Я помню его ещё будучи мальчишкой. Работал тогда дядя Паша (так звали его мои сверстники) парикмахером в районной парикмахерской. И вот, когда у нас, пацанов, отрастали шевелюры и мы начали походить на «битников», приходилось идти в парикмахерскую к дяде Паше, дабы избежать неприятностей в школе от своих учителей, а дома – не попасть «под горячую руку» со здоровыми портновскими ножницами кого-либо из родителей. Этими ножницами они могли так «оболванить» наши обросшие головы, что потом сами едва узнавали своих родимых чад. Поэтому мы предпочитали идти в парикмахерскую к дяде Паше: ведь он был мастер, отлично знающий своё дело. Аккуратный, статный мужчина в халате, с расчёской и блестящими ножницами в руках, усаживал юного клиента на стул против зеркала и во время шутливого, короткого с ним разговора быстро приводил его одичавшую шевелюру, так сказать, в цивилизованный, божий вид.
… Таким мне запомнился дядя Паша в ту невозвратно улетевшую, далёкую теперь пору моего детства, отрочества и юности. Сколько лет пролетело, сколько зим … И вот я опять встретил его, Павла Андреевича Ольховика, «дядю Пашу» из растаявшего за горизонтом детства. Постарел, поседел он, но по-прежнему строен и статен. Теперь он не живёт в Большой Мурте и наведывается в райцентр только по возникшей необходимости. Сели мы в моём кабинете и за чашечкой крепкого, терпкого чая, поведал он мне о некоторых страницах своей долгой и трудной жизни, о которых я ранее ровным счётом не знал ничего.
Паша Ольховик родился на Украине, в Днепропетровской губернии, в многодетной крестьянской семье в 1915 году. У его батюшки с матушкой их – детишек – было десять, из них шестеро – хлопцев. А хлопцы, ясное дело, для крестьянина надёжная крепость и первая подмога. Жила семья Ольховиков бедно: на тринадцати пашенных десятинах, что немногим более тринадцати гектаров, с такой оравой не разбогатеешь, хотя и земля на днепропетровщине чернозёмная, плодородная.
Поэтому Паше Ольховику, как и другим его братьям, рано пришлось начинать
трудовую жизнь, в четырнадцать лет, с четырьмя классами сельской школы за
спиной, он был определён молотобойцем в кузницу к деревенскому мастеру-кузнецу
Василию Михайловичу Волобую. А кузнец в ту пору на селе одним из первых лиц был,
шли к нему со всей округи с просьбами сельхозинвентарь починить, ножик или
литовку выковать, лошадь подковать или же дюжину гвоздей наделать … Работы было,
так сказать, свыше головы. Так и работал Павел Ольховик со своим старшим
товарищем и учителем в кузнице до тридцать шестого года. А потом пришла ему
повестка из военкомата и ушёл он на действительную в Красную Армию, чтобы отдать
свой сыновий долг земле родимой.
Службу начал в городе Чернигове, в артиллерийских частях. После годичного
обучения в полковой школе продолжил службу в этом же военном учебном заведении,
но теперь уже командиром отделения. Перед самой демобилизацией ему предложили
пойти на курсы младших командиров и стать кадровым военным. Младший сержант
Ольховик подумал, взвесил все «за» и «против» и принял это предложение. Таким
образом, закончив командирские курсы в мае 1939 года, он стал младшим
лейтенантом и командиром огневого взвода артиллерийского полка.
А осенью того же года пришлось ему с товарищами участвовать в так называемом историческом освободительном походе в Западную Украину. Здесь он и получил своё первое боевое крещение в случайной стычке с немецкими войсками, уже оккупировавшими гордую, но униженную и растоптанную Польшу. Сие «недоразумение» быстро было исчерпано и сильно потрепанные славянами спесивые и «непобедимые» арийцы вынуждены были уйти на исходные позиции.
В следующем году пришлось младшему лейтенанту Ольховику участвовать и в другом
«освободительном походе», только теперь уже в Бессарабию. Здесь никаких «инциндентов»
и «недоразумений» не было: румыны без единого выстрела отдали молдавские земли
до революции принадлежащие России.
