Мои скитания

Другие испытали поругания и побои, а также узы и темницу... скитались в милотях и козьих кожах, терпя недостатки, скорби, озлобления.
Евр. 11, 36-37

Недели через две после суда меня вызвали на этап. Был поздний вечер. После тщательного обыска заключённых погрузили в воронок. Машина полностью закрытая, лишь вверху было два маленьких отверстия для воздуха. Ничего не видно, но по движению машины я догадывался, что везут в Знаменку, на узловую железнодорожную станцию. Мысленно прощаюсь с семьёй, с друзьями и... с гонителями. Вспоминаю слова любимого гимна: «Ты знаешь путь, хоть я его не знаю... Пусть неизвестно мне, куда иду я, но я спокоен — путь мой знаешь Ты».

Посадили в столыпинский вагон. Там, как всегда, душно, много людей. Двое заключённых обыскивают всех и забирают всё, что хотят. Б моём мешке нашли тёплое нательное бельё. Зная, что я верующий, спросили, можно ли взять. Я сказал, что меня, очевидно, повезут в Сибирь и бельё мне будет очень нужно. Если бы я ехал домой, то всё отдал бы. Мужчины оставили мне бельё, но перед Днепропетровском снова пришли и, извинившись, забрали.

В Днепропетровске нас повезли в тюрьму. Там я попал в камеру, где было человек шестьдесят. Накурено, воздух тяжёлый, хотя стёкла в окнах все выбиты. На дворе холодно — стоит декабрь. Мне досталось место на нижних нарах, недалеко от окна. Спали не раздеваясь и в обуви.

Ночью воры стали проверять наши вещмешки и обыскивать каждого, заглядывая даже в рот, нет ли золотых зубов и коронок, чтобы снять. Узнав, что я верующий, меня не трогали и мой мешок не развязывали.

На следующий день они позвали меня в свой угол и спросили, правда ли, что в вагонзаке я лишился тёплого белья.Я подтвердил это. Тогда они предложили мне взять новое бельё из отобранных ими вещей. Я отказался, пояснив, что не желаю быть соучастником грабительства. Они смутились и извиняющимся тоном попросили:

— Ну, ты на нас не обижайся.

Через несколько дней нас воронком перевезли в посёлок Мирный, в колонию строгого режима. Десять дней все жили в карантинном бараке и через забор знакомились с заключёнными. Я тоже подошёл однажды к забору и спросил, есть ли на зоне верующие. Мне тут же сказали, что есть, Анатолий Рубленко. Как я радовался и сердечно благодарил Бога за этого брата, хотя ещё ни разу в жизни не видел его! Встретившись, мы прямо на улице по-братски поприветствовались.

К сожалению, я попал не в тот отряд, где был Анатолий. А отряды отгорожены один от другого железной решёткой, чтобы заключённые не общались.

Меня определили в отряд, где начальником был парторг колонии. Как только я получил постельные принадлежности и место в жилой секции, меня вызвали к отрядному. Он посмотрел на меня с гневом и в присутствии оперуполномоченного громко сказал:

— Запомни, никакого Бога нет! Я здесь бог!

Вызывающе глядя мне в глаза, он ожидал ответа.

Я спокойно сказал, что он действительно похож на земного бога — может посадить в ШИЗО, лишить ларька, предоставить на УДО и так далее. Но если завтра его постигнет болезнь, от которой он умрёт, какой же тогда он бог? Бог живёт вечно и другим даёт вечную жизнь.

В конце концов отрядный стукнул по столу кулаком и отрезал:

— О Боге — никому ни слова! Иначе — ШИЗО и будем судить!

На работу меня определили в механический цех на одиночный пресс. Работали в три смены, но мне было не тяжело. Я благодарил Бога за то, что Он окружает меня Своей милостью и сглаживает горечи Своим присутствием.

С братом Анатолием мы встречались каждый день, беседовали, молились. Но недолго длилось наше общение.

Дней через десять после того как я устроился и всё пошло своим чередом, один заключённый сообщил мне:

— Отрядный не нарадуется, что тебя отправляют на дальний этап.

Я сразу же сказал об этом Анатолию, мы помолились и предали друг друга в невидимые руки любящего Отца.

Анатолий подарил мне старенький бушлат, который очень пригодился мне в этапе, а через несколько лет я отдал его тувинцам в ПКТ, чем доставил им немалую радость.

Утром после развода меня оставили на этап. Сдав постель, я пошёл к начальнику режима за разрешением отовариться в ларьке на десять рублей. Начальник объявил, что меня отправляют на Курилы, и я тут же вспомнил слова псалмопевца: «Взойду ли на небо — Ты там; сойду ли в преисподнюю — и там Ты. Возьму ли крылья зари и переселюсь на край моря,— и там рука Твоя поведёт меня, и удержит меня десница Твоя» (Пс. 138, 8-10).

Начальнику я сказал, что мне не страшно ехать даже на край света, потому что Бог обещал хранить меня везде. Он удивлённо проговорил:

— Что вы за народ? Вас ничем не испугаешь!

Подписав заявление на получение продуктов, он заметил:

— Не думайте, что это Бог заставил меня подписать, просто я добрый человек.

И вот я снова в пути. Воронок, столыпинский вагон, харьковская пересыльная тюрьма. Опять вагон, затем свердловская пересыльная тюрьма. На дворе зима, а в камере стёкла выбиты. Людей много, более ста человек. Места нет даже на полу, свободно только под нарами.

Старший по камере, которого звали Толиком, подозвал меня и, узнав, что я верующий, дал команду выделить мне место на нижних нарах у двери. Я стал отказываться, но другие заключённые убедили меня не противиться. Сразу же начались беседы, которые доставляли мне много радости.

Недели через две нас поместили в этапную камеру. Дым, смрад, крик, драки, слёзы. В камере около трёхсот человек. Это было подобие ада не только для тела, но и для души. Я с трудом пробрался к двери и молил Бога о том, чтобы не потерять сознание. Вдруг открылась дверь и приказали всем выходить на обыск. Свежий воздух взбодрил меня, и я поблагодарил Бога за услышанную молитву.

Странствование по Сибири в столыпинском вагоне ничем особенным не скрасилось. Я молился, вспоминал места Священного Писания и мысленно пел: «По тундре, по суровой Сибири, за правду Божью наших братьев везут...»

В этапе до самого Кызыла Толик из свердловской пересыльной тюрьмы всегда давал мне самое удобное место — на средней полке. Я много беседовал с людьми и о Боге, и на медицинские темы. Как-то конвоир, проходя мимо, услышал, что я говорю о Боге, и удивлённо остановился. Озираясь, не слышит ли командир, он сказал, что тоже верит в Бога, Который однажды ответил ему во сне на очень важный вопрос. После этого разговора он старался сделать для нашего купе что-нибудь доброе: приносил воду, открывал окно для проветривания, рассказал, куда нас везут.

