Всколыхнула старое выписка из «Химии и жизни», опубликованная в «ЗП» 12 июля с, г., касательно Николаи Александровича Козырева, Позволю себе напомнить: первые публикации об этой судьбе я сделал в «Заполярной правде» 4 марта 1970 и 28 августа 1971 года туманно. иносказательно, но все же кое-что сообщено там. И за то надо отдать должное тогдашним редакторам «Заполярки», что отважились упомянуть: жил, работал известный астрофизик в Норильске, Дудинке. Ну. я уж как он туда попал, какие обсерватории завлекли его в Сибирское Заполярье, — об этом, читатель, догадывайся, если хочешь... Внимательный читатель догадывался.
НЕ ДОВЕЛОСЬ мне встречаться с Николаем Александровичем в Норильске. Но тем важнее казалось узнать как можно больше об этом периоде жизни ученого. Посылал запросы знакомым норильчанам - первопроходцам, рассеянным с середины пятидесятых годов по многим городам страны. Начал с таких ветеранов, как И. А. Шамис, Ю. Н. Зинюк, А, Д. Яхонтов. Ответы не приносили сначала ничего определенного. И. А. Шамис, хранивший картотеку сведений о раннем Норильске и его людях, ответил: «Что Козырев там был, я знаю. Мне даже мерещится его фигура: стройный, подтянутый, тонкое лицо, гладкие седоватые волосы, причесанные на пробор». Через неделю: «Говорил с Либиным... Козырев «рано уехал»: не то в 44, не то в 45 г. Козырева знал Штейн (Снегов)».
Сергей Александрович прислал мне письмо: «С Николаем Александровичем знаком хорошо. В 41—43 гг. жили в одном бараке, койками — напротив. Он организовал на БМЗ пирометрический пункт, который передал мне, когда я стремился уйти из ОМЦ (опытно- металлургического цеха), а он — в геологи. Я расширил этот пункт в лабораторию теплоконтроля. Он вначале работал в Дудинке, там ему пять лет превратили в десятку и прислали в Норильск. Мы тогда втроем дружили — он, я, Лев Гумилев, сын Анны Ахматовой и Николая Степановича Гумилева, ныне доктор исторических наук. Адрес Н. А. Козырева: Ленинград...».
Но в день, когда Сергей Александрович писал в Калининграде эти строки, я уже не только знал адрес Козырева, но и беседовал с ним. А получилось так.
Прочитав в «Неве» очерк В. Львова «Флаг над Венерой», я послал автору, с которым переписывался несколько лет, письмо в Ленинград. Просил сообщить подробнее о Козыреве, которому была посвящена часть очерка. Владимир Евгеньевич и и прислал мне домашний адрес и телефон Николая Александровича. Получив их, я 21 марта 1969 г. послал Козыреву письмо, просил сообщить для норильской газеты что-нибудь о своей жизни и работе на Таймыре.
Прошло почти полгода, ответа от Козырева не было. Я мог думать всякое: болен, в отъезде, мало ли что. Но вот появилась статья его в «Правде». Через несколько вечеров удалось дозвониться до квартиры. В трубке — неожиданно молодой, высокий, приятного тембра голос: «Слушаю». Называю себя, напоминаю о письме. «Что-то не помню», — раздается в ответ, Через минуту; «Ах да, теперь припоминаю... Да, я был в Норильске и Дудинке. С тридцать девятого по сорок пятый... Видите ли, не очень приятно вспоминать о том, как ты скалывал лёд или долбили мёрзлую землю. . Я ведь был заключенным». — «Я понимаю. И все же очень хотелось, чтоб Вы хотя бы немного сообщили о своей жизни в Норильске. А что касается тогдашнего Вашею положения, то я Вас очень хорошо понимаю, сам был в таком же», — продолжил я, надеясь расположите к себе собеседника.
Испытанный прием сработан; «вот как? А в какие годы? Где Вы работали?».
Я коротко ответил и поспешил вернуться к цели разговора-: «Мне рассказывали, будто в геологическом управлении Норильского комбината...».
— Да, некоторое время. Были в нашей тогдашней жизни своеобразные взлеты и падения. Вот в один из взлетов я и оказался у геологов. Что-то там чертил, делая какие-то расчеты.
Закончил я разговор повторением просьбы — написать для Норильска хоть страничку. Николай Александрович записал мой адрес.
Обещание, данное мне, он не выполнил.
Через два примерно месяца я оказался в Ленинграде, позвонил... Оказалось, профессор уехал в Подмосковье, вернется через месяц, не раньше.
Минуло еще несколько месяцев. И тогда я обработал все, что знал об этом человеке, отправил... Нет, не в «Заполярную правду» — Николаю Александровичу, И вот что получил.
«5.2.70. Глубокоуважаемый Сергей Львович, спасибо... Мне понравилось, как Вы написали, и все вполне корректно. Хорошо получилось, что Дудинка — Норильск упоминаются вами кратко. Эта краткость звучит многозначительно, как это и должно быть.