Все эти «победоносные походы» были для Павла Ольховика, так сказать, только
цветочками. Чёрную же, горько-ядовитую ягоду пришлось отведать ему немного
позже. У западных границ Родины с каждым днём сгущались коричневые тучи
немецкого фашизма. Части, где служил младший лейтенант Ольховик, находились у
самой границы с растерзанной Польшей, и фашистское воинство, вольготно
расположившееся по ту сторону пограничной полосы, можно было прекрасно видеть
невооружённым глазом. Офицеры и солдаты-красноармейцы прекрасно понимали: грядёт
страшная война – немцы подтягивают к границе войска и боевую технику. Но приказа
«сверху» о приведении наших войск в полную боевую готовность не поступало. Тогда
офицеры-артиллеристы приграничных войск, где служил Павел Ольховик, на свой
страх и риск приказали привести в боевую готовность вверенные им подразделения.
Было это за десять дней до начала войны. А 22 июня 1941 года над нашей
многострадальной Отчизной грянул гром великой, кровопролитной войны. Было это
ранним летним утром. А уже в два часа дня взвод младшего лейтенанта Ольховика у
приграничной станции Яворы вступил в бой с фашистами и открыл артиллерийский
огонь по вражеской колонне. За первых три дня войны артиллеристам пришлось
отбить страшную, упорную танковую атаку противника. Но явное превосходство в
живой силе и технике было на стороне врага и наши воины, с тяжёлыми
арьергардными боями вынуждены были отходить на восток. Немецкая авиация нещадно
осыпала бомбами отступающую армию, нанося ей огромные потери. И самое страшное
было в том, что родное небо некому было защитить от обнаглевших немецких
«ястребов»: наши приграничные авиационные подразделения были «накрыты» в первые
часы и дни войны на своих аэродромах фашистскими бомбардировщиками.
На третий день войны младший лейтенант Ольховик получил первое ранение: во время бомбардировки его отбросило взрывной волной и сильным ударом о землю переломало руку. Но он остался в боевом строю с загипсованною наспех рукою. Затем был Киев – мать городов русских, который тоже пришлось оставить, понеся огромные потери. Только под Киевом попало в окружение более полумиллиона наших солдат. Очень тяжкие и трагичные были первые дни и месяцы войны для нашей армии, но, несмотря ни на что, она продолжала упорно и героически обороняться. Я спросил Павла Андреевича: страшно ли было на войне солдату в ту самую критическую, самую грозную пору, на что он, задумавшись, ответил:
- Помнишь, поэтесса Юлия Друнина писала об этом так:
«Я один раз видела рукопашный. Один раз – наяву и тысячу раз – во сне. И тот,
кто говорит, что на войне не страшно, тот ничего не знает о войне!».
А я хочу сказать о двух чувствах страха. Первое чувство страха охватило меня,
как, наверное, и большинство наших солдат, в первые часы войны, когда мы
выступили навстречу врагу. Это сильно гнетущее, камнем давящее чувство страха. И
вовсе не за себя, не за свою жизнь, а за поруганную Родину, за своих родных и
близких, занятых ещё пока мирным трудом. Что будет ждать их завтра?
Второе чувство – это чувство сиюминутного страха. Я ощутил его во время вражеской танковой атаки, когда нам – артиллеристам пришлось бить из пушек по вражеским стальным машинам, чуть ли не в упор, прямой наводкой. В первые минуты «мурашки» по спине бегали, но потом страх исчез, и лишь одна мысль «сверлила» голову: «Там враг! Он должен погибнуть, ведь он пришёл топтать твою землю! Ты должен выжить – за тобой твоя плачущая Родина!». Вот такие у меня были чувства страха. И действительно, на войне было страшно – ведь не бояться только мёртвые …
… После горьких поражений и тяжёлых потерь наша армия остановила врага и пошла в наступление. Командир огневого взвода Павел Ольховик участвовал в освобождении Харькова, Запорожья, Каховки и многих других городов и сёл родной Украины. За бои под Каховкой он был награждён, в числе многих своих товарищей по оружию, высокой солдатской наградой – медалью «За отвагу».
