Строки из писем старых норильчан, их детей и родственников в „Заполярную правду"
Взялась за перо, когда прочитала в «Известиях»...
Хочу написать о ране, которая не заживает всю жизнь. Мой отец, Мусницкий Антон Гилярович, и еще десять близких родственников были арестованы в 1937 году, и никто из них не вернулся. Я не знаю, где они погибли. Может, тоже были в Норильлаге. После разоблачения культа личности были (посмертно) реабилитированы за неимением состава преступления.
Пусть памятник жертвам репрессий (надеюсь, что будет сооружен) напоминает всем живущим о том ужасе, который пережили люди моего поколения. Это никогда не должно повториться.
Выслала на счет деньги из своей небольшой пенсии.
МУСНИЦКАЯ-УЛИТЕНОК Вацлава Антоновпа.
Я родился в 1913 году в Бессарабии (Молдавия), мы долго жили под румынами, и я служил в румынской армии. В 1944 г., 17 сентября, меня арестовали дома, а судили в 1945 г., в марте месяце. в Будапеште. Потом отправили в Сиблаг. в г. Мариинск, а в 1948 г повезли в Норильск, этапом на Медвежку. Я был на руднике первым кузнецом, который с Юзефовичем Леонидом Гавриловичем, Комулей Степаном и Рубелем Иванам ковал инструменты для ручных работ, когда начинали вскрытие «Медвежьего ручья». Работал там до 1953 г. По болезни меня отправим в 4-е лаготделение. работал в «Горстрое», в механическом Цехе (мастерам был Кобылянский).
Я носил номер на одежде А-475.
В 1955 г. меня освободили, проработал на цемзаводе Слесарем до 1959 года, вернулся в Молдавию и после 11 лет на горно-металлургическом комбинате получаю пенсии на сегодняшний день 73 руб., в чем и расписываюсь.
Макар Григорьевич БУЛЬМАГА.
Мне сегодня товарищ по Норильску Виталий Пучинин прислал вырезку из газеты «Известия», № 253. Я не мог без волнения и слез читать эту небольшую заметку. Все мои юные годы остались в Норильске. Я бывший каторжанин К-465 находился с 1944 года по 1954 годе 11-м каторжанском лагподразделении, почтовыйящик 224у, где начальником был гвардии подполковник Кочережкин, заместителем капитан, впоследствии майор, Белоцерковей (по кличке Кажу), оперуполномоченным Гузь Иван Федорович. Я много мог бы рассказать об ужасах, когда первых каторжан водили в тундру пятерками в ряду, в сопровождении овчарок.
В лагере присваивали каторжанские номера (на спине буквы 200 мм по высоте, на штанине — 100 мм, на головном уборе — 50 мм); они начинались с А 001, и последний этап был на букву «П». А каждой букве соответствовала 1000 заключенных, значит, в лагподразделение прибыло около 15 тысяч. Я освобождался одним из первых как совершивший «преступление» несовершеннолетним, в это время в лаготделении осталось только 3 тысячи человек, а 12 тысяч канули.
Я знаю режимный штрафной лагерь «Цемстрой», где начальником был старшина Жидков и откуда был один путь — на тот свет. Там убивали сами себя. Жидков только подсаживал «честных» урок к «сукам» и наоборот, они уничтожали друг друга. А Жидков оставался в стороне.
Я много знаю, Я помню бунт горлаговцев и последнюю ночь перед разоблачением Берии (об этом хорошо знает только гора Шмидтиха, куда свозили жертв тех, кто называл себя чекистами)...
Мне помнится одно стихотворение;
Привезли их худых, истомленных,
Словно стадо рабочих быков,
Чтоб за пайку и миску баланды
Строить POP, цемззводы и БОФ,
И с тех пор среди сумрака ночи,
Изнывая под ношей труда,
Сотни сот заключенных рабочих
Оставляли там жизнь навсегда.
А другой, от работы горбатый,
Словно труп, неживой человек,
В котловане с киркой и лопатой
Обессилевшим падает в снег.
Снится дом ему, мамка родная,
Пышный хлеб и семейный уют.
И в морозной пыли замерзая.
Губы тихо проклятия шлют...
