно в те годы работал на этом предприятии. Конечно, сейчас мне трудно установить время их приезда на станцию Хор и время их отъезда.

Когда мама оформляла свою пенсию, ей потребовалась справка с места работы отца. Ей была выдана справка Шлиссельбурским Судоремонтным заводом, что отец работал в должности котельщика с 6 октября 1927 года по 18 января 1938 года. Но в пенсионном деле мамы храниться протокол комиссии, в котором подтверждается, что отец работал на этом заводе не с 1927 года, а с 1925 года. В протоколе указаны сослуживцы отца - котельщики Париков Н.И. и Клюквин В.И., подтвердившие, что отец в эти годы работал с ними. Этот документ при начислении пенсии во внимание принят не был, но дает возможность установить, что в 1925 году семья уже проживала в город Шлиссельбурге.

Шлиссельбург

Я родился 2 января 1927 года в городе Шлиссельбурге, Ленинградской губернии. Мы жили на улице Мало-Невский канал в доме № 82, принадлежащем Судоремонтному заводу. Улица “Мало-Невский канал” была односторонней, с одной стороны улицы - с левой стороны, если идти от центра города, вниз по течению Невы - были расположены жилые дома, а другая сторона улицы была левым берегом Невы, точнее Мало-Невского канала. Вид на Неву закрывал остров, на котором находились корпуса Ситценабивной фабрики им. Петра Алексеева. Между улицей Мало-Невский канал и островом была протока реки Невы, излюбленное место нашего катания на лодке. Остров был вытянут вдоль берега Невы, закрывал вид на Неву жителям улицы Мало-Невского канала и они могли любоваться только корпусами фабрики. Мало-Невский канал в те годы еще работал и мы, дети, бегали помогать рабочим открывать и закрывать створки шлюза, так как шлюзы были как раз против нашего дома. Большинство жителей улицы Мало-Невского канала имели лодки, была лодка и у нас. Мы очень любили кататься на лодке, родители ругались, но разрешали нам. В Шлиссельбурге, как и в Ленинградской области в целом, широкое распространение имел лыжный спорт. В мои десять лет я очень увлекся им. Берега Невы были идеально приспособлены для скоростных спусков. Трамплины для прыжков желаемых высоты и расстояния прыжка мы делали из снега.

Брат Виктор катается на лодке с друзьями

В Шлиссельбурге, как и везде под Ленинградом, широкое распространение имел особый вид санок для катания зимой, их называют “финки”. Полозья таких санок изготовляют из стального проката. Передние концы полозьев изогнуты по радиусу, как и положено быть у санок. Полозья скользят по снегу, а чаще по льду, узкими сторонами полозьев шириной один см. На полозья устанавливается сиденье, выполненное в виде обычного стула со спинкой. Две ножки на один полоз, две другие - на другой. Катаются на таких санках обычно двое: один пассажир садится на стул, а второй - выполняет роль рикши: левую ногу ставит на полоз, руки на спинку стула, а правой нагой отталкивается, заставляя финки перемещаться. Для лучшего сцепления подошвы со снегом или льдом на правую ногу одевают какое-нибудь устройство, улучшающее сцепление. Такие сани-финки были и у нас.

В Шлиссельбурге в те годы было два градообразующих предприятия: Одно - Невский судоремонтно-судостроительный завод СЗРП (Северо-западного речное пароходство) Министерства речного флота РСФСР по адресу: Фабричный остров, дом №2. Другое предприятие - Ситценабивная фабрика имени Петра Алексеева, которая также находилась на острове. Остров соединялся с городом мостом через протоку реки Невы.

Город Шлиссельбург был основан в 1702 году. Хотя еще в 1323 году он был заложен как крепость для защиты от шведов устья Невы в Ладожском озере. Город расположен на левом берегу Невы и по приказу Петра 1 вдоль и поперек пересечен каналами, кое-где взятыми в гранит. Чтобы добраться до Ленинграда, что бывало в воскресные дни, мы семьей шли на пристань Шлиссельбурга, садились на набольшой пароходик и переезжали на противоположный берег мимо крепости Шлиссельбург. Затем мы садились на пригородный поезд, приезжали на Финляндский вокзал и “далее по городу”.

Мой отец - Дингес Петр Адамович

Отец работал бригадиром котельщиков на Невском судостроительно-ремонтном заводе. Его портреты больших размеров, как стахановца, постоянно были выставлены у здания заводоуправления. Весь речной флот работал на угле, а значит, были котлы, где сжигали уголь, а котлы требовали ремонта. Это и была работа отца и его бригады. Котельщиков называли “глухарями”. Это был тяжелый труд. Брат Виктор работал на этом же заводе токарем.

Каждый был занят своим делом, у каждого были свои увлечения. Я и Оля учились и занимались школьными делами. Старший брат Ваня вначале тоже работал на судоремонтном заводе, а затем перешел на Ситценабивную фабрику нормировщиком. Ваня принимал активное участие в фабричной самодеятельности. У него всегда была актерская жилка. Он даже говорил отцу, что хотел бы поступить в театральное училище, но отец не одобрял эту идею. На сцене заводского клуба Ваня играл в популярных в те годы пьесах. Сохранилась фотография, где он снят с группой актеров-любителей после спектакля прямо в гриме.

Виктор на велосипеде

У Виктора было много друзей и хороших компаний, так что беспокоится о воспитании своих сыновей отцу необходимости не было. У нас был велосипед, и братья, особенно Виктор, любили кататься на нем. Но когда он был свободен, то им занимался я. Конечно, от сиденья до педалей мои ноги достать не могли, поэтому приходилось, минуя сиденье вставать на педали, руки на руль и поехал.

Отцу нравилось посещать аукционы, которые в эти годы проводили власти, продавая вещи арестованных и раскулаченных. Среди наших игрушек было много вещей, приобретенных на этих аукционах. Я хорошо помню одну из них - книгу, мы звали ее “царинная книга”. Это был великолепный фолиант, где в цветах была изображена мода всех эпох и народов. Кроме этого у нас было много богато оформленных книг дореволюционного издания, так же приобретенных на аукционах. Отец купил себе карманные часы с боем фирмы “Павел Буре”, а для сестры Оли - золотые ручные часы.

