Говоря об Еиисейске, мы добавляем
памятник, музей, жемчужина архитектуры. Но
Енисейск — это еще был и город ссыльных.
Трудно поверить сейчас, но благодаря их
активному участию существовал здесь
уникальнейший хор в тысячу человек, шли
спектакли. Сила духа оказалась выше
физического насилия. Сейчас в Енисейском
краеведческом музее собираются материалы о
судьбах опальных и репрессированных
дипломатов, писателей, музыкантов, актеров.
Собраны сведения о бывшей приме Венской
оперы Кларе Спиваковской, которая пела
вместе со всемирно знаменитым Энрико
Карузо. Она была репрессирована как жена «врага
народа — советского дипломата и
государственного деятеля Александра
Сергеевича Александровского. Всем этим
материалам сопутствуют копии справок о
реабилитации, часто посмертной.
«Спецпоселенцем», как называли тогда всех репрессированных, был и писатель Роберт Александрович Штильмарк. Он оказался в Енисейске после восьми лет тюремного заключения. Как и всем, ему было запрещено удаляться, более чем на пять километров от пункта своего проживания. Но и в этом радиусе многое увидел автор «Наследника из Калькутты». (Кстати, книга эта выпущена недавно Красноярским издательством). И встает со страниц его писем образ «стольного града Енисейска».
«Будучи тогда студентом третьего курса охотоведческого отделения пушно-мехового института в подмосковном городе Балашиха, я представлял себе эти края а основном по кинофильму «Сказание о земле сибирской» (до сих пор думаю, что плыли герои там по Енисею, хотя вряд ли где-нибудь на тогдашнем тракте могла быть столовая или чайная, подобная пырьевской...). Благодаря очень частым письмам родителя, представление мое о «Енисейграде» быстро расширялось»... — вспоминает сын писателя Ф.Р.ШТИЛЬМАРК, который и подготовил эту публикацию. Вот каким увиделся Енисейск писателю 36 лет назад.
«Город когда-то был в желто-белых «колерах», имеет сохранившийся еще александровский «ампир», но преимущественно деревянный. Старинные деревянные дома интересны, новые — нет. Есть здесь более менее все: поликлиника, где преимущественно «комиссуют», библиотеки числом, кажется, до пяти, все вместе по количеству (но отнюдь не по качеству) достигающие нашей домашней в ее лучшие времена, магазины, где можно купить всякую всячину (кроме того, что вам нужно)... Есть в городе любительский «драмтеатр», жиденький «горсад» и местный «пивзавод» (от этих слов у меня всегда начинает сосать под ложечкой...)».
Отец ненавидел сокращения и переименования, коверкающие русский язык. Он даже в Генштабе называл Куйбышев Самарой, что и сказалось в приговоре...
«На днях на местном бродвее я увидел заведение фотографа, в витрине которого имелось объявление о том, что «наше фото сохранит вашу молодость и красоту». Сама витрина могла смело соперничать со Свифтом или Вольтером, или с лучшими карикатуристами мира в изображении человеческой пошлости. Так как мне для юридического оформления в качестве законного гражданина Енисейграда требуются законсервированные образцы моей молодости и красоты, я заказал себе таковые. Долго я убеждал фотомефистофелей не украшать моего чела росчерками ракетопланного газа, коим они заменяют упраздненные нимбы на ликах своих жертв: я не сел также за руль картонного автомобиля, не облокотился на растральную колонну в полотняном саду Семирамиды и даже не продел головы в овальное отверстие над стройной фигурой в черкеске с газырями — словом, нарушил все этические нормы фотоискусства... Мои домохозяева, критически освидетельствовав снимок, удивились волшебному исчезновению седины и морщин (отцу было тогда 44 года. — Ф.Ш.) и про себя решили, что снимок был заказан в целях соискания мною знаменитых четырех «К», составляющих призвание здешнего искателя счастья: Катюша, корова, картошка, кровать. Мои друзья-москвичи, два хорошо знакомых мне профессора, нашли снимок пригодным для енисейской брачной газеты если бы таковая существовала. Так что енисейские фотобесы не столько сохранили, сколько возвратили мне молодость, как и полагается исчадиям ада — Мефистофелям...».
Впрочем, отец не всегда был так скептичен. Вскоре он осмотрелся, обжился и писал об Енисейске совсем иначе.
«Городок мне очень нравится. Огромны просторы Енисея, уютен старинный чистенький сибирский город, живущий на нищенском бюджете, но поддерживаемый заботливо. Очень жаль, что в этот тихий, спокойный город гонят такую шушвань, как добрая треть моих спутников. Впрочем, часть их уже отсеялась за скандалы и драки. Тут много интеллигенции, но, к сожалению, таковой труд им недоступен, хотя есть и педучилище, и учительский институт. Там читают те, которым некогда читал и я сам, а я буду рубить бревна, пока не приступлю к новой технической специальности».