Я не могу без волнения писать. На инсценированном суде от меня требовали признать свою вину и встать на путь исправления. Я не признал себя виновным, хотя мне грозили. Как я мог признать себя виновным на суде, если не признал, несмотря на побои и нечеловеческие истязания, на предварительном следствии, не признал себя виновным в трибунале Харьковского военного округа (в г. Ворошиловграде). Да и что это был за суд! Пришел председатель трибунала, пришла адвокат. А вот двое заседателей не явились. Вместо них посадили моих конвоиров — сержанта Стельмаха и солдата Довбия. Следователь прислал «свидетелей», которых я либо почти не знал, либо у кого были со мной личные счеты, Адвокат сказала всего 9 слов: «Несмотря на преступление моего подзащитного, прошу учесть его молодость». И финал: «С санкции статьи 2-й Указа от 19.04.43 года подвергнуть ссылке в каторжные работы сроком на 15 лет. С поражением в правах по пунктам а, б, в, г сроком на 5 лет без конфискации имущества, за отсутствием такового у осужденного».
И пошло, поехало. Днепропетровская тюрьма. Томский инвалидный каторжанский лагерь, откуда никто не вернулся, за исключением нас, 10 молодых, отправленных в Норильск. В моей памяти Амбалы, Семафоры, Спартаки, Махорки, Иваны-дураки, гроза всех Икрам... Я много видел. И эти кошмары иногда снятся.
Я просил бы, если это можно, объявлять в газете розыски норильчан тех лет, Я уверен, что мемориал жертвам сталинщины-бериевщины будет построен. И мы, бывшие, поможем в этом.
Вы напомнили в заметке о Давиде Кугультинове. Он был в нашем подразделении. Там были еще калмыки: Сангаджиевы, Чаковы и др. Им особо доставалось. Они были париями, над которыми мог издеваться каждый.
А сколько погибло эстонцев? Они особенно были неприспособленными к жизни в тех условиях. Выжил — и то не каждый — здоровый, молодой, кто мог постоять за себя. Выжили «придурки», как называли продажную обслугу лагеря.
Вот пока все, что я хотел написать. Мне сейчас за 60 пет, я работающий пенсионер. У меня четверо детей, 7 внуков. Старший сын Валерий родился в Норильске в 7-м лагпункте (женском). Он вырос хорошим человеком, имеет образование, живет прекрасно. Он не знает ужасов Норильска, но знает, что родился там.
ИМАНАЛИ Михаил Юрьевич.
Пишу вам письмо, вернее — небольшое послание. Я арестован был 30 ноября 1935 года и осужден спецколлегией в 1938 году к 5 годам лишения свободы и годам лишении прав. Пережито — страшно, что с нами делали. мальчишками (я с 1914 г. р.), трудно передать: достаточно вам сказать, что на первом же допросе на Лубянке меня так били, что выбили зубы, поломали ребра и т. д. за то, что я сказал следователю Стефанскому: «Не говорите глупости».
В общем, так или иначе, я оказался в Норильске летом 1937 года, работал на строительстве железной дороги Дудинка—Норильск. жил на Каларгоне. долго болел цингой (к 23 года у меня не было зубов, все выпали). Остался жив благодаря человеку, которому должны молиться все оставшиеся в живых в Норильлаге. - Завенягяну Абраму Павловичу. Он мой спаситель, я уже находился в списках для отправки в Норильск-2, а оттуда никто не возвращался.
Что говорить и что писать? Не лай бог, что пережито. Меня реабилитировали только в 1959 году (даже в армию ва Отечественную войну не брали, несмотря па мои бесконечные заявления).
Сколько я скитался по стране, пока мне не разрешили жить дома, и Москве! Всего сейчас описать не могу.
Очень прошу сообщить мне счет в банке, чтобы я смог перевести скромные деньгн яв своей пенсии на памятник погибшим. Сколько людей погибло, знает один бог.
С уважением М. Д. МУТМАН.
Прочитала в «Известиях» статью «Памяти узников Норильлага». Не моту найти себе места.
Дело в том. что мой отец был арестован в 1936 году, в 1937 году Осужден. Получила я от него только одно письмо — из Норильска.
Болгак Иван Прокофьевич, 1899 г. р., рабочий-сталевар киевского завода «Большевик». Член партии с 1924 Т. Реабилитирован посмертно. В том письме он писал, что приобрел новую специальность. Вот все, что я знаю.
Мать тоже реабилитирована, она уже умерла. А мы были по детским домам.
У вас в городе создан общественный комитет по увековечению памяти жертв репрессий. Может быть, там что-нибудь узнают о моем отце. Я умоляю помочь мне.
БОЛГАК Ольга Ивановна.
Мой отец, Виктор Осипович Билжо (1884 г. р.), главный механик филиала, а затем начальник цеха фабрики «Гознак», на которой он работал с 1903 года, был арестован 6.01.36 г., осужден Военным трибуналом Московского военного округа в закрытом заседании 16.05.36 г. (дело № 66) по статье 58—14 к исправительным работам на 5 лет.