Нас детей было четверо, и отец прекрасно понимал, что семье нужен свой угол. Недалеко от города Шлиссельбург был песчаный каръер, на котором брали песок. Песок по узкоколейной железной дороге с паровозной тягой вывозили на берег реки Невы, где грузили на баржи. Этот погрузочный пункт находился на окраине Шлиссельбурга, там же находилось и паровозное депо. Отец, как котельщик, вечерами подрабатывал в этом депо на ремонте паровозов. На основной работе - на судоремонтном заводе - он работал бригадиром котельщиков, а это были его дополнительные заработки. Ваня и Виктор помогали иногда ему в этой работе.

У отца была задумка - необходимо было свое гнездо, и вот мечта его свершилась. В городе Шлиссельбурге по улице Пролетарской дом № 15 проживал эстонец Эрглис Андрей Андреевич. Он продал отцу одноэтажный деревянный дом с наземными постройками за четыре тысячи рублей. Владельцу дома Эрглису отец предоставил в приобретенном доме жилплошадь, одну комнату пожизненно и бесплатно. Отец надстроил еще этаж: Ване и Виктору по комнате, и к моменту ареста отца дом был готов. Гнездо для семьи было создано, но тут же и разорено.

Аресты

Мой отец - Дингес Петр Адамович

Отец был арестован 18 января 1938 года - еще одна жертва Красного террора. Он был приговорен к расстрелу 25 марта как агент германской разведки. В 37-38 годах все вопросы виновности и невиновности решали тройки. Вот такая тройка и решила участь моего отца. Тройка (пом.опер.упол.2отделения Тимофеев, нач. отделения 11отдела лейтенант госбезопасности Теллинен и нач.11отд.УГБ УНКВД ЛО кап. госбезопасности Магберт) решила: следственное дело №41102-38г, по обвинению Дингес Петра Адамовича в пр.пр.ст.58-6 УК РСФСР направить в распоряжение НКВД СССР, согласно приказа наркома внутренних дел союза ССР генерального комиссара госбезопасности Ежова за № 00485 по 1-ой категории (расстрел).

Сын старшего брата Вани получил доступ к архивам Н.К.В.Д. и там есть очень интересный документ:

А. К. Т. 9 апреля 1938 года.

Мною, комендантом УНКВД ЛО ст. лейтенантом госбезопасности Поликарповым Д.Р. на основании предписания зам. начальника управления НКВД ЛО стар. майора госбезопасности Гарина от 8-го апреля 1938года за № 223423 приговор в отношении Дингес Петра Адамовича приведен в исполнение. Вышеуказанный осужденный расстрелян.

Подпись. 9-го апреля 1938 года.

Еще одна тройка, в советские времена, решила: постановление комиссии (тройки) НКВД СССР и прокурора СССР от 9 ноября 1937 года в отношении Кунес Л.С., от 8 января 1938 года в отношении Госек А.Ф. и от 5 марта 1938 года в отношении Дингес П.А. отменить и дела их прекратить за недоказанностью предъявленного им обвинения. Они посмертно реабилитированы. Кунес Лев Соломонович - инженер и Госек Антон Францевич - бетонщик, оба из Ленинграда, расстреляны, Кунес в 1937 году. Госек в 1938 г. Обе фамилии упоминаются в протоколах допроса. Где находится могила отца, нам не известно, но известно, что жертвы расстрелов 30-х – 40-х годов с лета 1937 года захоранивались в поселке Левашово Выборского района города Ленинграда.

Мы жили под Ленинградом, а в эти годы Красный террор был ужасен, шли повальные аресты людей, особенно в Ленинграде и Ленинградской области. Семьи арестованых ссылались в Среднюю Азию и другие страшные места, и они писали страшные письма домой. Мама знала содержание этих писем.

Моего брата Виктора арестовали 5 февраля, через восемнадцать дней после ареста отца. Еще одна жертва “Красного террора”. Я шел в школу и встретил Виктора. Его вели двое в штатском. Он остановился, что-то сказал мне и его повели дальше в сторону нашего дома, очевидно для проведения обыска, больше я его не видел. Мама рассказывала, что она добилась свидания с Виктором. Это была последняя ее встреча с сыном. Мать рассказывала, что на него было тяжело смотреть. Советские застенки ломали всех.

Дело Виктора было “изящно” сфабриковано. Его включили в “контрреволюционно шпионско-деверсионно фашистскую группу” якобы созданную в 1935 году. В нее включены, кроме Виктора, еще два брата Вайдман, Юрий - рабочий земснаряда и Павел – сторож технического участка, и сторож по охране судов Рользинг И.С. Та же тройка (Тимофеев, Таллинен и Мигберт), которая расправилась с отцом, и здесь решила: следственное дело за №41722 (дело этой группы) направить на рассмотрение НКВД СССР, согласно приказа наркома внутренних дел генерального комиссара госбезопасности Ежова за №00485 по 1-ой категории.

Но судьба Виктора Дингес сложилась иначе. Постановлением Особого Совещания НКВД СССР от 10.04.1938 года назначено содержание Дингес В.П. в исправтрудлагере (концлагере) сроком на 10 лет. 18 июля 1938 года из тюрьмы НКВД ЛО Дингес В.П. направлен во Владивосток, отделение Соввостлага НКВД, для направления на Колыму. Последнее подтверждает (!!!) тюремная справка, выданная в 1938 году, дата и месяц не ясны. В справке говориться:

Управление НКВД, Ленинградской области, МЗТП, тюрьма № 2 город Ленинград 8-е отделение УГБ УНКВД ЛО.

На № С.Г. -41724 от 11/VI - 38 года. Сообщаем, что заключенный Дингес Виктор Петрович направлен 18 июля 1938 года в город Владивосток в распоряжение нач-ка Севвостлага для направления на Колыму.

Далее идут две подписи: пом. нач. тюрьмы № 2 и начальника УРЧ. На этом всякие сведения о судьбе Виктора исчезают. У нас есть основание предполагать, что Виктор погиб в тюрьме №2 и на Колыму направлен не был, эта справка из тюрьмы, просто выдана для того, чтобы ввести в заблуждение нас.

На наше заявление в Федеральную службу безопасности РФ, управление по Санкт-Петербургу и области, с просьбой сообщить сведения о Дингесе Викторе Петровиче, служба РАФ 16 июня 1998 года сообщила:

Дингесу В.П. постановлением Особого Совещания НКВД СССР \ тройки \ от 10.04.1938 года определено содержание в исправтрудлагере сроком на 10 лет. 18 июля 1938 года из тюрьмы № 2 НКВД ЛО Дингес В.П. направлен во Владивосток, отделение Соввостлага НКВД для направления на Колыму.

Все это, конечно, ложь.