В Ачинске мне надели наручники, словно страшному преступнику, и перегрузили в другой вагон, идущий на Абакан. В Абакане пересадили в воронок и километров тридцать везли до Минусинска в пересыльную тюрьму. Воронок был так набит, что я не доставал ногами до пола и висел, зажатый между людьми.

— Дед, ты ещё живой? — и тут вспомнил обо мне Толик и скомандовал, чтобы меня перебросили к нему на колени.

Там, конечно, было намного лучше.

Через день нас таким же образом привезли назад в Абакан и самолётом, в наручниках, переправили в Кызыл — столицу Тувы. 

В колонии Кызыла

...Многими скорбями надлежит нам войти в Царствие Божие.
Д. Ап. 14, 22

Так в конце 1982 года я оказался в колонии Кызыла. Десять дней карантина прошли в холодном изоляторе. Стояли тридцатиградусные морозы, а окна в камере были забиты жестью, стёкол не было. После карантина меня определили в барак неработающих, так как мне уже исполнилось 63 года.

Когда мы получали постельные принадлежности в бане, тувинец спросил меня:

— Ты такой же верующий, как Кабыш?

— Да,— ответил я.

Тогда он принёс мне новое бельё, и я понял, что Николай Ильич оставил здесь хороший след. Мне было приятно, и я поблагодарил Бога за верность этого служителя.

Б жилом бараке ко мне сразу же подошёл старый тувинец — шаман — и, ударяя себя в грудь, стал часто повторять:

— Я сатана, я сатана!

Я сказал ему, что он — человек, а сатана живёт в его сердце. После этих слов он упал на постель, заболел, а через короткое время умер.

Мне нашлось место на верхних нарах. Я поблагодарил Господа за то, что могу свободно отдыхать, выходить на свежий воздух, петь, молиться, беседовать с людьми.

Завхоз — пожилой тувинец — вызвал меня к себе в каптёрку для знакомства. Он задал несколько вопросов, что-то записал в карточку, а потом спросил:

— Правда, что у вас на Украине хорошее сало?

— Да, хорошее,— улыбнулся я.

— Передай жене, чтобы на свидание привезла побольше сала,— оживлённо попросил он. — Я постараюсь занести его в зону, и мы будем вместе есть.
Я написал об этом Лине, и она привезла сало, которое неизвестным образом оказалось в зоне, и мы с завхозом долго ели его, подкрепляя свои силы.

Счастливые моменты в годы разлуки.
Пришло письмо от мужа — узника за дело Евангелия

Приехав ко мне, Лина остановилась в семье пожилых христиан в Кызыле. По сей день я благодарю Бога за эту семью, которая не стыдилась узников. Несмотря на поношения и угрозы, они всегда принимали моих родных, а раньше — родных Николая Ильича. Да воздаст им Господь и в этой жизни, и в вечности!

Вместо положенных трёх суток свидания нам дали только одни сутки. Двадцать четыре часа пролетели очень быстро, и я возвратился в зону печальный и огорчённый тем, что нас умышленно лишили двух суток свидания. Но после молитвы Господь утешил меня словами: «Покажи на мне знамение во благо, да видят ненавидящие меня и устыдятся, потому что Ты, Господи, помог мне и утешил меня» (Пс. 85, 17).

Месяца через два меня вызвали к начальнику и предложили работать кочегаром в бане. Я попросил сутки на размышление и молитву и на следующий день дал согласие. В колонии половина работоспособных заключённых была без работы, и я понял, что меня начальство решило загрузить, чтобы я уставал и постоянно был на виду. А для меня работа была большим моральным облегчением, хотя физически мне было тяжело. Я радовался, что могу послужить людям, заработать пусть даже мизерные деньги и получить дополнительных два — четыре рубля на отоваривание в ларьке.

Работать нужно было через сутки. Ночью, во время дежурства, я мог спокойно молиться, а днём — беседовать с теми, кто получал и сдавал бельё. Правда, ночью часто приходили надзиратели с проверкой, но с этим я уже как-то смирился за годы неволи.

Недалеко от бани располагалась столовая, и хлеборез предложил мне рано утром помогать ему разгружать хлеб. Я согласился и получал за эту работу полбуханки. Теперь я мог уже помогать голодным. Так прошло более года. А потом случилось, что соповец (дружинник из заключённых) увидел, как я передавал хлеб нуждающемуся, и донёс начальству. Меня тут же отстранили от разгрузки хлеба.

В этом лагере начальство не раз угрожало лишить меня жизни за то, что молюсь Богу и говорю о Нём людям. Начальник колонии всегда называл меня врагом народа и государства, а замполит, не скрывая ненависти, подчёркивал: «Если бы мне дали право, я собственноручно расстрелял бы тебя!» Начальник режима, майор Гоголь (бывший участковый милиционер на Украине), злобно сверкая глазами, кричал: «Сами мы тебя пальцем не тронем, а уничтожим технически!»

В ответ на угрозы я молился Богу и был глубоко убеждён, что ничего не произойдёт со мной без Его воли. Их слова не были страшны для меня, потому что душа моя находила убежище в имени Господа. Заключённые относились ко мне в основном хорошо, даже тувинцы.

Самым трудным и мучительным для меня была утренняя и вечерняя проверка. Около часа мы стояли на улице — зимой на пятидесятиградусном морозе, а весной и летом на ветру, несущем пыль и песок. Ветры в Кызыле были настолько сильными, что на дорогах машины иногда заносило песком.

В этой зоне иметь духовную литературу или рукописи на религиозные темы было строго запрещено. Мне передали Библию и Евангелие, но сохранять их было весьма трудно. Библию прятали тувинцы, а Евангелие я держал при себе. Долгое время Бог сохранял для меня эту книгу. Однажды ночью, перед ноябрьскими праздниками, оперуполномоченный шесть раз делал обыск, но Бог скрыл от его глаз Евангелие, за что я был весьма благодарен моему Господу.

А в другой раз я не успел спрятать Евангелие в бане и мне пришлось взять его с собой на проверку. После проверки нас неожиданно завели в столовую на обыск. Вместе с приближённым тувинцем я усиленно молился, чтобы Евангелие сохранилось. Подошёл на обыск к нерусскому солдату. Обнаружив Евангелие, он спросил у меня:

— Что это?

— Я верю в Бога. Это моё Евангелие, Божья книга,— пояснил я и попросил: — Пожалуйста, не забирай её.

Он немного подумал и, убедившись, что на него никто из офицеров не смотрит, отдал мне книгу. Как я благодарил Бога! Мы с тувинцем просто ликовали, что Бог услышал нас.