В середине 1936 года В. О. Билжо был отправлен в Игарку, а затем участвовал в строительстве железной дороги в Норильск. В его письмах, как мы помним, упоминалось Озеро Пясино и жилье на горе. Работа засчитывалась «год за два». Но через два года, за полгода до окончания срока заключения, письма прекратились.
Через некоторое время на наш адрес пришел ответ на его обжалование решения тройки УНКВД (13.02.3S г.) по Красноярскому краю — еще на 10 лет без права переписки.
Определением Военной коллегия Верховного суда СССР 18.07.56 г. оба приговора отменены и дело за отсутствием состава преступления прекращено.
В свидетельстве о смерти, которое мы получили из бюро загс Сталинского района г. Красноярска, зарегистрированном там 5.09.56, утверждается, что он умер 17.02.42 От язвы желудка. Место смерти не указано.
Деньги на создание мемориала перечислила.
Г. В. БИЛЖО.
Я. Алексеенко Иван Михайлович, родился в 1915 году, 23 января, на хуторе Комиссаровка Зверевского района Ростовской области. Отец мой — рабочий, шахтер, безграмотный, умер 6 1956 году. Мать — домохозяйка, безграмотная, умерла в 1969 году.
С 1927-го я работал ё колхозе. В 1930 году уехал на шахту «Гуково 15/16», где поступил в школу горнопромышленного училища (ГПУ). Окончил училище в 1933 году: получил образование в объеме 7 классов, научили меня токарно-слесарному делу и крепильщиком выработок. что мне очень пригодилось в жизни. На шахту им. Чичерина меня взяли в качестве слесаря водоотлива.
В 1933 году был принят в члены ВЛКСМ.
В 1937 году, 19 мая, арестован органами НКВД города Шахты в хуторе Комиссаровка.
8 июня 1938 года был осужден выездной Военной коллегией Верховного суда СССР по статье 17-58-8, 58-9, 58-11 к тюремному заключению на 12 лет и поражению в Правах на 5 лет. Отбывал поражение в правах 7 лет, итого прожил в ссылке 7 лет. И на сей день мне не объяснили, за что. С конфискацией личного имущества. Конфисковать было нечего; ваш дом — земляной, т. е. крыша была покрыта землей, пол — земляной. Жили очень бедно, только в начале 1937 года начали вдоволь есть хлеб.
22 декабря 1948 года закончилось отбытие первого наказания (с учетом снижения срока на 6 месяцев Особым совещанием НКВД СССР от 28 августа в 1945 году за хорошую работу на руднике № 1, где был начальником рудника тов. Савва Лев Александрович).
В 1956 г., 6 апреля, на основании приказа от 19 марта я освобожден от дальнейшего нахождения в ссылке. Документы пришли позже: «Дело по обвинению Алексеенко Ив. Мих., до ареста работавшего слесарем водоотлива в шахте им. Чичерина треста Несвитайантрацит, пересмотрено Военной коллегией Верховного суда СССР 28 апреля 1956 г. Приговор Военной коллегии от 8 июня 1938 года в отношении Алексеенко Ив. Мих. по вновь открывшимся обстоятельствам отменен и дело за отсутствием состава преступления прекращено. Алексеенко Ив. Мих. реабилитирован».
...В 1939 году меня и еще более четырех тысяч узников привезли из Соловецкой тюрьмы морем в Норильск. Я лично жил в гараже на карантине октябрь и часть ноября. Гараж не отапливался. А потом в палатке, которая была покрыта рваным брезентом, и в бараке, где находилось более ста человек, пол собирали из сырых досок, и в щели ветер-пурга задувал снег. На работу водили нас холодных и полуголодных Мертвых отправляли «под Шмидтиху». Я был молодой, но и мне тяжело досталась жизнь...
Недолго я работал на строительстве Соцгорода, некоторое время на строительстве жилых домов по Горной улице, где случайно видел тов. Завенягнна. Вскоре я попал в бригаду тов. Бубнова (мы его звали просто Володей) в штольню 275-го горизонта. Из этой выработки вырос рудник № 1, затем 1/7, 7/9 (нынешний «Заполярный»), Когда я выезжал нз Норильска, директором рудника был т. Сахаров. В августе 1959 года я был принят в члены КПСС.
В настоящее вр^мя живу на Украине, пенсионер с 1965 г.
В намять узников Норильлага 13 сентября выслал 50 рублей на специальный счет. Я ред. что правда восторжествовала.
АЛЕКСЕЕНКО Иван Михайлович.