У нас есть тюремная справка, выданная в 1938 году Управлением НКВД, Ленинградской области, МЗТП, тюрьмой № 2 города Ленинграда. Эта справка выдана 8-му Отделению УГБ УНКВД на его просьбу № С.Г – 41724 от 11.04.-38 года с просьбой сообщить о местонахождении заключенного Дингес В.П. В справке говориться:

Сообщаем, что Дингес В.П.направлен 18 июля 1938 года в город Владивосток в распоряжение начальника Севвостлага для направления на Колыму.

Подписи: Помощник начальника тюрьмы № 2 \ Мышленников \. Начальник УРЧ \ Гук.\.

Мне непонятно, почему 8-е отделение УГБ УНКВД заинтересовалось заключенным Дингес В.П., и почему начальство тюрьмы № 2, где содержался Дингес В.П., должно было дать ответ 8-ому отделению УГБ НКВД. Это наводит на мысль, что Виктор погиб в тюрьме.

Конечно, место гибели Виктора нам так и остается неизвестным. После настойчивых просьб, нам, наконец, прислали свидетельство о его смерти, где сказано:

Умер 11 июня 1939 года в возрасте 22 года, о чем в книге регистрации актов о смерти 2000 года мая месяца 10 числа произведена запись за № 1-Д. Причина смерти не установлена. Место смерти: край Магаданский, республика Россия. Место регистрации О\ЗАГС город Шлиссельбурга, Ленинградской области. Дата выдачи 10 мая 2000 года.

Когда читаешь подобные “документы“, думаешь, каким же должно быть правительство, чтобы выдавать людям такие “документы”, конечно же, издеваясь над ними. Понятно, что ни год, ни место, ни причину смерти Виктора никто не знает. Так было с миллионами других таких же, “о дальнейшей судьбе которых, по месту их уничтожения, сведений не имеется”.

В августе 1989 Виктор был реабилитирован. Жертва красного террора была реабилитирована через 51 год. Вот как странно это звучит:

Дингес Виктор Петрович подпадает (!!!) под действие статьи 1 Указа Президиума Верховного Совета СССР от 16 января 1989 года “О дополнительных мерах по восстановлению справедливости в отношении жертв репрессий имевших место в период 30-40х и начала 50х годов.”

Вот и все. А где же покаяние? Советская власть не умеет каяться.

Арест брата Вани

Моего брата Ваню арестовали 10 июня 1938 года. Причем арест этот был совершенно неожиданным. Примерно за день до ареста Ваня получил повестку, где было сказано, чтобы он в течение суток уехал из Шлиссельбурга. Как я сейчас себе это представляю, безусловно, это сделал какой-то доброжелатель. Ваня не выполнил этого требования. Конечно, у него на это были свои причины: Нина, первая жена Вани была с ребенком, и уезжать ей было нельзя. И все-таки Ваня решил увезти Нину с ребенком. После ареста отца и Виктора у Вани отобрали паспорт, поэтому ему выдали в первых числах июня свидетельство. В нем было сказано, что Ваня следует в Зельманский кантон АССР Немцев Поволжья и 11 июня должен прибыть к месту назначения. Затем это свидетельство визой какого-то начальника было продлено до 15 июля, но Ваня не воспользовался этой возможностью. У Вани в Шлиссельбурге было много знакомых, занимавших хорошие посты. И он решил зайти к одному из них – работнику НКВД, чтобы поговорить с ним. В это время в кабинет знакомого зашел более высокий начальник, увидел Ваню и спросил: “Что он здесь делает?”. Потом, сняв валики с дивана, который стоял в кабинете, сотрудники стали избивать ими Ваню. Затем вызвали охрану и арестовали Ваню. Это случилось 10 июля 1938 года.

Нина, первая жена брата Вани с сыном Валентином

Позже в Шлиссельбурге были оформлены справка на арест, постановление об избрании меры пресечения, ордер на арест. До ареста Ваня работал нормировщиком в плановом отделе ф-ки им. П.Алексеева. Поэтому были привлечены сотрудники этого отдела: секретарь комитета ВЛКСМ Максимов, девица Тяпкова - служащая этого отдела, Лобан - сотрудник этого отдела. Все они дали показания против Вани. Все их высказывания можно найти в архивах. Впоследствии, в 1957 году, некоторые из них: Максимов и Лобан отказались от своих показаний, данных в 38 году, сказав, что протокол был изложен неправильно. Но 14 июня 1938 года тройка решила:

следственное дело № 45113-38 г по обвинению Дингес Ивана Петровича в пр. пр. ст. 58-10УК направить на распоряжение НКВД СССР согласно приказа наркома внутр. дел ген.ком. госбезопасности т.Ежова за № 00485 по 1-ой категории.

А тройка эта была: опер. Уполномоченный Юшков, нач. Шлиссельбургского ГО НКВД мл. лейтенант госбезопасности Творилов и нач. Леноперсектора УНКВД ЛО лейт. Госбезопасности Кондратович. Дингес Иван Петрович был осужден тройкой УНКВД ЛО сроком на 10 лет НТЛ. В ноябре 1940 года Ваня подал жалобу, которую в порядке надзора рассмотрел прокурор отдела по спецделам Якубенко. Решение было принято такое: жалобу осужденного Дингес оставить без удовлетворения, о чем поставить его в известность. Ваня отбыл 10 лет за колючей проволокой. В сентябре 1957 года в прокуратуру Союза ССР была подана жалоба с просьбой пересмотреть приговор, вынесенный особой тройкой в 1938 году, отменить таковой как не объективный и исскуственно созданный на порочном следственном материале. И опять тройка: (генерал-майор, и два подполковника):

Дело по обвинению гр-на Дингес Ивана Петровича пересмотрено Военным трибуналом Ленинградского военного округа 21 октября 1957 года. Постановление от 11 октября 1938 года в отношении Дингес И.П. отменено и дело производством прекращено за отсутствием состава преступления.

А десять лет проведенные за колючей проволокой? Как быть с этим? Ответа нет.

Поволжье

Боясь за меня и за Олю, мама увезла нас, и мы скрывались сначала где-то у знакомых под Ленинградом, а затем мама с нами уехала в Воронеж, где жили наши хорошие знакомые. У них мы жили некоторое время.

