Моя мама Гартвиг Мария Андреевна (в девичестве Леглер) родилась в 1926 году в селе Саратовской области. Помнится, мама называла село: «Красная поляна. Жители села по национальности были украинцы и немцы, примерно поровну. Все трудились в совхозе, жили между собой дружно.

Отец мамы – мой дед Леглер Андрей Богданович был председателем сельсовета. В семье было четверо детей: моя мама – старшая и трое её младших братишек. Летом 1941 года мама уже работала в совхозе дояркой.

После выхода Указа о депортации немцев Поволжья в августе 1941 года, дедушка мой организовывал подводы для отправки на ж/д. станцию немецких семей. Его семья уезжала последней. Но нигде не могли найти в тот момент его дочь – мою маму. Так и отправилась семья в никуда без дочери. А когда дочь прибежала в деревню из за околицы, соседки украинки заахали и заохали: «Ты бы видела, Мария, что с матерью твоей делалось! Долго искали тебя и, чтобы не губить всю семью, без тебя поехали».

Вспомнили тут, что председатель сельсовета в суете свои подъемные так и не получил. Подняли ей платьице и вокруг тела обмотали ассигнации. Дали коня и без седла помчались они с соседским мальчишкой на станцию.

Сердце выпрыгивало из груди то ли от скачки, то ли от страха, что не увидит больше свою семью. Как же жить одной? Где жить?

На станции погрузки в «телячьи» вагоны, к счастью, ещё не было и мама нашла своих. После неописуемой радости с рёвом и слезами отвела мама своего отца в сторонку и отдала ему деньги, которые очень нужны были в дороге.

В каких тяжелейших условиях и как долго ехали в Сибирь; как многие болели и умирали по дороге; как тяжело обживались с нуля на новом месте, бросив всё на родной земле, рассказано уже многими. Моя же задача – рассказать о том, что ещё дополнительно пришлось пережить моей маме.

Только начали обживаться на новом месте, деда забрали в «трудармию» - рабочую колонну системы ГУЛАГа при ИТЛ НКВД СССР. Попал он в Европейскую часть страны, работал в руднике на реке Печора. Мама так же, как и раньше, вновь продолжила работать дояркой, уже в Омской области.
28 июня 1942 года маме исполнилось 16 лет и уже в первых числах июля её тоже забрали в трудармию и так же, как деда отправили из Сибири назад, в Европейскую часть, только в Поволжье.

(Руководство страны, оправдывая принудительное переселение, в тексте Указа о депортации немцев Поволжья огульно обвинило всех немцев в предательстве, назвало пособниками врага. Но вместо того, чтобы держать их подальше от линии фронта, от фашистской армии, для предотвращения каких-либо контактов с фашистами, мужчин и молодёжь согнали назад, поближе к линии фронта, оставляя в отдаленных от фронта районах малолетних детей с матерями. Где логика ?! Уже этим выдавалась лживость огульного обвинения).

…Оказалась моя мама в чувашской деревне «Ибряйкино» Куйбышевской (ныне Самарской) области, где по-русски почти никто не говорил. В Самарской области много деревень и поныне, населенных преимущественно людьми одной национальности (мордва, татары, чуваши и др.). Привезли туда маму одну и бросили, и забыли о ней. Месяц бродяжничала она по чужой деревне без еды и крова. Ходила от двора к двору и просила работу. Где дрова поколет, где полы помоет, где хлев почистит – накормят за это. Спала под открытым небом под забором. И хоть лето, но ночью на голой земле холодно и страшно. Иногда в непогоду сжалится кто-нибудь – пустит в сарай переночевать. Наконец не выдержала она этого унизительного, грязного и голодного существования и ушла на станцию. Без гроша в кармане, на товарняках добралась таки до своей мамы и братишек. Оказалось, её группу коров так ещё никому на постоянное обслуживание не передали и стала она снова работать дояркой. Но радость от возвращения была недолгой…

Не прошло и месяца, пришли НКВДшники и увели девчонку «под белы рученьки» в неизвестном направлении. Больше дочь с матерью никогда уже не увиделись, так же, как и с отцом. (А я никогда не видела ни одной своей бабушки, ни одного своего дедушки. Так же, как не увидели меня они. К тому времени, когда появилась возможность увидеться, они все уже умерли).

Был суд, судили маму за дезертирство. Отсидела она в лагере 1 год. После этого под конвоем вновь привезли в Куйбышевскую область в г. Похвистнево. К тому времени построили уже бараки за колючей проволокой, была работа и была еда. Работа, конечно, самая тяжёлая, до 16 часов в день, и еда - понятно какая (для врагов народа за колючей проволокой). В Похвистневе мама и прожила всю оставшуюся жизнь. А место когда-то компактного проживания в этом городе немцев - трудармейцев по сей день жители города называют Берлином, хотя живут там сегодня люди разных национальностей.

…Спокойным был весь мамин рассказ в тот день, но в одном месте рассказа она всё же заплакала. Когда коснулась моих невзгод в детстве, о которых я уже почти ничего не помню. Особенно того, как она меня двухлетнюю привязывала к кровати в землянке, где мы тогда жили, и уходила на длинный-длинный день на принудительную работу… Ничего нет тяжелее для матери, чем страдания ребёнка. Даже через полвека вспоминать ей об этом оказалось тяжелее, чем о других горестях. В шок поверг меня тот мамин рассказ. Но одному я порадовалась тогда. Тому, что мама ещё легко отделалась, отбыв за дезертирство всего год в заключении.

Но теперь, прочитав все эти указы и постановления ГКО (государственный комитет обороны): о депортации немцев Поволжья и о мобилизации немцев-переселенцев, я обнаружила, что в июле 1942 года не имели права 16-летнюю девчонку ни мобилизовать, ни судить за дезертирство, т.к. в первом постановлении ГКО «О мобилизации немцев-переселенцев» от 10 января 1942 года предписывалось мобилизовать только мужчин, в возрасте 17-50 лет и эта норма действовала до 7 октября 1942 года. Лишь по второму постановлению ГКО «О дополнительной мобилизации», вышедшему 7 октября 1942 года можно было дополнительно забирать в трудармию немок женщин в возрасте с 16 до 45 лет и мужчин 15 – 16-ти лет.

Думаю, что случай с моей мамой не был единичным. Просто многие до сих пор не читали эти постановления и не обнаружили этого «маленького» произвола на фоне творящегося в стране кровавого террора.

Наивно я думала до сих пор, что репрессии тоталитарного режима считаются незаконными с позиции только сегодняшних и общечеловеческих норм жизни, а в те годы по существующим юридическим нормам в СССР они, думала я, считались законными. Но я ошибалась.

Выходит, что даже драконовские нормы того времени спокойно попирались, преумножались и никто не боялся никакой ответственности.

Очень хочу и свято верю, что всем, сознательно причинившим существенный вред людям, воздастся по их заслугам.

Э.Цуцкарева (Гартвиг)
г. Красноярск
25.03.2009 г.