На 21«м году жизни меня прочно одели в бушлат «врага народа».
После судилища, тюрем, этапов, пересылок — деревянная баржа, битком набитая такими же «врагами», под опостылевший шепот мелкого дождя остановилась у высокого берега Енисея. Это была нам неведомая Дудинка.
Необжитый, малолюдный берег стал быстро оживать — наполняться человеческим гомоном, криком, в порой — сдержанным смехом прибывшего народа, Люди радовались твердой земле под ногами, в главное — не видно было охранников.
Вскорости стали нас кормить, а потом и выдавать обмундирование — ватные брюки, бушлаты, сапоги. Кормили неплохо. На третий или четвертый день «почта» сообщила: скоро пешком пойдем в Норильск. Действительно, на следующий день стали вызывать по «личным делам» — такой был порядок. Вызванным выдавали сухари, сахар и «иной шпиг, давая понять, что путь предстоит далекий, продукты расходовать нужно разумно.
Впереди был проводник и несколько охранников на лошадях. Проводник словно магнитом тащил за собой и указывал направление. Таймырская тундра как бы противилась, не желая нас принимать: ни одного сухого бугорка, где бы можно было присесть или прилечь, мокрый мох и беспрерывный мелкий дождь.
На двенадцатые или пятнадцатые сутки со стороны Кайеркана появились встречающие. Мы шли дальше, к Угольному ручью. Там организовалось 2-е лаготделение со множеством каркасов, обтянутых брезентом.
Наша баржа была первой в 1936 году. Через несколько дней после прибытия к подножию горы Шмидта большую группу «врагов народа» отправили на Валек, где они сразу же стали строить железную дорогу. Мне, кстати, довелось ехать на первой ж.-д. платформе с Валька до кирпзавода.
«Враги народа» прекрасно понимали значение этой трудовой победы для тогдашнего Норильска и открыто радовались ей.
Но я забегаю вперед... Лагерь быстро пополнялся заключенными, прибывающими с Большой земли. Как только выпал снег и установились морозы, началась укладка шпал и рельсов по трассе Норильск—Дудинка, чтобы завезти необходимые грузы, прежде всего — продовольствие. На моих глазах и с моим участием строились ЦЭС (центральная электростанция), склады, бараки из бутового камня.
Где-то в 1937 году появились слова: ММЗ, МОФ, мехцех... Промзона превратилась в огромный «муравейник»; треск отбойных молотков, стук кувалд, кирок и ломов не прекращались и ночью.
Память хранит тот страшный год.
Я находился в лаготделении кирпзавода. Полярный день — первый в нашей жизни, После тяжелого труда заключенные вповалку спят на нарах. По-воровски беззвучно в барак заходят несколько человек в военной форме и наш нарядчик, вполголоса называют фамилии, нарядчик находит потребовавшихся и будит. Они поднимаются, их бесшумно выводят из барака, человек 30—40. Их уводят на второй Норильск, откуда никто не возвращался. Этого не забыть, но помнится и другое: первые колонны, первые фермы и балки будущего БМЗ. При мне монтировались первые ватержакеты и конвертеры, я видел, как пошел первый норильский штейн.
Это было зимой, на дворе морозище. В "небольшой конторке рядом с начальником плавильного цеха разместили и «врага», видимо, не опасного, которому доверили учет работы ватержакета, конвертеров разделительной плавки, остывочного пролета. В этой конторке я работал до середины мая 1945 года. Все руководители комбината считали своим долгом бывать на первом ватержакете. Походил и А. П. Завенягин, к которому решительно все относились с огромным уважением.
Хотя мой десятилетний срок окончился раньше, но только 26 мая 1945 года приказом по Норильлагу меня перевели на положение вольнонаемного без права выезда из Норильска. Все эти годы я работал честно и добросовестно.
Последняя моя норильская должность — старший инженер на БОФе, где и пришлось перенести новый удар: в 1950 году меня, как и многих других, уволили как «бывшего врага народа».
Выехал из Норильска вместе с семьей в Курганскую область. Через год меня «устроили» в подвал Курганской конторы КГБ, а в 1952 году постановлением Особого совещания мне определили вечное поселение в отдаленных районах Красноярского края, где я с семьей жил до 1955 года.
Только в 1958 году пришла бумажка о реабилитации и отмене прежних приговоров. Казалось, все в прошедшем, но сколько раз мне бдительные кадровики давали понять: вы же не фронтовик, вы были... вы не имеете права...