Затем мама увезла нас в село Бангерт Немцев поволжья, где мы скрывались у ее сестры тети Сони до мая месяца 1939 года. Небольшое село Бангерт расположено в стороне от дороги, идущей из города Энгельс в направлении на юг страны. Село протестанское и почти примыкает к другому селу Теллер, которое является католическим. Жители этих сел всегда недолюбливали друг друга. Деревни имели хорошие фруктовые сады, расположенные вдоль дороги. Мне приходилось в течение нескольких лет помогать моим родственникам, охранять сады, ночевать в саду.

Но сестре Оле и мне необходимо было продолжать учиться, а русские школы были только в городе Энгельсе. Поэтому мы решили поехать к брату мамы дяде Августу, который в это время жил и работал в городе Энгельсе. В нем мы жили с мая месяца 1939 года по август 1941 года. Мама устроилась работать уборщицей в контору “Заготсено”, где дядя Август работал директором. Я закончил пятый и шестой, а Оля шестой и седьмой классы. Немножко из этих лет запомнилась финская война, видимо потому, что в школе в темное время гасили свет и нас отправляли домой.

Ссылка

В соответствии с указом ПВС СССР от 28 августа 1941 года мы были высланы в сентябре 1941 года из города Энгельса в село Тургужан, Ужурского района, Красноярского края. Выселение это представляло собой страшный погром. Людей лишали всего, они вынуждены бросать все, что было приобретено годами. И такая учесть постигла не только немцев Поволжья, но и другие народы: соседей немцев калмыков, крымских татар, чеченцев, ингушей и многие другие национальности. Ссыльных каких только национальностей я не встречал за годы моей ссылки. Но это были военные годы и все это можно было хоть как-то обосновать. Однако я встречал ссыльных из прибалтийских республик, высланных в послевоенные 50-е годы. Этих людей выслали, как им объяснили, для того, чтобы освободить место для других, понятно для кого.

Нас посадили в теплушки, у дверей охрана, и повезли в Сибирь, через Среднюю Азию. Пока мы ехали по Турксибу, было не так страшно. Но когда эшелон за Новосибирском свернул на Транссиб, мы увидели страшную Сибирь. Большинство домов без крыш, скот прямо на снегу. Трудно было смотреть на все это.

Нас высадили из теплушек на станции Ужур, посадили на телеги и увезли в село Тургужан, где поселили в домах у колхозников. Кто мог работать, должны были работать.

Мы, конечно, пока не работали - зима, а мама устроилась на работу в Тургужанскую школу уборщицей. Я учился в этой школе и закончил седьмой класс. Жили мы в этой же школе. С весны я стал пасти колхозных овец. Кошары - стойла, где ночевали овцы, находились за несколько километров от села, поэтому приходилось вставать рано и ехать на место работы. Так мы прожили зиму в Тургужане.

Вы подумали, что на этом наше выселение закончилось. Нет, задумка была другая, нас ждали северные районы реки Енисей. Осуществить эту задумку в 1941 году не представлялось возможным, т.к. Енисей к тому времени уже замерзал - август. Поэтому переселение пришлось отложить до июня 1942 года. В июне 1942 года нас из Тургужана, через станцию Ужур, привезли на левый берег Енисея в город Красноярск, погрузили на лихтер (баржу) и повезли на север Красноярского края по Енисею. Тащил лихтер пароход-караван. На лихтере были сделаны нары, на которых мы размешались. Караван двинулся низ по Енисею, останавливаясь в пунктах, где был хотя бы один дом и оставляя на берегу определенное количество ссыльных. Это были люди всех национальностей: немцы, евреи, русские, казахи, эстонцы, латыши и др. Они строили себе землянки и обустраивались, как могли. Мы терпеливо ждали, когда придет наш черед. Смеялись, “чем дальше, тем лучше”. Мы проехали Енисейск, Туруханск, Курейку. В Игарке объявили карантин и высадили на какое-то время на каком-то островке, что находится на Енисее, напротив города Игарка. Продержав несколько дней, снова погрузили на лихтер и повезли дальше. Мы проехали Дудинку, Усть-порт, Караул и оказались в Енисейской бухте, в поселке Дорофеевск, что примерно в 50 км. от острова Диксон. В этом месте ширина Енисейской бухты по словам местных рыбаков, составляет 35 км. и они называют ее “широкая переправа”.

Дорофеевск

Дорофеевск находится на левом берегу Енисея, а на противоположном берегу находятся поселки Гольчиха и Зверево. На левом берегу ниже Дорофеевска находиться поселок Насоновские пески. В Дорофеевске было всего три дома, в которых жили местные рыбаки, поэтому вновь прибывших разместили на чердаках этих домов.

Не знаю, как это можно объяснить, но в Дорофеевске на берегу Енисея лежало, как божий дар, восемь или десять жилых домов из брусьев и все необходимое для них - рамы, двери и все прочее. Все, кто мог заниматься строительством, занялись домами. И это спасло нас от землянок, в которых пришлось зимовать людям, оставленным на других точках. К началу холодов дома, в общем, были готовы. Я вместе с печником, по фамилии Циих, был занят на укладке печей. В одном таком доме устроились и мы: мама, я и Оля. В доме разместились на двухэтажных нарах десять человек; нас трое, четверо - семья Ситнер: мать, отец и дочь Эмма с братом Артуром и еще трое. В одном из домов размещалась радиостанция и я дружил с ее радистом, звали его Юра. Я много времени проводил у него.

Зимой здесь на улице всегда была ночь. В 2005 году мне попалась в руки книжка Фритьофа Нансена “В страну будущего. Великий Северный путь из Европы в Сибирь через Карское море”, где он дает описание этих мест 1913-1914 годов. Мало что изменилось здесь с тех пор. Нансен рассказывает о своем общении с окружающими людьми, как с местным населением (самоедами, юраками, остяками и т.д.) так и с местными политическими ссыльными. Меня окружали люди ссыльные, но не политические, а просто возможные, по мнению коммунистов, враги Советской власти. “Попы и кулаки - наши враги” это первые лозунги “молодой” советской власти. Поэтому мне пришлось общаться с бывшими женами духовенства и бывшими “кулаками”. За сталинские годы Советский союз стал многонациональным и мне пришлось встречаться с ссыльными всех национальностей: русскими, латышами, евреями и многими людьми других национальностей.

Здесь в Дорофеевске люди могли заниматься только рыбной ловлей. Поэтому мама не работала, а сестра Оля устроилась работать на обработку рыбы в так называемый “Рыбараздел”. Это была тяжелая работа. Оля приходила с работы, и мама делала ей ванные для рук, разъеденных солью. Впоследствии руки Оли были испорчены полиартритом. Я летом и осенью, пока было тепло, работал помощником печника. Мама водилась с ребенком одного местного рыбака, поэтому у нас всегда на обед была свежая рыба. Это были, в основном, ценные породы рыб: нельма, омуль, муксун, а так же чир и сиг.