Отец готовился к началу геодезических работ на трассе автодороги Красноярск-Маклаково-Енисейск, а пока что перебивался случайными заработками и поддержкой родных. Первоначально пришлось очень трудно, и он едва не замерз в первую же ночь, оставшись без крова и приюта. Он дошел уже до отчаяния, слоняясь по адской пурге, сбился в сугробах на улице Рабоче-Крестьянской, но судьбе угодно было прийти ему на помощь.
«Я узнал в проходившем мимо водоноше профессора Сергея Митрофановича Дубровского, бывшего директора Международного аграрного института, в котором твоя мама работала с 1929 года и в котором я бывал регулярно два раза в день, очень часто с тобой на руках вплоть до 1933 года».
Отец в то время был уверен, что в Енисейске ему предстоит жить до конца дней своих, строил планы на будущее с учетом перспектив развития края (гидростроительства на Ангаре, новых маклаковских лесозаводов и др.), он настойчиво звал меня и даже свою престарелую мать приехать в свой «Енисейград». Описания его становились все теплее и лиричнее, хотя текущие дела были отнюдь не блестящие.
«Страшно много, оказывается, надо голому человеку в Сибирях! Все приходится покупать, от дисульфана, когда брюхо болит, до чернильного порошка, от соли до гребенки, от бумаги до кепки! Должен сказать, что самое опасное в моем положении — это уныние и отчаяние. Я воочию вижу печальные последствия этих состояний на некоторых моих коллегах. Поэтому я установил для себя железный режим: столько-то времени на работу (практически оно больше уходит на поиски таковой), столько-то на институт повышения квалификации твоего имени (имелись в виду присланные ему мною книги по геодезии и топографии. — Ф.Ш.), столько-то на письма тебе...
...С вашей помощью я хорошо устроил свой быт: плачу 150 рублей за комнату с услугами (100 руб. за комнату, 50 — за воду, керосин, дрова, стирку, мытье полов). Живу в обстановке идеальной, можно сказать, сверхбольничной чистоты. Хозяева — очень симпатичные старички. Хозяйство у них чисто натуральное — теплица, парник, козы, куры, пчелы, огород, рассада, кроме того, хозяин столярничает. Хозяину — 69 лет, хозяйке — 71, она — сибирячка, он — «шатурец», т.е. «подмосквич» (из-под Шатуры), в прошлом — учитель физики. Поженились эти Филемон и Бавкида 3-4 года назад, когда он проделал то же странствие, что и я. Домик их стоял на берегу Енисея и в прошлую «воду» был смыт. Старички получили страховку, выбрали участок подальше от грозного соседа «Ени-су» и... по балочкам перетащили свой домик на улицу Перенсона, 85. За год здесь возникло цветущее хозяйство. Старик делал все не спеша, покряхтывая и скрипя, но цены таким старикам нет! Первое время ему помогал сын из Шатуры, а теперь он на своих стариковских ногах.
Старушке не нравится, если я, крупный мужчина (сама она маленькая), «инженер», целый день сидящий за книгами, вожусь у плиты. Поэтому она меня «за те же деньги» полностью избавила от готовки. Мое дело только продукты носить, что и делаю с вашей помощью. На это уходит у меня около 6 рублей в день.
Здесь — отнюдь не «столица». Трудно представить себе, сколь всевидящи эти маленькие, подслеповатые оконца здешних домиков! Они видят все — сколько и что человек берет на рынке, «мелочится ли» он, что он пьет, откуда ему пишут, с кем он «водится» и т.д. Меня предварительно проинструктировали, что важнее всего заслужить сначала репутацию человека солидного, обеспеченного, хорошо одетого, имеющего «свои виды», требовательного. Меня, оказывается, сильно подвела телогрейка, в которой я приехал. Пользуясь солнечными днями, я поэтому сейчас хожу в суконной гимнастерке, а вечером... вообще еще никуда не ходил ни разу. Я еще не выпил спиртного, не был в кино, ибо это «необязательно», это «не жизненно важно», а вот бреюсь каждый день и купил все необходимое для приличного вида: суконные брюки (125 рублей), резиновые сапоги (40 руб.), ботинки (74 руб.), личную посуду, туалетные принадлежности (в моем положении люди очень быстро опускаются, перестают сначала бриться, потом умываться, потом окончательно и прочно идут на дно). Поэтому даже в самую трудную минуту, ценой двухсуточного поста, я приобрел туалетное мыло, порошок, щетку и т.д. Хочу, чтобы вы поняли, что это не «роскошь, а гигиена»!