Реабилитация, что она дает?! Недавно просил в райисполкоме взять на учет (на получение благоустроенной квартиры), и мне опять сказали: «Вы же не фронтовик». До слез обидно! Сколько довелось мне и моей семье пережить и все мало, и остаешься бывшим, без права на полноправие.
Вношу свои предложения и пожелания: к памятнику пусть подходят дорожки, выложенные чугунными плитами, среди которых должны быть и плиты с изображениями Сталина, Ежова, Берии, Вышинского. Чтобы люди, идя к памятнику, топтали их презренные лица.
КАРАВАЕВ Алексей Сидорович.
Прочли публикацию и очень обрадовались: может, вы нам поможете узнать о жизни, страданиях, смерти безвинного мученика, нашего мужа, отца — Гончарова Григория Петровича, родившегося в 1896 году в г. Середина-Буда Черниговской области, украинца.
Когда его арестовали, 2 апреля 1938 года, он работал заведующим школы села Мироновка Шосткинского района Сумской области. Нам случайно удалось получить от него известие из г. Шостки о том. что его пытают, заставляют подписать протокол допроса, что его обвиняют в контрреволюционной деятельности, а он ни в чем не виноват, и чтобы его брат и я (его жена, Гончарова Антонина Мироновна. учительница) хлопотали об его освобождении.
Я побывала во многих отделах НКВД городов Украины, пыталась доказать его невиновность — в Шостке, Новгород-Северске. Глуховке, Чернигове, Киеве. Всюду искала мужа, но мне отвечали, что ничего о нем не известно. Тогда я решила написать письмо Сталину о том, что мой муж — честный труженик, он ни в чем не виновен, а его пытают, заставляют подписать заведомую клевету.
Отправив письмо, я, на случай моего ареста, договорилась со знакомыми, что они возьмут к себе мою 10-летнюю дочь Нину. Не проходили месяцы, годы, ответа на письмо н запросы не было, а потом началась война. Так я ничего и не узнала о горькой судьбе своего мужа, безвинно погибшего где-то. Только когда Н. С. Хрущев раскрыл перед народом злодеяния Сталина, я подала в Прокуратуру СССР заявление о реабилитации Гон¬чарова Григория Петровича и вскоре получила официальное извещение о посмертной реабилитации и свидетельство о смерти. Сообщается, что умер ой 20 мая 1942 года, я реабилитирован в 1956 году.
Как я жила с дочерью, что пришлось нам перенести, писать долго, трудно, да теперь всем известно. Но до сих пор нас беспокоит вопрос, где могила мужа, отца, как он жил, страдал, ни в чем не повинный человек?!
Могилы погибших в Великую Отечественную войну разыскивают следопыты, честь и хвала и. А кто сообщит миллионам людей, где погибли, похоронены безвинные жертвы сталинских репрессий? Эта мысль все время гложет нам сердце, требует ответа.
Поэтому, прочитав, что активисты и общественность г. Норильска ведут розыск и публикуют материалы, рассказывающие о бывших узниках, живых и мертвых, мы обращаемся к вам: может. кто-то знает о судьбе Гончарова Григория Петровича? Очень просим ответить нам по адресу: 343400, Донецкая область, г. Артемовск, ул. Леваневского. 103. кв. 22, Гончаровой Антонине Мироновне (1899 г. рождения), или ее дочери Гончаровой Нине Григорьевне.
Глубоко признательны вам за то. что разыскиваете безвинно погибших людей.
С уважением к вам ГОНЧАРОВЫ.
Мой дед, Жамойда Александр Михайлович, 1903 г. рождения, кандидат в члены ВКП(б) с 1920 года, член ВКП(б) с 1925 года. В период с 1919 по 1937 год занимал должности начальника оперативного штаба по борьбе с бандитизмом (лето 1921 г.. Харьковская область); инспектора губернского управления милиции, комиссара школы милиции (лето 1925 г.. Полтава). В 1929— 1937 гг. он работал в редакции газеты «Коммунист», член редколлегии, зав. отделом международной информации.
В 1937 году арестован, осужден как враг народа. В 1939 году попадает в Норильск. За годы пребывания в Норильлаге работал навалоотбойшиком, породоотбойщиком. проходчиком шурфов. ламповщиком-пыжеделом, проходчиком, начальником ОТК. слесарем, десятником, учетчиком-нормировщиком ОТиЗа и т. д. Полностью реабилитирован в 1956 году и выехал из Норильска в г. Киев, где еще долгое время занимался активной партийной и общественной деятельностью. Персональный пенсионер республиканского значения. Умер в 1978 году. Похоронен по его завещанию в Шушенском.
Это, Так сказать, короткая биографическая справка.