Отцовские часы Павел Буре постигла та же учесть - обмен на рыбу. Ссыльным был положен паек, но выкупить его они не могли так как не было денег, потому, что не было работы. Женщины и дети рыбачить не могли, а все мужчины были в концлагерях, и молодых ребят, способных работать, было очень мало. В основном ссыльные были пожилые и старые люди, всех мужчин и женщин забрали в “трудармию”, точнее в концлагеря.

В одном доме с нами жила семья по фамилии Ситнер: Старики отец и мать, дочь и сын, которым было лет по семнадцать. Сын устроился рыбаком и плавал на лодке. Однажды шторм застиг лодку на Широкой переправе, и рыбаки утонули, их сын тоже погиб. Его тело так и не нашли. Я уже говорил, что ширина Енисея в этом месте - Енисейской бухте - достигает 35 км.

Конечно, ни о какой школе в Дорофеевске не могло быть и речи. Так провели мы зиму в Дорофеевске. Это была страшная зима. Неожиданно заболела мама. Врачи поставили диагноз “сепсис крови”. Она была в очень тяжелом состоянии. Мы думали, что это конец. С нами жила старушка по фамилии Ситнер “Бет швестер”. Они пыталась подойти к маме и причастить ее, но Оля прогнала Ситнер. Все-таки здоровье мамы улучшилось, и она выздоровела. Это было как чудо. Страшная северная зима оставила в моей памяти только всполохи природного чуда, название которому северное сияние.

К весне многие заболели цингой. Олю и маму эта болезнь коснулась меньше, а вот меня она скрутила крепко: правая нога согнулась, в колене и долгое время я не мог ее выпрямить, так и ходил. Десны разрыхлились и кровоточили при легком прикосновении, зубы шатались. Наконец привезли хвойные лапки (молодые побеги) и чаны, сделали отвары и мы пили их кружками. Цинга отступила, нога выпрямилась.

Дудинка

Летом 1943 года в Дорофеевск приехал из Дудинки представитель МВД. Мама сказала ему, что она портниха и может шить и, кроме того - что было очень важно для того времени - у нее есть швейная машина. Он сказал маме, что может взять ее в Дудинку. Мы погрузились на сейнер и отправились в Дудинку. Так осенью 1943 года мы оказались в Дудинке.

В ноябре 1943 года я поступил на работу в Дудинский производственный комбинат на должность портного (закройщика массового пошива). Комбинат выделывал оленьи шкуры, шил сапоги, унты, шапки, верхнее и нижнее платье, летнее и зимнее, то есть делал все, чем обычно занимаются такие промкомбинаты. Я производил массовый раскрой верхней и нижней одежды. Моим начальником был ссыльный, раскулаченный Николай Николаевич Аксенов, хороший закройщик мужского и женского платья, высланный из республики Коми. Мама поступила в этот же комбинат портнихой массового пошива, а Оля устроилась на работу в Окрсберкассу. Жили мы вначале в общежитии на нарах, а затем перебрались в общую комнату в доме Сберкассы. Окрсберкассой руководил некто Чехлов, очевидно татарин. Мама готовила ему обеды. В последние годы его жизни он прославился в Красноярском крае как коллекционер Ленинских портретов.

Жизнь в Дудинке - это постоянное ощущение близости “Гулага”. В Дудинском порту двухсторонний пирс, к которому швартуются морские пароходы. Если у пирса находится пароход, у которого по обеим сторонам борта стоят туалеты из досок, значит, привезли заключенных. В те годы - 44, 45 и 46-ом - привозили их особенно много, видимо “освобождая” немецкие лагеря. Выгружая из парохода, их уже на пирсе заставляли садиться на корточки (на колени) и затем гнали в зону, чтобы направить в Норильск. Это было зрелище не из приятных.

Красноярск

Мы жили в Дудинке до августа месяца 1946 года. Мама случайно узнала, что жена Маминого брата, дяди Августа, тетя Амалия с детьми живет в городе Канске. Мы решили поехать к ней, как говорили живущие в Дудинке “выехать на магистраль”. Взяли разрешение в комендатуре на поездку в Канск, купили билеты на пароход “Спартак” и с пожитками поехали в Красноярск. На “Спартаке” везли так же “актированных” (больных) заключенных в Красноярск. Ехали мы долго – против течения. “Спартак” был колесный пароход, как говорили: “шлепа много, а хода мало”, поэтому ехали мы долго и наконец “пришлепали” в город Красноярск. С речного вокзала переехали на железнодорожный и ночью приехали в Канск. Это были первые послевоенные годы. На станции в Канске ночью было очень страшно. По вокзалу бегали раздетые до нижнего белья люди. Канск всегда был захолустным городом, а в те годы - особенно страшным. Мы купили билеты до Красноярска и вернулись в Красноярск.

В эти годы мы должны были ежемесячно ходить в комендатуру отмечаться у коменданта и полностью зависели от МВД - они распоряжались нами, как хотели. Я сказал коменданту, что я - портной и он направил меня на работу в пошивочную мастерскую, которую называли “генеральской”. Она работала на высшее начальство МВД. Заведующим был некто Орков, ссыльный еврей из Риги. Он имел собственное ателье в городе Рига, где клиентами было высшее общество Латвии. В “генеральской” швейной мастерской работали еще двое портных, тоже ссыльных: поляк и западный украинец.

Жить мы устроились на частную квартиру по улице Урицкого в доме 30. Жили в одной комнатке, я спал в коридоре, а мама с Олей - в комнатке, вместе с хозяйкой комнатки, тетей Зоей. Я днем работал в мастерской, а вечерами, т.е. в ночное время, дополнительно подрабатывал у этих двух портных. Это было тяжелое время, я получал жалкие крохи, мама не работала, Оля тоже получала очень мало. Жили мы очень бедно, да в эти все стоило очень дорого. Конечно, учиться в школе в этот период я не мог.

Уволиться из этой "генеральской шараги", помог мне, как не странно, мой начальник-комендант. Для нас ссыльных слово комендант - это что-то непонятное обычному человеку. Мы полностью зависели от них, они распоряжались нами, как хотели. И, в этом случае, он все сделал для того, чтобы меня уволили из этой шараги, за что я очень благодарен ему.