Но с работой обстановка сложилась крайне неблагоприятно. Поскольку ж.д. строительство пока не состоялось, а другие «хозяева» не берут, положение временно тяжелое. Но все же две геодезических работы мне уже поручили, и я их быстро выполнил (одно съемочное задание и установка некоторых гидрогеографических приборов на Енисее). Остальные перспективы — либо лесоповал (это на крайний случай), либо такие дела, как, например, водовоз. Конечно, кинематографический персонаж из к/ф «Волга-Волга» с цуг-тромбоном очень симпатичный дядя, и опять же «без воды и ни туды, и ни сюды», и работа — не тяжелая (запрячь поутру конягу и, воссев на бочку верхом, совершить 20-25 км, включая «левые» рейсы, на ледяную пустыню Енисея, развозя эти бочки по домам граждан, обслуживаемых горкоммунхозом), но дело-то в том, что, воссев на эту бочку, безнадежно по-здешнему «уронишь лицо» и уж ни на какую «почтенную» деятельность приглашен не будешь, тем более на инженерную. Вот и приходится «соблюдать лицо» и воздерживаться от таких дел, которые признаны «непочтенными» и протекают на виду у всей городской общественности. Я надеюсь, что вы всю эту обстановку поймете. Учтите, что здесь несколько консервативные представления, и с ними нельзя не считаться: «погибнешь в общем мнении» — и все! Пока что лица, мною, так сказать, «руководящие», исключительно довольны моей линией поведения и не менее довольны линией поведения моих родственников, которые обеспечивают «своей линией» — «мою линию»...
Говорят здесь, в Енисейске, очень занятно: «заложить», т.е. «запереть», в том числе и висячий замок, не только «заложить дверь», но и сундук, ворота и т.д.
«Грезить» — шалить, баловаться («не грези!» — не балуйся), отсюда — «греза», например, «у, греза!» — т.е. шалун, баловник.
«Стайка» — хлев, стоило, сарайчик для животных, причем «хлев» считается словом неприличным, ругательным. Тут интересно, как «о» перешло в «а»: стоять — стайка.
«Пимы» — валенки, например «пимокатная мастерская».
В произношении сибиряков ясно выражено стяжение гласных — «быват», «летат». Очень много своеобразных слов, связанных с животноводством. Но оно само, как и все сельское хозяйство в целом, — крайне отсталое...».
Под влиянием отцовских писем я стал разыскивать и читать книги о Сибири, заглянув в «Живописную Россию» и «Страну будущего» Нансена, который хорошо отозвался об Енисейске, его церквах и каменных зданиях. «Чтобы дать представление об Енисейске», — писал в 1897 году известный соратник Ленина, ссыльный революционер А.А.Ванеев своему товарищу Я.Строжецкому, — достаточно сказать, что здесь на 11,5 тысячи населения имеется 8-классная женская гимназия, 6-классная мужская прогимназия, несколько народных училищ, общественная библиотека и получается до 700 экземпляров периодических изданий разных наименований, а в громадных магазинах можно найти все, что только пожелаешь». Это несколько расходится с отцовскими впечатлениями...
В Енисейске к отцу снизошло милосердие. У него появилась жена (мама умерла в годы войны), родился ребенок. За что новая семья поплатилась мини-ссылкой в Маклаково. Ответственность за жизни близких людей придавала отцу силы, помогала ему одолевать все тяготы и временами усиливавшиеся хвори (сказывались фронтовые ранения).
Я вырвался к отцу, когда он жил уже в
Маклакове. Запомнилась совместная поездка
с отцом в Енисейск. встреча с двумя
профессорами — С.М.Дубровским и Б.Б.Граве,
занимавшихся исключительно «сельхозпроизводством»,
точнее говоря, овощеводством и
свиноводством (они жили только этим
натуральным хозяйством, изредка и втайне
еще содействуя местному начальству в
подготовке очередных докладов или отчетов,
особенно по части международной политики и
философии). По присущей ему скромности,
Сергей Митрофанович Дубровский не
рассказал (я узнал уже позднее), что он был в
Норильске среди двадцати смертников,
отправленных на Талнах с последующим
расстрелом, спас всех обреченных тогда
лично А.В.Завенягин. начальник будущего
комбината, имя которого вспоминают многие.
Помню, как Дубровский в разговоре заметил,
что на одной из улиц Енисейска обосновались
в основном «челюскинцы», а на другой — «папанинцы».
— Как? Неужели сами участники северной эпопеи?
— Конечно, участники... Эпопея их, правда, несколько иная. Они, молодой человек, во времена оные посмели высказать ироничное отношение к покорителям северных пространств, не оценили их героизма и отваги, за что достойно поплатились, естественно...
Профессор-огородник чуть пригнулся, щелкнул пальцами, и перед нами мгновенно предстал некий «блатарь», исполнивший на мотив знаменитой «Мурки»:
Шмидт сидит на льдине,
Словно на перине,
И мотает длинной бородой...
— Ну вот, каждому, как известно, свое — кому ордена, кому десять лет.
Ловлю себя на мысли, что, может быть, «ни к чему» все эти отцовские подробности и описания. Но, во-первых, мне попросту приятно перечитывать отцовские письма, а во-вторых, они все-таки весьма-весьма поучительны. «От сумы да от тюрьмы не зарекайся» — гласит народная мудрость. Дай бог, конечно, чтобы отцовские поучения никому не понадобились... И потом много ли у нас таких свидетельств народной сибирской жизни не прошлого века, когда весьма многочисленные мемуары оставили декабристы и шестидесятники, но именно более ближнего времени?
Ф.Штильмарк
«Красноярский рабочий», № 77 (21068), 02.04.89