Высылаю вам интересный на мой взгляд документ—копию обращения деда в ЦК ВКП(б), — который показывает, в известной степени, то, как люди становились «врагами народа».
Если вас заинтересует этот материал и сочтете возможным опубликовать его, гонорар за публикацию прошу перевести на строительство памятника «Жертвам репрессий».
С уважением ЖАМОЙДА Александр Георгиевич.
В ЦЕНТРАЛЬНЫЙ КОМИТЕТ ВКП(б).
9 августа 1937 г. органами НКВД УССР в Киеве я был арестован, обвинен и 30 октября 1937 г. выездной сессией Военной коллегии Верховного суда СССР осужден по статье 20-54 п. 8, 11 Уголовного кодекса УССР к 10 годам тюремного заключения я 5 годам поражения в правах.
Существо моего обвинения, насколько я припоминаю теперь из предъявленного мне накануне суда и отобранного у меня па суде, заключалось в следующем:
1. Мне инкриминировалась принадлежность с конца 1936 г. в соучастие в контрреволюционной троцкистской организации, которая будто бы была создана в редакции газеты «Коммунист» (орган ЦК КП(б) Украины), где я работал с 1929 года.
Не помню точно формулировку конкретных «фактов», явившихся основанием для этого обвинения, но. кажется, основным из них было то, что наряду с другими руководящими работниками газеты способствовал, якобы, сотрудничеству в ней лиц, оказавшихся впоследствии врагами народа (бывший редактор газеты, секретарь ЦК КП (б) У Попов Н. Н„ завкультпроп ЦК Атрафьян и др. ответработники центрального аппарата на Украине).
Несерьезность этого обвинения очевидна по той простой причине, что все лица, о которых в данном случае идет разговор, во-первых, в помещавшихся ими в газете материалах никакой контрреволюционной пропаганды не протаскивали, а во-вторых, о силу занимавшегося ими тогда положения, их статьи, выступления и пр. в не попадали под действие обычной редакционной обработки, к которой я имел отношение.
Вторым, кажется, пунктом обвинения было то, что в начале 1937 г. я, руководя отделом иностранной информации в газете, скрыл будто бы полученную одним из моих тогдашних сотрудников. комсомольцем .Богатовым. какую-то газету из Испании (во время событий 1936—1937 гг.). оказавшуюся троцкистской листовкой. На самом деле я не только не скрыл, но даже использовал эту газету для своего печатного выступления в том же «Коммунисте» по поводу раскольнических действий троцкистских элементов в Народном фронте Испании. К тому же я по роду выполняемой мною работы получал и имел доступ к различным заграничным изданиям, и какая-то случайно попавшаяся незначительная испанская газета ничего в этой практике не изменила и изменить не могла. Этот же факт в свое время служил предметом специального разговора в парторганизации «Коммуниста», которая, признав допущенную мною формальную ошибку (несообщение о получении), никакого злого умысла в этом не усмотрела.
Не более убедительными являются в другие конкретные данные, приведенные в обвинительном заключении, которые я не могу теперь даже .вспомнить. Опровергнуть все эти данные при сколько-нибудь объективном расследовании не представляло бы яи малейшего труда.
В том же обвинении указывалось, что в принадлежности к контрреволюционной организации я уличаюсь показаниями Кулика (б. директора Укр. Партиздата) и Солода (б. зам. директора РАТАУ) — лиц. которых я вообще мало знал и совместно с которыми никогда не работал. Никогда ни очной ставки у меня с ними не было, ни их письменных показаний я не видел.
Таковы были основания к обвинению меня участником контрреволюционной деятельности и осуждению.
Формулировку приговора, который я слышал только при оглашении его председателем суда Орловым после 8—10-минутного разбирательства (включая время и на судейское совещание) и обращенных ко мне 2—3 формальных вопросов, — эту формулировку я вспомнить не могу. но. как кажется, она в основном соответствовала приведенному выше содержанию обвинительного заключения по моему делу.
2. Как обстояло дело в действительности. Первый, основной вопрос, это вопрос о существовании в «Коммунисте» контрреволюционной троцкистской организации в 1936—1937 гг. Я категорически утверждаю, что такой организации не было, и это все мое утверждение выразительно подтверждается тем фактом, что почти все лица. привлеченные одновременно со мной... освобождены из заключения н дела о них прекращены. А раз не было участников, кто же входил в организацию?
Пол категорию освобожденных моих товарищей я не попал я свое время, очевидно, только потому, что был уже осужден раньше их и вывезен из Киева.