Я стал работать в промкомбинате Красноярского особунивермага, вначале портным надомником, а затем был переведен в швейный цех по пошиву верхнего платья.

Работая в промкомбинате Красноярского особунивермага, вечерами я учился в Красноярской средней школе 1 рабочей молодежи, в 1947-1948 г.г. в девятом классе, а в 1948-1949, в десятом классе. Оля в эти годы закончила десятый класс. В июле 1949 года я сдал документы в Сибирский лесотехнический институт и был принят на Лесоинженерный факультет, в группу механиков.

В 1947 году мама познакомилась с преподавателями музыкального училища: Ниной Евсеевной Калачевой и Людмилой Александровной Жуковой. У них были маленькие дети: Миша и Леня Калачевы, Таня и Шурик Жуковы. Женщины - преподаватели музыкального училища -работали, а мама ухаживала за детьми. Жили они в доме на углу улиц Урицкого и Сурикова. Мы на долгие годы стали друзьями этих семей.

В сентябре 1949 года я стал студентом Сибирского лесотехнического института. Будущих инженеров-механиков набрали две группы. Я был зачислен в первую группу. Старостой группы был Сергей Багаев. Это была сильная группа. После окончания института многие получили дипломы с отличием. Казалось бы пока все нормально. Так прошло два года учебы в институте.

Но советская власть на этом не остановится, ей необходимо дальше уничтожать людей. Вдруг пришло страшное известие: ссыльные должны убраться из города. Я как студент пока мог остаться в городе, а Оля и мама должны уехать. Это был 1952 год. Он был еще жив. Как я уже говорил, Оля работала в Краевом аптекоуправлении, она хорошо себя показала на работе и на работе ее уважали. Начальником аптекоупрвления был некто Шляпин. Он решил найти Оли место поближе е городу и предложил ей аптеку в селе Емельяново, куда Оля с мамой и переехали.

К этому времени хозяйка комнатки, в которой мы жили, на Урицкого 30, уехала из города Красноярска, и хозяйкой комнатки стала другая - ее родственница. Мама договорилась с новой хозяйкой, что я останусь проживать в комнатке, но пригласила жить со мной немца, студента музыкального училища, Рихарта Рейша с матерью. Мать-старуха нигде не работала. Я прожил с ними примерно год, и они выгнали меня. Я перешел жить к студентам, которые снимали комнату у частника. Дом одноэтажный предреволюционной постройки стоял на углу улиц Ленина и Парижской коммуны. Фамилия нашего хозяина была Бокшанин, у него была дочь Маша, она училась в мединституте и сын, который учился в аспирантуре в Москве и тема его диссертационной работы была связана с резанием древесины. Нам отец сдавал комнату, в ней жили: Юра Янкович - студент факультета ЛИФ и руководитель институтского хора, Альберт Бай - студент факультета ЛХФ. Я заменил студента, которого исключили в это время из института, он был тоже ссыльный.

Жили мы очень хорошо, ребята были чистоплотные и аккуратные. Так прожили мы зиму. Весной Юра и Альберт окончили институт и получили направления на работу, правда, Юра остался в Красноярске, работать в архитектурном институте. Я еще некоторое время жил у Бокшаниных, ночуя в коридоре, комната теперь принадлежала сыну. Хозяин не стал больше сдавать эту комнату, и нам пришлось уйти.

Я перешел жить к Евстолии Никитичне, родственнице Галине Александровны Петровой. У нее была комнатка, и я подселился к ней. Когда нас выселяли из Энгельса, у нас была очень хорошая швейная машина “Зингер”, и мы взяли ее с собой. Позднее, она помогла нам выбраться из Дорофеевска. В городе Красноярске мы купили к ней станок, тоже “Зингер”. При переезде в Емельяново мама взяла машину с собой. Когда я перешел жить к Евстолии Никитичне я привез машину из Емельяново и стал работать на ней от сессии до сессии.

В 1953 году Оля подала заявление в фармучилище и поступила на первый курс. Они с мамой вернулись в Красноярск.

Я, мама и сестра Оля

Весной 1954 года я вышел на диплом. Тема диплома была такая "Реконструкция Томского РМЗ", а конструктивная часть была связана с нагревом заготовок в печи газогенераторным газом, т.е. с разработкой конструкции горелки для генераторного газа. Руководителем дипломного проекта был Юрий Александрович Связкин, а по газовой горелке меня консультировал Давид Маркович Левин. Защита дипломной работы прошла на отлично, причем дипломы с отличием получили несколько человек из моей группы. После защиты нас, отличников, стали фотографировать для газеты.

Я всегда на всех фото становился с края. Но фотограф почему-то все дальше к краю отодвигал меня, я не сразу сообразил почему. Но когда на следующий день купил газету, я сразу все понял - “немец”. После отъезда из Красноярска я просил Олю сходить в редакцию и, зная, что снимков было сделано очень много и в ходе защиты, спросить фотографии, но каждый раз нам давали хитрые отказы.

Ижевск

В августе 1945 года мы с мамой приехали в город Ижевск, на комбинат “Удмуртлес”. Я был назначен в Игринский ЛПХ на должность инженера-механика. Нам дали комнату в небольшом двухэтажном домике. Я познакомился с выпускниками других вузов, приехавших в этот ЛПХ на работу. Один из них - Илья Шин, кореец, закончил Днепропетровский ИИЖТ. Мне пришлось выполнять работу инженера-механика и ездить в командировки по лесопунктам. К нам, как к молодым специалистам, приехавшим работать по направлению из института, относились очень хорошо. Я проработал в Игринском ЛПХ до декабря месяца 1954 года.

26 декабря я был уволен из Игринского ЛПХ в связи с откомандированием в отдел кадров комбината Удмуртлес. 30 января 1954 я был назначен на должность инженера-механика в Постольский ЛПХ. Постольский ЛПХ находился недалеко от города Ижевска и снабжал древесиной заводы города Ижевска. Необходимо отметить, что все леспромхозы комбината “Удмуртлес” производили вывозку леса из лесосеки на нижние склады только по УЖД с паровозной тягой. Автовывозка не производилась. Но работать мне в Постольском ЛПХ не пришлось.

Комбинат "Удмуртлес" готовил специалистов рабочих и имел лесотехническую школу, а на преподавательскую работу в школу необходим был инженер-механик с дипломом. Поэтому меня направили не в Постольский ЛПХ, а на работу преподавателем в лесотехническую школу, хотя в эти времена категорически было запрещено оставлять выпускников такого профиля в городе. И только 31 марта 1955 года в трудовой книжке появилась запись: “Переведен на должность штатного преподавателя лесотехнической школы комбината “Удмуртлес”.