Как-то раз во время очередного обыска я услышал в кочегарке ругань. Оказывается, дежурный капитан, разозлившись, бросал в огонь личные вещи заключённых. В печь полетели и мои вещи — бельё, записи, мыло. Я предложил заключённым написать жалобу начальнику колонии, но они отказались. Тогда я написал сам. Через время меня вызвал начальник и, расспросив о происшедшем, пообещал разобраться. Дня через два провинившийся капитан позвал меня в кабинет, извинился и предложил возместить ущерб. Я отказался, но попросил его больше не бесчинствовать. После этого он действительно вёл себя сдержаннее.

Большой радостью для меня были письма. Хотя их и не все отдавали, но всё же было достаточно, чтобы ободрить и утешить душу страдальца, которого лишили желанного общения со святыми. Когда нападки дьявола и злых людей были особенно сильными, умножалось и утешение от Господа через письма.

Однажды, находясь в тесных обстоятельствах, я получил из Томской области открытку, на которой старческим почерком было написано: «Будьте же верны заветам в этот решающий час! Пусть даже восстанет на вас вся планета, мы молимся, братья, о вас!»

Действительно, «народ, который умеет молиться,— непобедим, потому что его сила — во всемогущем Боге». Я тоже молился о многих и о многом.

В 1985 году, отбыв трёхлетнее заключение, мой сын вступил в брачный союз с Тамарой — сестрой из Полтавской церкви. На этом бракосочетании мне тоже не довелось побыть. Я мог только молиться, просить Божьего благословения на жизнь своих детей и в духе разделять общение с дорогими моему сердцу.

Как-то раз рано утром прибежал ко мне в кочегарку художник колонии. На свободе он работал учителем. В сильном волнении он рассказал, что во сне слышал Божье предупреждение: «Я умерщвлю тебя за то, что ты не слушаешь Ангелов Моих. Я присылал к тебе Кабыша, ты не слушал, теперь прислал Антонова. Если и этого не послушаешь,— умрёшь».

Я сказал ему:

— В Евангелии написано: «Веруй в Господа Иисуса Христа, и спасёшься ты и весь дом твой».

Затем я рассказал о разбойнике на кресте и о милосердном Спасителе. Художник упал на колени и раскаялся перед Богом.

Господь изменил жизнь этого тувинца. Он начал искренне молиться Богу, читать Евангелие, и у него появилось сильное желание звать свой народ к спасению. Он перевёл на тувинский язык пятую, шестую и седьмую главу Евангелия от Матфея и начал свидетельствовать тувинцам о Господе. Некоторые заинтересовались, несколько человек покаялось. Об этом стало известно начальству.

Начальник колонии с гневом говорил:

— У нас было много всяких нарушений режима, но такого ещё не было: тувинцы начали молиться христианскому Богу! Мы это искореним! Будем наказывать, изолировать...

Услышав это по радио, я рассказал художнику об угрозах начальника. Он ответил, что не один раз сидел в ШИЗО за злые дела, а за Христа готов страдать хоть сейчас. Вскоре его посадили в ШИЗО, а потом отправили в Томскую область, чтобы русские заключённые поиздевались над ним. Но там никто не сделал ему зла и даже двое уверовало.

После того как я отсидел в ШИЗО и ПКТ, начальник спросил меня:

— Как тебе удалось втянуть в христианскую веру язычника-тувинца?

Я ответил ему:

— Мне хочется и вас «втянуть» в эту веру, но вы «не тянетесь». Хотел бы брата родного «втянуть», но и он противится. А вот этот жалкий грешник захотел поверить Иисусу Христу, и Бог подарил ему спасение.

Из бесед с тувинцами я узнал, что у них нет вероучения. Их религия не приносит им ни радости, ни утешения. На всю Туву есть одно священное дерево в горах. Туда идут все желающие, молятся возле дерева и бросают в ущелье деньги.

Со мной в отряде было около шестидесяти тувинцев, пенсионеров, и все они, за исключением нескольких человек, попали в лагерь за убийство. Причём убивали не врагов, а своих близких — жён, детей, других родственников, убивали за то, что те не исполняли их желаний. Б этом народе процветает колдовство и шаманство.

Начальство подсылало ко мне доносчиков — и из вольных, и из заключённых — с разными вопросами, но Господь давал мне мудрости и учил, как отвечать.

Однажды, чтобы найти обвинение и посадить меня в ШИЗО и ПКТ, подослали коварного человека, который пообещал приближённому тувинцу пронести для меня в зону деньги. От меня же требовалось только написать записку друзьям и попросить денег. Дух Святой подсказывал мне не делать этого, но тувинец так усиленно просил, что я не устоял. Тот коварный человек, получив деньги, отнёс их начальнику и всё рассказал.

С большим злорадством начальник режима и оперуполномоченный посадили меня в ШИЗО на пятнадцать суток. В камере было холодно — пол цементный, стены покрыты инеем. Бушлат и безрукавку отобрали. Мне, как новичку, нужно было две ночи спать возле стены, но заключённые (их было четверо) проявили ко мне человеколюбие и дали место в середине.

В ШИЗО один день давали триста грамм хлеба и кружку кипятка, а на другой день — шестьсот грамм хлеба и жиденький супчик. Физически было очень тяжело, но Бог укреплял, и я не заболел.

Через пятнадцать суток пришёл в ШИЗО начальник оперчасти и, злорадствуя, объявил, что есть постановление поместить меня в ПКТ на четыре месяца.

Посадили меня к тувинцам, по-видимому, с намерением, чтобы они поиздевались надо мной. В камере было человек двенадцать. Пол деревянный. Под потолком —; обледенелые щели, а в двери внизу — дыры, чтобы был сквозняк. Холодно. В девять часов вечера заносили матрасы, одеяла, бушлаты и безрукавки, а в пять утра забирали. Днём лежать не разрешалось. Кормили здесь три раза, на один час выводили во дворик, но была зима и почти никто не хотел выходить. Раз в десять дней с большим трудом можно было помыться в душе. С трудом — потому, что времени для мытья выделяли очень мало и воду пускали то горячую, то холодную. Впрочем, так было почти во всех лагерях.

В первый же день в ПКТ подошёл ко мне молодой высокий тувинец и грязными руками начал дотрагиваться до моего лица. Я попросил его не делать этого, а он возмутился:

— Я могу убить тебя, и мне ничего не будет!

Я понял, что ему поручено делать мне зло, и спокойно сказал:

— Если Бог позволит тебе, то убьёшь, а если не позволит, то ничего не сделаешь. А если и убьёшь, что Бог будет с тобой делать?

Он отошёл от меня, что-то пробормотал по-тувински и больше не подходил.

На другой день ещё один тувинец подошёл ко мне:

— Дед, вы проклинаете тех, кто делает вам зло?

— Нет, наоборот, благословляем. Так учит Евангелие.