3. Как же все-таки могло случиться. Что я, считавший себя активным и дисциплинированным членом большевистской партии, отдавший ей всю свою сознательную жизнь с 16-летнего возраста, когда вступил в нее будучи добровольцем Красной Армии, оказался обвиненным в тягчайшем преступлении против воспитавшей меня партия и Советского государства, невинно осужденным по этому обвинению и теперь уже заканчиваю срок неправильно наложенного на меня наказания за преступления, которых не совершал.
Я объясняю это тем, что в сложной обстановке лета 1937 г. проникшие в аппарат НКВД УССР проходимцы и карьеристы (если не прямые провокаторы и подлинные гитлеровские агенты) в ряде случаев, не разбираясь с существом дела, производили избиения честных и преданных советских и партийных кадров. Только так я, в частности, могу объяснить поведение ведшего мое дело следователя Плохих и его нач. отделения Бондаренко. Эти лица не только не проявили интереса к установлению истины, хотя имели все к тому возможности, но и преднамеренно отрезали от меня эти возможности.
Использовав нервное потрясение после ареста и доведя избранной ими системой допросов (лишение сна, оскорбления, угрозы, физические методы) до состояния невменяемости (галлюцинации), они вынудили меня на такой бессмысленный шаг, как собственноручно подписанные мною показания, в которых я сам возвел на себя ряд абсурдных обвинений, которые даже не снились и моим следователям: «связь» с дашнаками, которых я никогда в глаза не видел, «ограбление» совхозов где-то на Сев. Кавказе, где я никогда не был, вовлечение в организацию чуть ли не самого тогдашнего наркома внутр. дел Украины Леплевского и т. д. Недаром этот мой бред (в буквальном смысле этого слова) даже следователи были вынуждены стыдливо изъять из дела...
Сообразив, чем грозит мне в этой обстановке написанный мною бред, я оказался вынужденным пойти на своеобразную «хитрость»: не зная, что этот бред уже не фигурирует в деле, я решил выиграть время, чтобы на суде раскрыть истину, и для этого дал новые, другие показания. Указав на отмеченные парторганизацией мои промахи и ошибки. я подписал сделанный следователем Плохих топорный перевод их на язык Уголовного кодекса. Удовлетворившись этим, следователь меня больше не вызывал, и следствие по моему делу было на том закончено.
4. Надежды и расчеты на суд. однако, не оправдались. В спешке и суд так же проштамповал безграмотную следовательскую стряпню, а в результате уже более 9 лет я отбываю ничем не заслуженную мной кару.
За это время я трижды делал попытки добиться правды, обращаясь с письмами на имя ЦК ВКП(б) из заключения в Соловецкой тюрьме (1938—1939 гг.) о пересмотре моего дела. Но они остались безрезультатными.
После этого еще дважды, будучи в Норильском ИТЛ и работая на угольной шахте № 12, 23 июня 1941 года, в день, когда мне стало известно о нападении Германии на СССР, затем в августе 1942 года, когда фашистские орды подступали к Сталинграду — в самое трудное для страны время, — я в своих письмах на имя ЦК ВКП(б) вновь обращался с единственной просьбой отправить меня на фронт, оставляя все вопросы, связанные с пересмотром моего дела, на послевоенный период. Но и эти ходатайствования оказались тщетными.
Надо ли говорить, что несмотря на все пережитое мною за эти годы, я ни разу, ни на минуту не терял уверенности в конечном восстановлении истины и в соответствии с этим убеждением, поддерживающим меня морально, отгонял от себя естественное чувство незаслуженной обиды и отдавал поручавшейся мне работе, какой бы она ни была, все свои силы и способности.
Помимо работы на производстве (на шахте), я проводил все это время значительную культурно-массовую работу среди лагерного населения. За время войны, в условиях отсутствия здесь агитационно-пропагандистского материала. я написал ряд патриотических пьес, одобренных KBO ИТЛ и ставившихся на местных клубных сценах, и множество песенок на военную. производственную тематику. Принимал активное участие в лагерной печати, руководил культурно-массовой секцией лагпункта. Эта моя работа не раз отмечалась руководством комбината, ИТЛ, шахты. За нее также решением Особого совещания При НКВД СССР в 1943 г. мне предоставлена льгота — сокращен срок наказания.
5. Все изложенное в этом письме правдиво от слова до слова, в это легко может быть установлено.
Более 9 последних лет моей жизни, из них 4 года Великой Отечественной войны, потеряны для меня бессмысленно и безвозвратно. Этих лет уже не вернешь и совершенной надо мной судебной ошибки не исправишь. И все же теперь я вновь решил поднять этот вопрос с одной-единственной целью; хотя бы и с запозданием добиться истины, чтобы снять с меня и с моей семьи незаслуженно брошенное пятно и полностью реабилитироваться от неправильно возведенных на меня обвинений.