Почасовая нагрузка в школе была большая, и я стал получать хорошие деньги. Когда мы жили на станции Игра, где находилось управление Игринского ЛПХ, мама познакомилась с очень хорошей женщиной, женой руководящего работника ЛПХ. Их родители жили в городе Ижевске, поэтому, когда мы поехали в Ижевск, эти знакомые дали нам их адрес и рекомендовали нас. Это были староверы, очень хорошие люди, и мы жили у них. Однако то, что они староверы, маме не очень нравилось. Все-таки у них были свои бытовые особенности, и мы решили уйти от них.

В институте, в одной группе со мной, учился Виктор Курицын. В городе Ижевске жили его родственники, семья сестры его матери - Лямины. Поэтому, когда мы решили уйти от староверов, мы договорились с Лямиными и перешли к ним на квартиру. Жили они в центре города в большом хорошем деревянном одноэтажном доме. К дому примыкал большой фруктовый сад. Семья Ляминых была небольшая: сам отец (писатель), его жена, и их дети – трое сыновей от трех до пятнадцати лет и еще их родственница Вера. Мы стали жить у них, занимая, небольшую комнатку и жили с хозяевами очень дружно. Хозяин квартиры, удмуртский писатель-фронтовик писал в основном фронтовые рассказы и их печатали местные издательства. Но в это время был более известный удмуртский писатель Петров, он пользовался большой популярностью, особенно его роман “Старый Мултан”. Он имел большой успех в Удмуртии. В романе рассказывалось, как в 1894 году в округе Сарапульского окружного суда было возбуждено следствие об одиннадцати крестьянах села Старый Мултан, обвиняемых в убийстве нищего Матюшина с целью приношения его внутренностей в жертву языческим богам. Книга имеет и сегодня большой успех. В те далекие времена, о которых рассказывает книга, на защиту одиннадцати крестьян, выступили писатель Короленко и известный судебный деятель и литератор Кони.

Жили мы в эти годы неплохо, я получал хорошие деньги, и мы могли, помогать сестре Оле, посылая деньги и посылки в Красноярск, где она училась в фармучилище и жила у Людмилы Александровны.

На основании приказа МВД СССР т 16 июня 1954 года я был признан реабилитированным, а с января 1955 года я стал жертвой политических репрессий.

Я уже говорил, что когда я работал в Игринском ЛПХ, мы жили на станции Игра в двухэтажном доме, на втором этаже, а на первом этаже жила удмуртская семья: муж с женой и двое маленьких детей. Муж работал в милиции и имел связи с паспортным отделом. Жена была очень неряшлива и неумеха как многие удмурты. Мама, желая завоевать их расположение, много помогала им. В результате в декабре 1954 года я получил временный паспорт. И это было здорово, так как 15 лет я жил без паспорта, это были ужасные годы, годы страшных унижений, об этом страшно рассказывать. Теперь у меня был паспорт и очень кстати. В Игринском ЛПХ мне выдали очень хорошую черную шубку, в которой я теперь мог ходить.

В военные годы и послевоенные в лесной промышленности работали автомобили и тракторы, двигатели на газогенераторном топливе которые, в качестве топлива использовали генераторный газ, получаемый из древесной чурки. Но к 1955 году ресурсы нефти в России увеличились, говорили о городе Грозном, как о “втором Баку”. Поэтому решено было перевести все тракторные и автомобильные двигатели в лесной промышленности на дизельное топливо.

Зимой 1956 года я, как преподаватель лесотехнической школы, был командирован в Москву, в сельскохозяйственную академию им. Тимирязева для знакомств с работой дизельной техникой и правил их эксплуатации. Была собрана группа преподавателей лесотехнических школ со всей России. Нас поселили в Марьиной роще и оформили месячную прописку. Это была моя первая поездка без контроля комендатуры, да и у меня уже был временный паспорт! Работая в лесотехнической школе, я получал хорошие деньги, нарабатывая много часов. Поэтому, уезжая в Москву, я взял с собой довольно много денег. Время, проведенное в Москве, было очень полезным для меня, как в смысле приобретенных знаний, так и расширения собственного кругозора.

Из Москвы я вернулся и приступил к работе в школе. Позднее школу потрясли события, которые изменили и мою жизнь. Когда я пришел на работу в школу в январе 1955 года, заведующей учебной частью школы была Мария Ивановна - женщина, ранее работавшая начальником отдела кадров комбината “Удмуртлес”. Тогда она как раз была занята поиском рабочего места для меня. Мы с мамой были в здании комбината и ждали моего назначения на место работы, когда пришел директор РМЗ в город Ижевске. Как мне рассказывала позднее Мария Ивановна: “Я подошла к нему и сказала ему о тебе, он посмотрел на тебя, вернулся и сказал “у меня и своих жидов хватает”, это - о моем внешнем виде. И я получил назначение в Игринский ЛПХ, что находился на станции Игра, на должность инженера-механика.

А события в школе, после моего приезда из Москвы, разворачивались так: муж Марии Ивановны, работник комбината “Удмуртлес” был командирован на работу на строительство Ангарской ГЭС (в то время это практиковали) и она оказалась свободной женщиной. У нас в школе работал уволенный из ГАИ за спекуляцию легковыми машинами бывший сотрудник ГАИ, он вел занятия в группе шоферов. За время совместной работы они сблизились, и далее произошла трагедия, он застрелился. Все остальное выяснили следователи. Виной всему было поведение Марии Ивановны. И ее уволили. Вместо нее был назначен другой. Распределение нагрузки между преподавателями школы, сделанное им, мне не понравилось. И я решил уйти из школы. Конечно, меня никто не хотел отпускать и тогда я просто не стал выходить на работу, о чем и записано в трудовой книжке.

Мы с мамой стали готовиться к отъезду. Жалко было расставаться с Удмуртией, ведь здесь мы провели три года, и у нас появилось много новых друзей. Но в Красноярске у нас осталась Оля, а перспектива с устройством на преподавательскую работу здесь в Удмуртии была плохая. И, кроме того, у нас не было своей квартиры, а перспектива на получение квартиры в Удмуртии была плохая. Так, что все подталкивало нас к отъезду. Но и в Красноярске у нас не было квартиры, но все-таки он был нам роднее, и мы решили ехать в Красноярск. Погрузив вещи в контейнер, через станции Игра (начало моей деятельности) и Балезино мы отправились в Красноярск.