Он вопросительно посмотрел на меня:

— Почему же мы друг друга и монголов грабим безнаказанно, а как только у староверов что украдём, обязательно несчастье случится? Значит, они проклинают!

Я сказал, что и староверы не проклинают, это Бог вступается за верующих. После этого разговора меня никто не трогал.

Однажды ночью по моему лицу пробежала мышь, и я, схватив её, задушил и бросил к двери. Утром, увидев мёртвую мышь, тувинцы подняли крик: «Кто её убил?!» Они считают мышь священным животным, и её ни в коем случае нельзя убивать. Я объяснил, почему задушил её. Тувинцы предупредили, что в следующий раз побьют меня, если такое повторится.

Вечерами, перед сном, заключённые просили рассказать что-нибудь о Боге, и я с радостью говорил о Христе, о покаянии и жизни с Богом. Особенное расположение к себе я почувствовал после того, как Лина прислала мне бандероль — целый килограмм чеснока, и я перед едой раздавал каждому по одному зубчику. Многие благодарили и говорили: «Как хорошо, что ты верующий! Угощаешь нас чесноком, а мы получаем только табак, которым лишь вредим себе».

Была в ПКТ ещё одна возможность засвидетельствовать о Боге. Молодой татарин передал через повара письмо из ПКТ в зону, а оно попало оперуполномоченному. За это татарину грозил ШИЗО. Он подошёл ко мне с просьбой помолиться, чтобы его не посадили. Я предложил ему помолиться вместе, но он отказался. Тогда я сам стал просить об этом Господа и умолял Его услышать мою молитву ради свидетельства этим людям, чтобы они поняли, что Бог слышит тех, кто обращается к Нему. И Бог ответил: татарина не наказали. Через некоторое время он снова попал в такую же беду и пришёл ко мне с той же просьбой. Я опять помолился, и Бог и в этот раз сохранил его от ШИЗО. Тогда татарин сказал:

— Теперь я понял, что есть живой Бог. Вот через три месяца освобожусь и сразу же пойду в молитвенный дом и покаюсь.

Не знаю, исполнил ли он своё обещание, но для моих сокамерников этот случай был хорошим свидетельством.

Письма в ПКТ приносили редко. Но однажды добрый офицер принёс мне целую пачку писем и рождественских открыток. Сколько радости и утешения доставили они моей душе! Ещё и сейчас слёзы умиления выступают на моих глазах — как дивен наш Господь, как велика Его любовь!

Особую радость я получил, читая одно стихотворение, которое потом выучил в ПКТ и часто повторял:

Оделись сопки в хмурые туманы
И ткут печаль унылые дожди,
А где-то солнце золотит каштаны...
С тобой Господь! Надейся! Веруй! Жди!
Для тех, кто верит, всё приносит благо:
Осенний дождь и зимняя пурга,
Весенние потоки по оврагам
И майские зелёные луга.

Для любящих доступно совершенство
В терпении и верности святой,
Невозмутимый внутренний покой
И радости бескрайнее блаженство.

Я радовался, пел, молился, благодарил Бога, а «злобный Аман» — начальник режима — почти каждый день приходил в камеру и со злорадством спрашивал, как жизнь.

— Слава Богу, хороша! — отвечал я.

— Слава Богу? — с досадой удивлялся он.

— Да, слава Богу!

При этом в моём сердце звучали слова:

Суровый край ты, Север, но проклятья
От Божьих слуг тебе не услыхать,
Зимы твоей холодные объятья
Мы тёплым словом будем согревать.

За месяц до освобождения из ПКТ меня привели к начальнику режима, и он, показывая Евангелие, торжествующе произнёс:

— Ну вот, нашли вашу книжечку!

— Отдайте её мне,— спокойно сказал я. — По закону вы не должны отбирать её.

— Отдам, если вы кое-что пообещаете,— лукаво заметил начальник.

Я сказал, что изменять Христу ни за что не буду, а с него, если он не покается, Бог однажды спросит за всё.

Освобождаясь из ПКТ, я оставил тувинцам свой бушлат и другие вещи, какие у меня были. Они искренне благодарили меня.

В зоне я узнал, что Евангелие лежит в кабинете начальника колонии и его читают все желающие. Слава Богу!

Из ПКТ я вышел сильно истощённый, и добрые люди поддержали меня продуктами.

Получив предложение помогать дневальному в рабочей бригаде, я согласился. Здесь отрядный был добрее, к тому же появилась хорошая возможность послужить людям.

С приёмом пищи в столовой были свои трудности. Надзиратели понуждали есть быстро, а кто не успевал, оставался голодным. С собой брать ничего не разрешалось. Если же кто и пытался что-то пронести в барак, то при выходе из столовой надзиратели и соповцы всё отбирали. А потом за такое грубое нарушение режима нужно было не менее двух часов собирать по зоне камни и складывать их в кучу. Пришлось и мне однажды понести такое наказание. Как ни старался я объяснить, что у меня нет зубов и я не успеваю съедать то, что положено, меня никто не слушал.

А один раз, хоть я и не нарушал режима, меня вызвали в ШИЗО и велели носить на второй этаж бетон. Я отказался, потому что однажды пожилой заключённый упал вместе с косилками. Надзиратели немного покричали, но всё же освободили меня от непосильного труда.

В начале 1987 года, когда лагерный срок уже близился к концу, вызвал меня начальник колонии и весело сказал:

— Ну, Иван Яковлевич, садись к нам поближе, теперь мы будем говорить с тобой по-хорошему.

В кабинете сидел и прокурор Тувы, русский. Он пригласил меня за стол, на котором лежали шоколадные конфеты и стоял ароматный чай. Я отказался от еды, сказав, что буду пить чай в столовой для заключённых.

— Что, боишься? — спросил прокурор.

— Да,— ответил я. — Подобные вам начальники не так давно напоили нашего единоверца чаем, тот еле выжил.

Прокурор взял конфету и стал есть, демонстрируя, что в ней нет ничего опасного.

— Ешьте на здоровье,— пожелал ему я, не притронувшись к угощению.

Начальник колонии сказал, что меня вызвали по вопросу освобождения.

— Петра Румачика, Ульяну Германюк и других уже освободили по помилованию. Напишите и вы в Верховный Совет просьбу о помиловании — и поедете домой.
Я ответил, что виновным себя не считаю, меня судили как верующего, а не как преступника.

Долго они уговаривали меня, а потом начальник заявил:

— Если вы не хотите писать, то напишет администрация. Тем более вы участник войны...

После этого разговора отношение начальства ко мне изменилось в лучшую сторону, многие уговаривали написать просьбу о помиловании.

На последнем личном свидании Лина рассказала о добрых переменах в нашей стране, и мы благодарили Бога за то, что Он посылает народу Своему облегчение в страданиях.