Наши войска с боями всё дальше и дальше уходили на запад, освобождая от фашистской нечисти израненную землю Отчизны. Будущая и недалёкая наша победа над германским супостатом была уже очевидна и неизбежна. Боевой дух советских воинов был в это время очень высок и они самоотверженно и упорно гнали прочь ещё огрызающегося зверя в его логово. Все помыслы запылённых, пропахших гарью солдат были тогда о грядущей победе. Думал об этом и командир огневого взвода лейтенант Ольховик. Но не думал не гадал он, что вскоре в его фронтовую жизнь нежданно-негаданно ворвётся человеческая трагедия, что он, по ложному обвинению будет репрессирован, как сотни и тысячи ни в чём неповинных наших сограждан в ту приснопамятную сталинскую эпоху.
… Лишь после смерти «отца народов» Гулаг отпустил Павла Андреевича из своих цепких объятий. В гулаговских лагерях он не опустился и не пал духом: он верил, что рано или поздно восторжествует справедливость и ему надо будет продолжать жить. Жить в той стране, за свободу которой он сражался на фронтах Великой Отечественной.
Из сталинских застенков Павел Ольховик приехал на жительство в деревню Ентауль нашего района. Здесь свела его судьба с овдовевшей молодой женщиной – ветфельдшером Брониславой. Он женился на ней, удочерил двух её малолетних дочек и вскоре они переехали жить в Большую Мурту.
С тех пор и знакомы с Павлом Андреевичем многие жители райцентра и как с человеком и как с парикмахером, мастером своего дела. И мы – большемуртинские мальчишки тех лет тоже хорошо знали дядю Пашу парикмахера, и всегда, как только «прижмёт» нас нужда укоротить буйно разросшиеся шевелюры, бежали к нему в парикмахерскую. Мы знали дядю Пашу, но не знали его нелёгкую горемычную судьбину.
… И вот, по прошествии стольких лет, мы сидели с ним в моём маленьком, насквозь прокуренном кабинете за чашечками крепкого знойного чая и он листал в своей памяти страницы прожитой жизни. Ему вспомнилась его восьмилетняя армейская молодость, значительная часть из которой пришлась на войну. Он часто задумывался и молчал. Затем прочитал стихотворение Матусовского, которое начиналось так: «Я в жизни ничего не нажил сверх честного армейского пайка …». А заканчивалось это, на память процитированное им, стихотворение таким четверостишием:
«… Я падал навзничь, снова поднимался, –
Я для победы воскресал опять.
Я в жизни отдал всё, чтоб слово это
С заглавной буквы мы могли писать!».
Потом, как бы подтверждая прочитанные стихотворные строки, Павел Андреевич сказал без тени грусти и сожаления:
- Вот так и я, за свою армейскую службу и пройденную жизнь, не нажил никаких богатств и благ. Да и не ставил я для себя такой цели. Самое большое наше богатство с Брониславой Казимировной – это наша дружная семья. Мы вырастили с ней троих дочерей и теперь у нас семь внуков и пять правнуков. Живём сейчас в Российке, занимаемся небольшим подсобным хозяйством, стараемся не бездельничать, проводить своё пенсионерское время с пользой. А что ещё человеку нужно в жизни?..
… На адресованный мне вопрос я не нашёл что ответить. Павел Андреевич встал из-за стола, легонько поправил на груди орден Отечественной войны второй степени и шагнул к вешалке, в угол кабинета.
- Извини, – сказал он виновато, – тороплюсь, скоро мой автобус в Российку отправляется …
Я посмотрел на постаревшего, но ещё бодрого дядю Пашу и мне опять вспомнился тот, тогда ещё молодой, весёлый парикмахер из моего далёкого детства.
Н. Барков.
НОВОЕ ВРЕМЯ, № 114, 26.11.1994.