10 июня 1946 года.
гор. Норильск, Красноярского края, угольная шахта № 12-24. Жамойда А. М.. бывш.
член ВКП(б) с 1925 г. (кандидат в члены партии с 1920 года), ныне заключенный
Н¬рильского испр.-труд. лагеря МВД СССР.
Узнав о том, чтб в Норильске создан общественный комитет по увековечению памяти жертв репрессий, с огромной радостью и глубокой болью я, столько переживший в 4-м лагпункте Норильска и. в Кайеркане, хочу сообщить о некоторых заключенных, с которыми мне пришлось делить нелегкую судьбу в 1949-1953 годах. Не всех помню по имени-—и отчеству. В основном все знались и общались по фамилии и по номерам на бушлатах, куртках, брюках. В те годы в 4-м лагпункте находились писатели, артисты. художники, музыканты, врачи, инженеры, конструкторы, участники Великой Отечественной, рабочие, колхозники, люди очень многих национальностей. Все работали на строительстве медеплавильного завода и города (Дворца пионеров. торгового центра, жилых домов). В 40-градусные морозы и в пургу рыли котлованы в мерзлоте, заливали бетонные фундаменты будущего Норильска. Многие полегли на месте работы, особенно те. кто работал в ночную смену. Обессиленные от недостаточного питания, замерзшие, они жались к шлаковым выбросам медеплавильного, чтобы согреться хоть немного, да так и не вставали. Утром их находили мертвыми под снегом, околевшими. Их трупы заключенные волокли в лагерь в доказательство «наличия» бригадного состава.
Много имею о чем рассказать. О бунте заключенных 4-го лагпункта, кроваво подавленном. О «документальном» кинофильме, как комсомольцы строили медеплавильный завод. По слухам, фильм вместе с первой медью был преподнесен Сталину ко дню его рождения по случаю досрочного окончания строительства плавильного цеха. Как ни странно, этот фильм был продемонстрирован заключенным 4-го лагпункта, тем, кто действительно строил завод.
О себе могу сказать, что, как большинство, сидел по ст. 58-1а (решение Московского особого совещания). Срок — 25 лет. Позже был понижен до десяти. Освободили меня при массовой реабилитации в 1956 году.
Очень хочется повидать Норильск. Что там сейчас, где был 4-й лагпункт? (Здание было из шлакобетона). Как выглядит центр города. в строительстве которого принимал участие и я. Мне уже 70 лет. Стал заслуженным работником физической культуры Молдавской ССР, откуда я родом. Персональный пенсионер. Здоровье крепкое. Помогла норильская закалка! Может, пригласите на закладку памятника? Был бы очень благодарен.
С уважением ЩЕРБАКОВ Валентин Николаевич.
От имени живых, мертвых, бывших узников Норильлага, без вины брошенных в этот ад, выражаю вам великую благодарность. А то становилось досадно, когда читал о сооружении памятников жертвам террора в других городах, но не в Норильске. Сам я попал под чугунный каток беззаконий в 1937 году, будучи учащимся второго курса техникума. Мне было 18 лет. Объявили «врагом народа» по «букету» 58-й статьи, Как и абсолютное большинство, вины за собой не знал, не было ее.
С августа 1939 г. по 1947 г, находился в Норильлаге. Затем до 195fi г. ссылка там же. в Норильске. Только поистине великий XX партсъезд освободил от гнета, без вины виноватого.
Отбывал я сначала в 1-м лаготделенни, он был у Нулевого, а большую часть срока — на «Угольном». Работал на руднике № 1... Привезли из Соловецкой тюрьмы меня, можно сказать, еще мальчишкой, и, видимо, молодость помогла выжить. Знаю, как многие прибывшие вместе со мной пожилые люди, а таких было много, в первую же зиму не выдержали и померли.
Все это было давно, но в то же время незабываемо близко. Многое осталось в памяти...
Жил в Норильске до 1976 года, работал на руднике «Заполярный». Сейчас мне почти 70 лет.
Еще раз большое спасибо инициаторам создания памятника невинным жертвам Норильлага.
С уважением
БАРАНОВ Василий Васильевич.
СТРАНИЦУ ПОДГОТОВИЛ
НЕШТАТНЫЙ ОТДЕЛ ИСТОРИИ И КРАЕВЕДЕНИЯ
Заполярная правда 11.01.89