За два дня до конца срока меня вызвали с вещами на вахту и повезли в кызылскую тюрьму. Там привели к врачу, который стал расспрашивать меня о здоровье.

— Удивляетесь, что я ещё живой, и хотите, чтобы скорее умер? — спросил я.

— Нет, я хочу, чтобы вы жили,— сказал врач.

Я понял, что его задача — проверить, выдержу ли я этап. Самолётом меня доставили в красноярскую пересыльную тюрьму. Вспоминая беседу с начальником колонии, я ещё раз убедился в его лживости. Действительно, они идут по следам своего отца — дьявола,— лжеца от начала. Как хорошо, что я надеюсь не на мирскую власть, а на Господа! Я радовался, что в сердце не было зла ни на кого, что мог всем простить.

В Красноярске меня поместили в камеру для ссыльных. Многочисленные клопы и тараканы наводили страх и не давали спать. Этапники начали просить, а потом и требовать уничтожить насекомых. Тогда нас вывели на прогулку, а камеру залили хлорной известью, так что даже дышать в ней было невозможно. Когда нас вернули в камеру, надзиратель принёс таз с водой, бросил на пол тряпки и приказал:

— Убирайте сами!

Многие возмущались, кричали, и в результате нас вывели и поместили в боксики — одиночные камеры, где можно только стоять. Часа через два завели всех в ту же камеру, и мы с одним стариком всё вымыли и убрали.

Меня долго не вызывали на этап. Где-то через месяц я написал заявление начальнику пересыльной тюрьмы, но ответа не получил. И только после второго заявления меня вызвали с вещами и вместе с другими двумя ссыльными привезли воронком в аэропорт. Наслаждаясь теплом и свежим воздухом, я спросил у офицера, куда нас отправляют.

— Летим в Северо-Енисейск, восемьсот километров на север,— сказал он.

«Не бойся, Я с тобою»,— засвидетельствовал мне Дух Святой, и сердце наполнилось радостью и хвалой.

Ссылка

Странствуй по сей земле, и Я буду с тобою, и благословлю тебя...
Быт. 26, 3

В Северо-Енисейске мы первым долгом попали в милицию. Капитан, который занимался ссыльными, записал наши данные, объяснил обязанности и права ссыльных и пообещал в понедельник (мы прилетели в субботу) устроить на работу, где нам выдадут аванс. Я попросил его дать мне хотя бы несколько рублей, чтобы отправить домой телеграмму и купить хлеба. Он немного подумал, посмотрел в личное дело и, узнав, что у меня есть на счету деньги, дал каждому из нас по десять рублей с условием, что я возвращу ему всю сумму.

В общежитии нам выдали постель и всех троих поместили в красном уголке, где было холодно и грязно, как в - заброшенном доме. Я поблагодарил за всё Бога и поспешил на почту отправить Лине телеграмму. На обратном пути я купил хлеба и не переставал удивляться и радоваться тому, что могу ходить без конвоя.

Верующих в этом городе я не нашёл. Узнал только, что когда-то здесь была небольшая община, а сейчас никого нет. Через два дня пришли от Лины деньги. Я отдал долг капитану милиции, купил себе необходимое и со слезами благодарил Господа за Его любовь и милость ко мне. В милиции я заявил, что работать не буду, так как мне уже шестьдесят восемь лет.

— А как же вы будете жить? — удивился капитан.

Я сказал, что у меня есть семья, много друзей, они помогут мне.

В следующий раз, когда я пришёл отмечаться, один майор спросил:

— Ну что, дед, помогают тебе твои друзья?

— Да!

— Ну и слава Богу.

Жить в общежитии было трудно. Неработающие, полуголодные ссыльные беспробудно пили, дрались, доходило даже до смертных случаев. Я долго искал квартиру, но не мог найти — ссыльному все отказывали. Тогда я написал Лине, чтобы она не приезжала, пока не найду жильё.

Крыша в общежитии протекала, и в коридоре во время дождя всегда стояла лужа, через которую надо было перепрыгивать. Я спросил у женщины-коменданта разрешения посмотреть крышу и залатать дыры. Она с большим удивлением разрешила и дала инструмент. Я починил крышу, тем самым вызвав недоумение у многих ссыльных.

В нашей комнате было очень грязно, и я предложил сделать уборку, но мои соседи не захотели и мне запретили: пусть, мол, комендант убирает. Когда они ушли, я всё же вымел всю грязь, помыл пол. Стало уютнее.

Получив две посылки, я сердечно поблагодарил Бога за участие близких и родных и угостил продуктами живущих со мной. Мужчины предложили мне отнести посылки в кладовую к коменданту, чтобы не украли. Но я помолился и решил оставить всё в комнате. Слава Богу, никто ничего у меня не украл.

Обслуживал себя я сам: готовил кушать, стирал, ремонтировал одежду. Когда я начинал молиться, соседи замолкали или вообще уходили из комнаты. О Боге беседовали коротко — жаждущих не было.

Лето было в разгаре, когда ко мне приехала Лина на бессрочное свидание. Какое это чудо! Мы могли вдоволь общаться, не переживая, что кто-то подслушает и что через два дня наше общение прервётся. Теперь всё было по-другому. Мы могли ходить по улице, петь, разговаривать, молиться. Только жить было негде. В гостинице мест не было, на квартиру не брали. Что делать?

Лина прилетела с братом Павлом из Полтавы. Радостная встреча, горячее приветствие. Как сильна Кровь Христа и как велика Его милость к нам!

С немалыми трудностями мы сняли комнату у бывшего надзирателя. Любитель выпить, он не дал нам ночью спокойно отдохнуть, и мы решили срочно искать другую квартиру.

Первый день нашего совместного общения мы провели в тайге. День выдался солнечным, тёплым. Тайга приняла нас гостеприимно. Мы пели и беседовали на свежем воздухе, наслаждаясь величием стройных сосен, щебетом птиц и прелестью распустившихся цветов.

В тайге мы совершили вечерю Господню, поделились друг с другом пережитыми радостями и скорбями и прославили Бога за обилие милости и благодати.
Домой пришли поздно вечером. Хозяин, узнав, что мы решили уйти от него, стал вести себя тише, но мы всё же молились о том, чтобы найти хорошую квартиру Утром мы с братом Павлом ушли в город и целый день провели в поисках жилья. Уже возвращаясь домой, увидели объявление, что в посёлке Тея (тридцать шесть километров от Северо-Енисейска) продаётся дом. На следующий день мы с Линой поехали туда и, к своему счастью, договорились с хозяевами о покупке дома.

Павел улетел домой, так как у него кончался отпуск, а мы с Линой переехали в Тею. Со слезами мы благодарили Господа за тихий уголок и за возможность быть вместе. Домик был деревянный, маленький — две комнатки, кухня и прихожая. Рядом с домом стояла баня, за ней сарай, во дворе лежало много дров, а за домом был большой огород.