Красноярск

Первое время мы жили у Людмилы Александровны. Вещи мы долго не могли получить из-за отсутствия квартиры, поэтому пришлось очень дорого заплатить за длительное хранение контейнера. Наконец мы нашли комнатку. В библиотеке института работала женщина, у которой был частный дом и жила она со старушкой-матерью вдвоем.

Дом этот стоял на ул. Урицкого, но в глубине двора, почти на задах Краевого музея. Войдя в калитку двора, необходимо было спуститься вниз, почти к зданию музея.

В сентябре 1957 года я был принят на работу, на кафедру механизации лесоразработок СибТИ. Оля преподавала в школе в поселке Индустриальный. Хотя мы были довольны хозяевами и квартирой, конечно, мы старались получить квартиру через институт. Один начальствующий тип уезжал на длительное время из Красноярска и решил оставить свой особняк верным людям. Это был кирпичный особняк с неплохим двориком на берегу реки Кача. Построили этот особняк на деньги какой-то экспедиции, которая затем испарилась. Но частный хозяин особняку нашелся. Необходимость заставила его на длительный срок уехать из Красноярска, вот ему и были нужны верные люди для того, чтобы они обеспечили сохранность особняка до приезда хозяина. Нам было предложено выполнить эту миссию, и мы согласились.

В эти годы ректором СибТИ был назначен проф. Баранов, ранее работавший ректором в каком-то центральном вузе и направленный в наши края за какой-то проступок.

Он смог в короткое время добиться квартир для многих сотрудников института, в том числе и сотрудников нашей кафедры: Гайдачи, Левочкиина и др. На берегу Качи началось строительство четырех деревянных восьмиквартирных домов для сотрудников института. Каждый участник стройки должен был отработать определенное количество часов на строительстве дома. Я был включен в состав строителей. Нам приходилось делать все: разгружать прибывший из Лесосибирска лесоматериал, копать котлован под здание, заливать фундамент бетоном и т.д. и т.п. В общем, часов отработать необходимо было много. Но, все-таки была надежда на получение квартиры.

Брат Ваня, Оля, мама, я и Татьяна - вторая жена Вани

Мы переехали в особняк и стали ожидать окончания строительства нашей квартиры. Мы прожили в нем почти полтора года. Ваня с женой Таней и сыном Сережей приезжали к нам, и мы хорошо провели время. Но тут приключилась беда, явился хозяин особняка и потребовал срочно освободить его. На это у него нашлись веские причины. Сделать это вот так сразу мы не могли. И начались ссоры, склоки, сейчас об этом страшно вспоминать.

Наконец, институт дал нам комнатку в доме по ул. Игарской дом 14 - бывшем общежитии или бывшей казарме. Нашу мебель пришлось оставить в особняке временно, мы с Олей ходили туда ночевать, а мама ночевала на Игарской. Тяжелое это было время.

Технологический институт

20 октября 1960 года я стал аспирантом СТИ и одновременно занимался стройкой. С 20 февраля 1961 года мама стала получать пенсию в размере 22 руб. 88 коп. Вот так: за расстрелянного мужа, за среднего сына, убитого где-то в лагере, за старшего сына, отсидевшего десять лет в лагере. Правда, все они сейчас “реабилитированные”. Вот такая цена этих репрессий.

30 сентября 1963 года закончился срок аспирантуры, и я был оставлен на кафедре механизации лесоразработок в качестве аспиранта. В это время строительство четырех домов на улице Качинской закончилось, и я получил квартиру №3 в доме 54-4.

Это была неплохая трехкомнатная квартира с теплым туалетом, но больше - никаких удобств. Но мы были на седьмом небе от счастья, наконец-то у нас была своя квартира. К нам стали приходить гости, особенно частыми гостями были Виталий Кривенко с женой Эддой и еще тогда грудным ребенком - Леной. Мама любила много и вкусно готовить, поэтому за столом было всегда приятно посидеть и покушать.

Но постепенно мама начала чувствовать наступление болезни. Она начала уставать, мы поначалу считали, что это связано с возрастом. Оля много ходила с ней по врачам, но найти причину болезни так и не могли. Наконец, через нашу знакомую, Маргариту Александровну пригласили Веру Филипповну Гливенко, профессора мединститута, она сразу определила причину болезни и взяла маму на исследование в Краевую больницу, где и определили - рак. Ее выписали из больницы, и она три месяца лежала дома. В декабре месяце мы опять пригласили Веру Филипповну, но мама была уже очень больна и 4 января 1965 года мама умерла. Для нас это был страшный удар. Но жизнь продолжалась, нас было двое - Оля и я. Прошедшей осенью приезжал Ваня, поэтому у нас сохранилась фотография, где мы вчетвером, но мама выглядела уже очень больной.

В 1966 году Оля оставила работу в школе поселка Индустриальный и перешла на работу в Музыкальное училище преподавателем русского языка и литературы. Кроме того, в училище открыли отделение по подготовке музыкантов для “малых народов севера”, и она стала воспитателем на этом отделении. Работа воспитателем и преподавателем требовала много времени, но у меня в это время нагрузка ассистента была очень не большая, и я мог достаточно много времени уделять домашним делам.

Речка Кача, протекающая через Красноярск, доставляет жителям, живущим по берегам ее неприятности, ежегодно весной подтопляя их дома. Их переселяли из этих домов, предоставляя квартиры в других районах Красноярска. Вот такая семья и обратилась к нам с просьбой, обменятся квартирами. Им дали квартиру в микрорайоне Зеленая роща.

Они прожили в новой квартире полгода, не заплатив за квартиру ни за один месяц. Мы обменялись с ними квартирами, заплатив их долги, и дали им некоторую сумму денег.

Это была трехкомнатная квартира на проспекте Металлургов, главной магистрали строящейся тогда Зеленой рощи. Пожалуй, это был наиболее бурно развивающийся микрорайон города, но все-таки расположенный далеко от центра города и от моего института. Мы прожили в Зеленой роще до весны 1970 года.

Вместе со мной в группе учился Леонид Георгиевич Сизов, в 1970 году он был вторым секретарем Крайкома КПСС. В студенческие годы мы дружили с ним и жили рядом в одном районе. Я обратился к нему с просьбой помочь обменять мне квартиру ближе к центру, и он помог мне. В 1970 году я обменял квартиру в Зеленой роще на квартиру на проспекте Железнодорожников, дом 22а, кв.70.

Публикуется по Биографические записки Дингеса Николая Петровича