Прошу извинить меня, что я, после разговора с Вами по телефону, не выполнил
Вашего пожелания написать самому мне о том времени. Но, подумав, я понял, что
отделить то, что я там делал, от всей обстановки нельзя. Получилось бы неправильное впечатление и
делать так было бы не честно.
Еще раз благодарю за очерк. Ваш Н. Козырев».
А 23 февраля коллеги-журналисты подарили мне книгу Ашота Арзуманяна «Око Бюракана» (Ереван, издательство «Айастан» (1969 г.). В ней я нашел
очерк о В. А. Амбарцумяне. К радостному удивлению своему отыскал там факсимиле титульного листа и
первой страницы работы В. Амбарцумяна и Н, Козырева (напечатанной в Берлине в
1928 году). Там же есть ссылка еще на одну совместную работу Амбарцумяна и
Козырева, напечатанную в английском журнале в 1927 г.
И через несколько страниц —
фотография тех лет, сделанная в Пулкове. Амбарцумян выглядит совсем мальчишкой
(ему 20 лет!), он в гимнастерке. Козырев — в куртке и в белой сорочке с
галстуком. Высокий лоб, интеллигентное лицо....
К сожалению, больше я ничего не нашел о совместной работе Козырева и Амбарцумяна. А ведь интересно: на каких началах эта работа строилась? Была ли продолжительной? Что ее прервало? Когда, где разошлись пути двух молодых ученых? Одного—к всемирной славе, другого — на долгие годы несчастий и забвения. Одного — к вершинам научного и общественного признания, другого — на обкалыванье барж в Дудинке...
Точнее кого либо мог огветить, конечно, сам Козырев. И я попросил его об этом в новом письме.
Ответ пришел через месяц.
«27.3.70. ...благодарю за присланный Вами номер норильской газеты. С Амбарцумяном мы познакомились на вступительных экзаменах в университет, учились там вместе и вместе поступили в аспирантуру Пулковской обсерватории. Много было общих интересов, и поэтому, естественно, что первые наши научные опыты обдумывались и обсуждались друг с другом столь детально, что получалось соавторство. Дальше стали появляться индивидуальные влечения, но дружеские отношения сохранялись до моего отъезда в Дудинку— Норильск и т. д. Вот, вкратце, и вся суть по Вашему вопросу. С наилучшими пожеланиями Ваш Н. Козырев».
Да, вот так изъяснялись в те годы — даже в частной переписке, — когда заходила речь о лагерных одиссеях: «отъезд в Дудинку и т. д.».
В тех первых двух очерках для «Заполярной правды» в 1970 и 1971 годах подробно рассказано об открытиях Николая Александровича в атмосфере Венеры и в вулканической деятельности на Луне.
Но Козырев дал науке не только это.
В ВОСЬМОМ номере журнала «Новый мир» за тот же 1970 год прочитал я статью Мариэтты Шагинян «О природе времени у Гегеля». Говоря о книге Фрэзера «Время» (1966 г.), писательница замечала: «К сожалению, Фрэзер не был знаком с высказываниями русских мыслителей о времени, даже советского периода, — ни с книжечкой Ферсмана «Время», ни с гениальными страницами Владимира Ивановича Вернадского, посвященными природе времени, ни с оригинальной теорией астрофизика доктора Н, А, Козырева...».
Подумалось невольно: да, в хорошей компании Николай Александрович. А что за теория времени? За другими делами не сразу удалось это выяснить. В 1977 году попала мне в руки книга А. И. Вейника «Термодинамическая пара» (Минск, «Наука и техника», 1973), Вот что нашел я там: «Еще в 1958 году известный астроном Н. А. Козырев... высказывал. мысль о том, что «...время может совершать работу и производить энергию,., звезда черпает энергию из хода времени». Чтобы прийти к такому заключению Н. А. Козыреву пришлось высказать гипотезы о нарушении в природе законов сохранения энергии,.. а также второго начала термодинамики... Не исключена возможность, при которой могут сохраниться и многие частные формулировки Н. А. Козырева...».
«Сейчас нелегко правильно оценить совокупность идей Н. А. Козырева, — продолжал автор. — Во всяком случае, Н. А. Козырев — первый ученый, который обратил внимание на необходимость серьезно изучать физическое содержание понятия времени и предложил для этой цели определенный — теоретический и экспериментальный — аппарат. Заметим, кстати, что теория относительности рассматривает время и его связь с пространством совсем в ином аспекте. Она не покушается на расшифровку смысла времени».
Еще из книги А. И. Вейника: «Становятся понятными нестабильные результаты, которые получены Н. А. Козыревым в его опытах, посвященных определению влияния хода времени на свойства механической системы. Н. А. Козырев обнаружил, что результаты дневных опытов отличаются от ночных, летние от зимних и, кроме того, все они зависят также от широты местности, где располагаются приборы... Как теперь ясно, все дело заключается в том, что абсолютная скорость приборов, влияющая на ход времени, представляет собой геометрическую сумму скоростей суточного вращения Земли, годичного движения Земли вокруг Солнца, обращения Солнца вокруг Галактики и т. д. В одних опытах Н. А, Козырева эти скорости складываются, в других вычитаются. Чем ближе к экватору располагаются приборы, тем их суточная скорость выше».