Многолетняя разлука позади

В посёлке проживало около двух тысяч человек, в основном бывшие ссыльные и партийные работники. Мы купили с Линой необходимое, и она улетела на Украину, чтобы выписаться и найти деньги на покупку дома. Казалось, можно было немного успокоиться, хотя и вдали от церкви и родных, но переживания не кончались — власти не оставляли в покое.

В середине августа меня посетили два брата из Симферополя. Они приняли живое участие в благоустройстве моего жилища, стали заготавливать дрова, ремонтировать то, что валилось. И вдруг пришёл участковый милиционер и приказал мне на следующий день явиться в отделение. Я почувствовал недоброе. Перед его приходом я был в магазине и продавец сказала, что приезжал милиционер и, показав мою фотографию, спрашивал, где я живу.

Утром я пришёл в кабинет по вопросам ссыльных и, увидев там лишь неизвестного мне человека в гражданском, хотел уйти. Однако он остановил меня и сказал, что хочет со мной побеседовать. Я понял, что это сотрудник КГБ.

— Где вы вчера были? — спросил он.

— Дома. Отлучался только в магазин...

Он возмущённо прервал меня и, называя обманщиком, заявил, что они прождали меня возле дома больше часа, а я так и не появился. В это время зашёл капитан милиции, и я объяснил ему, что целый день был дома, по улице Шоссейная, 14. Он открыл книгу, посмотрел и сказал, что они искали меня по улице Школьная, 14. Извинившись, он отпустил меня.

А на другой день капитан приехал в Тею и объявил мне, что я должен возвратиться на жительство в Северо-Енисейск.

Я напомнил ему, что он сам разрешил мне поселиться в Тее, а почему теперь такая перемена? Он ответил, что так приказало начальство — я должен быть всегда на виду, так как являюсь опасным для государства человеком. Мы остановились на том, что они найдут мне квартиру, и тогда я перееду.

Я сообщил о происшедшем Лине, и церковь начала ходатайствовать перед правительством о том, чтобы меня не ущемляли в правах. Мы с братьями из Симферополя тоже постились и молились.

19 августа, в день моего рождения, мы поблагодарили Бога за прожитые годы, за крепость и силу, дарованную мне свыше, за все благословения. А потом я поехал в милицию, и капитан сказал мне, что Москва отменила принятое обо мне решение и я могу прописываться и жить в Тее.

Как мы были благодарны Богу! Он и в этот раз был очень внимателен к нашим молитвам и послал просимое! Слава Ему!

Вскоре разделить трудности моей ссыльной жизни приехала Лина, моя верная спутница. Мы рассчитались с хозяевами за домик, купили всё необходимое, заготовили на зиму картошку и другие овощи. Каждый день с глубокой благодарностью мы поклонялись милосердному Богу за Его благодеяния. Лина заметила однажды, что здесь, в ссылке, Господь дал нам настоящий отдых.

Молясь о пробуждении в посёлке, мы начали свидетельствовать людям о Боге. Были сочувствующие, были и противники.

В суровом краю, но вместе

Как только наш адрес стал известен христианам, многие поспешили посетить нас словом приветствия, посылкой, а кто-то и сам приезжал. За восемь месяцев 1988 года мы получили около тысячи писем и открыток, в том числе триста сорок четыре новогодних поздравления, двести шестьдесят пять пасхальных приветствий, восемьдесят два поздравления с днём рождения, сорок четыре — с праздником Жатвы.

Скитания ссыльного облегчались сердечным участием братьев и сестёр

Пришло в Тею сто тринадцать посылок и сорок восемь бандеролей. Около шестидесяти братьев и сестёр посетили пас и разделили с нами радость общения. Как не благодарить за это Господа, ради Которого и происходило всё это?! Мы восхищались Его Божественной заботой и славили за право идти Его путём и пользоваться Его благоволением!

Кроме фруктов, овощей и всяких гостинцев, братья и сёстры привозили слово утешения и укрепляли нас надеждой на нашего Господа. Некоторые пожелания мы записывали и на магнитофонную ленту, и мне хочется передать речь Вениамина Хорева, который с сыновней любовью желал нам самого прекрасного: жить для славы Божьей.

«Дорогие Иван Яковлевич и Неонила Ивановна! Хочу оставить вам в пожелание текст из 91 Псалма: „Насаждённые в доме Господнем, они цветут во дворах Бога нашего; они и в старости плодовиты, сочны и свежи, чтобы возвещать, что праведен Господь..."

Обитатели дома Божьего сочны и плодовиты не только на юге, но и на суровом севере, где вера испытывается морозами, где упование проверяется одиночеством. Легко сохранять сочность, посещая многолюдные собрания, где можно сказать проповедь, провести беседу. Но ваша тропинка сегодня проходит через тайгу. Оторванные от церкви, от родных и друзей, сохраните духовную свежесть, чтобы была сила возвещать, что праведен Господь!

Придёт однажды и ваш день освобождения. И хотя у вас уже солидный возраст — шестьдесят восемь лет,— мне хочется сказать: будьте сочны, плодовиты, будьте свежи!

Сочная старость — большой дефицит в наши дни. Но кто остаётся посаженным в доме Господнем, тот будет цвести и плодоносить!

Иван Яковлевич, почти тридцать лет назад вы проводили молодёжное общение в Молдавии и говорили о Господе так, что молодые сердца загорались огнём жертвенности и самоотдачи, загорались желанием больше любить Искупителя и идти узким путём. Желаю, чтобы до конца своей жизни вы оставались другом молодёжи и её наставником, чтобы слово ваше было вдохновенным, живым, сильным. Конечно, ваши физические силы обязательно ослабеют в старости, но пусть не истощится сила Духа Святого, вера и упование на Бога.

Мы будем молиться о вас и ждать на наши молодёжные общения, как когда-то ждала молодёжь в селе Трушены в Молдавии.

Я рад, что смог посетить вас в этом далёком краю. Признаюсь, иногда жалею, что моего папу ни разу не сослали — в Молдавии к ссылке не присуждают. Моя жизнь проходила в разлуке с отцом. Самое большее — четыре месяца мы жили вместе, когда папа был под надзором. Поэтому мне и хотелось бы пожить с ним, пусть даже в ссылке.

Возможно, Господь сократит время вашего скитания — ведь Он ведает судьбами святых Своих. Прошу вас, не забывайте Молдавию! Наша молодёжь хотела бы вместе с вами поклониться живому Богу и насладиться живым общением».
Мне особенно запомнилось это пожелание, потому что оно было созвучно моему сердечному стремлению — возвещать о любимом Господе и до самой смерти служить Ему.

А вот ещё одно свидетельство искреннего участия в скорбях страдальцев — самобытное, нескладное, но исходящее из самого сердца стихотворение Николая Нестеровича Яковенко. Этот брат посетил нас глубокой осенью.