О работе Н. А, Козырева над изучением времени упоминает и его «однополчанин» .Л. Н. Гумилев в своей книге «Энтогенез и биосфера Земли»:
«Недавно была сделана попытка (эта работа Л. Н. Гумилева издана на правах рукописи в 1979 г. — С. Н.) понять историю как функцию времени, которое якобы в своем течении выделяет энергию, потребную для великих, да и малых, свершений. (Н. А. Козырев. Причинная механика и возможность экспериментального исследования свойств времени)».
В отличие от автора «Термодинамической пары» Л. Н. Гумилев отрицательно оценивает этот труд Николая Александровича: «...Концепция несостоятельна, ибо исторические процессы, действительно идущие по ходу времени, энтропийны и инерционны, а следовательно, возникают не благодаря Хроносу, пожирающему своих детей, а попреки ему».
КАКАЯ ЖЕ из двух оценок козыревской теории верна в данном случае? Не могу делать выводы, но думаю, что предпочтительнее мнение физика. А точнее, теория Козырева может быть верна в физике и неприложима к истории (хотя смысл работы Л. Н. Гумилева заключается в том, чтобы объяснить ход истории и физическими процессами).
Впрочем, мы здесь не претендуем на анализ научных работ нашего героя, мы хотим осмыслить его судьбу, его роль в обществе. С этой точки зрения для нас представляется важным стихотворение Андрея Вознесенского, написанное задолго до перестройки:
Есть русская
интеллигенция.
Вы думали — нет! Есть!
Не масса индифферентная,
а совесть страны и честь.
Есть в Рихтере
и Аверкнцеае
земских врачей черты —
постольку интеллигенция,
поскольку они
честны.
«Нет пороков в своем
отечестве».
Не уважаю лесть.
Есть пороки в моем
отечестве,
зато и пророки есть.
Такие, как вне коррозии,
ноздрей петербуржекой
вздет,
Ниолай Александрович
Козырев —
небесный интеллигент.
Он не замечает
карманников.
Явился он в мир стереть
второй закон термодинамики
и с ним тепловую
смерть.
Когда он читает лекции,
над кафедрой, бритый
весь, —
он истой интеллигенции
указующий в небо перст...
Разбирая это стихотворение уже в наше время (журнал «Новый мир», 1989, № 2), литературный критик Лев Тимофеев в статье «Феномен Вознесенского» пишет:
«„.Почему же именно Козырев, интеллигент с чистой совестью и незаурядный ученый и мыслитель, — но почему именно он — персонификация столь многозначного русского понятия пророк!! Какие его пророчества о судьбе общества, о судьбе страны, о путях нашего общественного движения, — какие его пророчества об этом мы знаем?».
Л. Тимофеев противопоставляет в данном случае Козыреву Андрея Дмитриевича Сахарова и делает такое умозаключение: «Ведь тот же Сахаров и без своей публицистики, и без своей общественной деятельности был бы нашим великим современником (ученый, организатор науки..,), но стали бы мы тогда говорить о нем как о совести страны!?».
Рассуждение «а первый взгляд убедительное. Но если, к примеру, Н. И. Вавилов и А. Д. Сахаров успели сделать свои открытия до того, как их подвергли остракизму, то трагичность судьбы Козырева в том, что ему оборвали научную работу в самом начале. Величие же его в том, что он нашел в себе силы уже после Дудинки и Норильска свершить свои открытия, да еще в условиях, когда на нем лежало клеймо «реабилитированного», т. е. неполноценного члена общества — о достижениях таких людей старались поменьше говорить, всячески их замалчивали. Вот почему о Козыреве слышали только ученые близких к нему специальностей да наиболее образованные литераторы, тогда как того же Амбарцумяна почитает весь мир.
Может быть, Андрей Вознесенский знает и козыревские «пророчества», поскольку он осведомлен о Козыреве, полагаю, больше Льва Тимофеева. Может быть, в глазах Вознесенского сама жизнь, сама трагическая судьба Козырева — крупного, но не всем известного ученого — является таким «пророчеством»? А может быть, таким «пророчеством» служит, с точки зрения поэта, именно сам факт, что Козырев «явился... в мир стереть второй закон термодинамики и с ним тепловую смерть»? Ведь не случайно у Андрея Вознесенского есть еще одно стихотворение, посвященное Н. А. Козыреву:
Живите не в пространстве, а во времени,
минутные деревья вам доверены,
владейте не лесами, а часами,
живите под минутными домами...
Умирают — в пространстве.
Живут — во времени.
...Пробежало четырнадцать лет, как я получил от Николая Александровича последнее письмо. В начале 1984 года, будучи Ленинграде, я решил покидаться с профессором, Увы, меня ожидала горькая весть: Козырев скончался в 1983 году.
С. НОРИЛЬСКИЙ
Заполярная правда 03.10.1989