Меня не тянет на курорты,
Я ехать в Ялту не хочу.
Туда, где белые медведи,
Я к нашим братьям улечу.

Туда, где крепкие морозы,
Где ссыльным братьям нелегко,
Они от родины далёко,
Антонов, Бойко и Пушков.

Они свободу отстояли.
И ныне в городе, в селе
Идут собрания большие
Свободно на большой земле.

Блаженны изгнанны за правду!
Хотя вины здесь вашей нет,
Вы, как ни странно, отсидели
За правду Божью много лет.

Сейчас другая обстановка, Безбожья кончился лимит.
Во время этой передышки Примите скромный мой визит.
Не только мой. От всей Мерефы Друзья послали вам привет,
Из Соколова, Краснограда...
Поверьте, безучастных нет!

Мы были некогда чужие
И речь была у нас не та,
Теперь же близкими, родными
Мы стали Кровию Христа!

Я просил и прошу Господа, чтобы Он воздал Своей милостью всем, кто старался разделить переживания страдальцев своим живым участием. Именно таким христианам скажет некогда наш Господь: «Приидите, благословенные Отца Моего, наследуйте Царство, уготованное вам от создания мира: ибо алкал Я, и вы дали Мне есть; жаждал, и вы напоили Меня; был странником, и вы приняли Меня; был наг, и вы одели Меня; был болен, и вы посетили Меня; в темнице был, н вы пришли ко Мне... Истинно говорю вам: так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне» (Матф. 25, 34-40).

Любовь, проявленная на деле

* * *

Как-то раз зимой, в воскресный день, к нам пришли три женщины.

— Вы верующие? — осторожно спросили они.

— Да.

— А мы ищем Бога и не знаем, как Его найти.

Мы с великой радостью приняли этих женщин, помолились и начали с ними беседовать. С какой жаждой воспринималась весть о спасении! Они стали регулярно приходить к нам, и вскоре все три покаялись — Анна Ивановна, Галина Александровна и Аня.

Они стали членами церкви

По пятницам и воскресеньям мы стали проводить богослужения, а в другие дни встречались просто для беседы. Хотя нас было и мало, Господь радовал и укреплял в вере.

Жизнь этих женщин резко изменилась, и окружающие, заметив это, восстали на них, особенно на Аню. Она раньше занималась ворожбой и некоторых больных исцелила дьявольской силой. Уверовав, она отреклась от прежнего занятия и перестала лечить. Люди угрожали её побить, а «баптистского попа», то есть меня, убить. Грозились сжечь нашу избу, но мы просили у Бога защиты, и Он сохранил нас.

Б августе 1988 года нас посетили два служителя и крестили обращенных к Богу сестёр. Так в Тее образовалась маленькая церковь.

Когда весть об этом дошла до начальства, двое пришли к нам на беседу. Один представился уполномоченным по делам религий в Красноярском крае, а другой отказался называть себя.

— Значит, из КГБ,— просто сказала Лина. — Они всегда скрываются.

Уполномоченный на все лады расхваливал верующих, убеждал, что времена поменялись и теперь нас все будут уважать. Затем он предложил зарегистрироваться, чтобы в Тее был молитвенный дом и люди приходили и каялись.

На мой категоричный отказ уполномоченный угрожающе произнёс:

— Если не согласитесь зарегистрироваться, я сейчас пойду к вашим членам и расскажу, кто вы. Они больше не захотят ходить к вам.

На этом беседа закончилась.

Они и правда зашли к Галине Александровне, которая раньше работала в комнате несовершеннолетних при милиции. Но она им так мудро ответила, что к другим они уже не пошли.

Собрания наши продолжались. Через несколько дней мне сказали в отделении милиции, что с Красноярска прилетали товарищи и учили по-новому бороться с верующими: в тюрьмы не сажать, а отвращать от веры убеждениями.

Начальник милиции предложил мне написать в Верховный Совет Украины просьбу о помиловании. Я отказался. Тогда он начал кричать, настойчиво повторяя:

— Это же распоряжение Верховного Совета!

— Зачем вы сердитесь? — спокойно сказал я. — Напишите, что я отказался, вы же не можете меня заставить!

Через некоторое время меня вызвал районный прокурор и тоже побуждал написать просьбу о помиловании.

Прошло совсем немного времени после всех этих бесед, и я получил срочную телеграмму о трагической смерти моего свояка Матвея Волошенко.

С большими трудностями я получил документы и разрешение съездить на похороны. Уже в аэропорту, когда я был готов к посадке в самолёт, ко мне подошли сотрудник КГБ и капитан милиции. Они забрали у меня билет, возвратили деньги и заявили, что Москва запретила мне выезжать из ссылки. Огорчённый, я сказал, что буду жаловаться, и вернулся домой.

На мою жалобу от прокурора пришёл ответ, что со мной поступили крайне несправедливо, за что начальник милиции был наказан.

Зима в этих краях длилась десять месяцев. Морозы доходили до -60°. Лина на морозе задыхалась, и потому на улицу почти не выходила. Она готовила и убирала в доме, а я утром и вечером топил печь, ходил в магазин.

Два раза у Лины был сердечный приступ: исчезал пульс и прекращалось дыхание. Я взывал к Богу, и Он по милости Своей возвращал её к жизни.

К нам в дом приходили разные люди, и Бог давал мудрости правильно относиться ко всем. Как-то ночью в дверь постучал пьяный. На стук вышел брат, бывший у нас в гостях, и сказал ему, что в дом его не пустит, а переночевать он может в сарае на сене. Утром в сарае мы обнаружили пережжённые спички и удивлялись, как не случился пожар.

За полтора года, которые мы прожили в Тее, злые люди сожгли девять домов. Не один раз угрожали сжечь и наше жилище, но Бог не допустил этого.

Как-то раз днём я сжёг сухую траву в огороде, потом всё обильно залил водой. Ночью прибежала соседка и сказала, что из-под угла нашего дома виден огонь. Я тут же затушил его. Если бы она не предупредила, мы сгорели бы из-за моего недосмотра. Слава Богу, что Он наблюдает за нами во благо для нас!

Много времени уходило на письма — я старался ответить всем, от кого получал. Посылки я привозил на санках, почта находилась в семистах метрах от дома. Один раз пришло семнадцать посылок, и заведующая почтовым отделением — очень добрая женщина — нашла грузовую машину и отправила посылки прямо домой. Я предложил шофёру три рубля, но он удивлённо воскликнул:

— Дед, ты разве не знаешь, что мы всё делаем бесплатно?!

Я, конечно, не знал, что среди ссыльных был заведён такой добродетельный порядок. Лина посоветовала мне угостить шофёра и заведующую почты мёдом. Это ещё больше расположило их к нам, и они всегда были готовы помочь.

Когда я читал слова апостола Павла: «Умею жить и в скудости, умею жить и в изобилии», то всегда думал: «Чего в изобилии не жить? Вот в скудости — да, надо научиться быть довольным». Но когда у нас появилось изобилие, я понял, что нужно уметь им пользоваться. Поешь немного лишнего, и уже клонит в сон, хочется полежать. Чтобы противостать угождению плоти, я стал воздерживаться от лишнего, потому что оно опасно для духовного человека.

Обычно мы с Линой три раза в день читали Слово Божье, молились, по пятницам и воскресеньям постились. После собрания в дни поста мы совершали вечерю любви. Лина с сёстрами готовила что-нибудь, и мы в простоте и веселии сердца с благодарением принимали посылаемое Богом.

Как-то раз ранней весной Лина сказала мне, что всю ночь не могла уснуть из-за лая собак. Наверное, снова где-то был пожар. А днём выяснилось, что во вторую избу от кладбища ночью влез медведь-шатун. Хозяин ударил медведя по голове горшком с цветами и, когда тот немного попятился, выскочил из дому, залез в машину, включил фары и светом отогнал зверя. Тогда медведь пошёл к другому дому и, выломав окно, влез в комнату. В том доме жил охотник, и он убил медведя.

Муж нашей сестры Ани был охотником и убил сорок девять медведей. Аня рассказывала, что ей самой не один раз приходилось встречаться с медведем в лесу, когда она собирала ягоды. Зверь тоже ел ягоды, но её не трогал. Аня говорила, что на людей и животных нападают только те медведи, у которых забрали детёнышей. Неприятно было думать, что в наш дом тоже может пожаловать этот страшный гость. Мы молились, и Ангелы Божьи охраняли наше жилище и от пожаров, и от медведей, и от других опасностей.

Когда мы получили письмо от Николая Петровича Полищука и узнали, что его освободили из ссылки, наши сёстры стали молиться, чтобы меня не освобождали. Мы с Линой рассуждали, на чьи же молитвы Бог будет отвечать: на Украине молятся о моём освобождении, а здесь наоборот, просят оставить подольше. Сами мы всегда говорили: «Боже, да будет воля Твоя!» Потом сёстры поняли, что они неправильно молятся, и стали просить, чтобы меня освободили, а сюда приехал другой брат.

Прошло немного времени, и мы получили письмо от брата Виктора из Куйбьшева. Он писал, что после долгих рассуждений и молитв в нём утвердилось желание переехать в Тею. Я ответил ему, что сначала нужно приехать посмотреть, а потом уже решать. Написал ему о трудных природных и жилищных условиях. Через время Виктор прислал письмо, в котором сообщил, что уволился с работы, выписался и собирается ехать в Тею.

Он прилетел в конце октября 1988 года. Сестры очень обрадовались, что Бог услышал их молитвы.

А 4 ноября, во время молитвенного собрания, приехал из Северо-Енисейска капитан милиции и сообщил, что меня освободили по помилованию Верховного Совета СССР. Ходатайства о помиловании писали какие-то комиссии.

Трудно передать печаль сестёр, остающихся в Тее, и наше переживание за них. Утешало то, что Господь по Своему верному обещанию не оставит этих немногих овечек и Виктор будет проводить собрания.

В слезах радости и печали мы провели прощальное собрание. Друзья помогли нам упаковать необходимые вещи, а дом и всё остальное мы оставили Виктору. Он с благодарностью всё принял и пообещал со временем выплатить сумму, которую мы уплатили за дом. Обещание своё он исполнил.

Многие жители посёлка, узнав о моём освобождении, разделяли нашу радость. Сосед даже вызвался отвезти нас на своей машине в аэропорт, чему мы были очень рады.

С благодарным сердцем мы покидали Тею. Прощай, таёжный край! Межи наши прошли по прекрасным местам, потому что великий Бог был с нами!

Встреча в Кировограде была слёзной. Дети, внуки и друзья не меньше нас радовались милостям Божьим, и мы вместе прославляли нашего доброго Пастыря за то, что Он не оставил нас среди неистовства безбожников и сохранил, как овец среди разъярённой стаи волков. Не нам, Господи, не нам, но имени Твоему вечная честь и слава!

Церковь в новых условиях

Церкви же... были в покое, назидаясъ и ходя в страхе Господнем; и, при утешении от Святого Духа, умножались.
Д. Ап. 9, 31

С некоторым опасением и не очень явно в январе 1989 года служители Совета церквей съехались на совещание. Прежних слежек уже не было. Во всех регионах страны прекратились разгоны богослужений. Народ Божий возрадовался. Повсеместно собрания начали проходить на одном месте, многие церкви принялись строить для этого палатки. Пользуясь наступившим затишьем, руководящие братья на своём совещании решили начать подготовку к съезду.

По Своей великой милости Бог давал мне силы, и я посещал большие и малые церкви с назиданием и утешением, совершал священнодействие. До 1982 года Бог позволил мне рукоположить сто тридцать служителей по разным церквам, а после ссылки, до общебратского съезда в 1993 году,— ещё семьдесят семь служителей. Слава, слава Господу!

Началась свободная проповедь Евангелия. Христиане стали строить молитвенные дома, по местам возникали новые общины и группы. К Богу обращались не только простые люди, но и высокопоставленные, образованные. Даже один уполномоченный по делам религиозных культов нашёл прощение у ног распятого Христа и получил дар вечной жизни. Слава Господу нашему, слава!

Бог открыл дверь для благовестия, и глашатаи истины пошли в сёла и города, в школы и больницы, в тюрьмы и колонии. Бог по Своей милости продолжал прилагать спасаемых к церкви. Во многих местах, где годами, а может, и никогда не было верующих, образовались общины. Появилась острая нужда в тружениках.

В июле 1989 года в Ростове-на-Дону братья организовали расширенное совещание служителей братства. На нём впервые за многие годы присутствовал председатель Совета церквей Геннадий Константинович Крючков. Приехали делегаты со всех регионов и объединений братства. В первый день в совещании участвовало около семисот братьев, а на второй день собралось около двух тысяч братьев и сестёр. Подходящего помещения не нашлось, и совещание проходило во дворе, под брезентовой крышей.

Официального запрета властей на проведение столь представительного собрания не было. Два дня мы провели благословенно и радостно, совершили вечерю Господню.

Я всем своим сердцем разделял и разделяю служение братства, радуюсь, что многие и многие братья и сёстры стоят в истине и не преклоняются под чужое ярмо с неверными.

Избавленная от многих переживаний и трудностей, связанных с преследованиями, церковь вступила в новую полосу, где испытание её верности продолжается. И дал бы ей Бог верно перенести всё и встретить своего Господа с радостью и дерзновением!

Издательство «Христианин» МСЦ ЕХБ 2010