Наверно, у каждого из нас есть журнал или газета, которые мы предпочитаем другим. Для меня такой любимой газетой является «Заполярная правда». Не только потому, что являюсь ее читательницей с тридцатипятилетним стажем и до сих пор считаю одной из интересных и «хорошо смотрящихся», но и оттого, что отдала ей несколько лет своей жизни в самый, пожалуй, тяжелый период ее истории — период становления и завоевания авторитета.
СЛУХ об издании в Норильске своей городской газеты появился довольно скоро после того, как бывший заполярный поселок приобрел статус города. Надо сказать, что к тому времени Норильск уже имел опыт выпуска газет на месте. Это были газеты «Норильстроевец», «За металл», орган политотдела ИТЛ и комбината (позднее ее переименовали в «Сталинец»); «Металл — фронту» (после войны — сначала «Металл — Родине», потом «За ударный труд»), орган культурно-воспитательного отдела управления лагеря; спортивный бюллетень, основанный и редактировавшийся журналистом Евгением Рябчиковым в сороковых годах. Каждая из этих газет имела весьма ограниченный тираж и небольшой объем, у каждой был свой круг читателей. И вот теперь должна была появиться общегородская (!), настоящая четырехполосная газета.
Первый ее номер родился 22 декабря 1953 года. Передовая статья рассказывала о задачах городской газеты, ее программе. На третьей странице выступал секретарь горкома КПСС Л. Антонов. В разделе «Партийная жизнь» был напечатан материал о ходе изучения работы И. В. Сталина «Экономические проблемы социализма в СССР». А надо сказать, что на открытии первой полосы под заголовком «Великий вождь и мыслитель» была помещена подборка с портретом генералиссимуса и сообщением: «Вчера исполнилось 74 года со дня рождения Иосифа Виссарионовича Сталина». Но подборка была для столь великой темы непривычно невелика; стихотворение Николая Грибачева, названное «Партии — слава», и под портретом — цитата из Обращения ЦК КПСС, Совета Министров СССР и Президиума Верховного Совета СССР от 5 марта 1953 года по поводу смерти Сталина.
Время было знаменательное. Культ вождя еще не развенчан, но славословия в его адрес уже заметно ослабли. Проявлялись симптомы предстоящих перемен. Две колонки третьей полосы и часть четвертой занимало правительственное сообщение «В прокуратуре СССР», где рассказывалось о преступных действиях Л П, Берии. Для норильчан его имя было наполнено особым смыслом: ведь долгие годы этот человек был шефом Норильлага и комбината.
Под рубрикой «День нашего города» шла подборка информации о норильских новостях: досрочном выполнении годовой программы одним из рудников, семинаре по экономике, предновогодней торговле, премьере драмтеатра и т. д. Иллюстраций в номере было всего три, и то тассовские. Столь же бедными в этом отношении оставались больше года и другие номера.
Тираж новой газеты был пять тысяч экземпляров, выходила она три раза в неделю. Под каждым номером стояла подпись: редактор С. П. Баранов.
Серафим Петрович приехал в Норильск, кажется, из Красноводска, за плечами у него был немалый опыт газетной работы В его творческой биографии слова «первый редактор» повторялись несколько раз. Это был хороший организатор и преданный своему делу человек.
-Штат -будущей «Заполярки» подбирал идеологический отдел крайкома партии, поэтому никого из сотрудников Баранов заранее не знал; редактор был представлен уже сформированному главным образом по анкетным данным, в основном женскому, коллективу. Прошло некоторое время, пока Серафим Петрович разобрался в своих подчиненных — кто что может и кто чего стоит, определяя расстановку сил: кому «доверить» партийную жизнь, кому производство, быт, культуру и т. д.
Не повезло Серафиму Петровичу с заместителем: молодой еще мужчина оказался приверженным к спиртному и, недолго проработав, умер. Новым заместителем была утверждена Елизавета Ефимовна Дударева, трудолюбивая, энергичная, справедливая, но без опыта работы в газете, до «Заполярки» трудилась в партийных органах. Вере Карловне Туровой, бывшей супруге секретаря райкома партии в Красноярском крае, женщине весьма привлекательной, вначале поручалось освещение партийной тематики. Но постепенно эти вопросы перешли в ведение Е. Дударевой, а Турова возглавила отдел культуры. Производством с помощью других товарищей первоначально занималась бывшая фронтовичка Вера Карганова, ответственным секретарем около полутора лет работала Галина Челнокова.
Хочется назвать наиболее активных нештатных авторов: Галина Шматлай, секретарь партбюро механического завода; Ирина Труфанова, работница окружкома профсоюза; И. Беляев и И. Романова, заведующие отделами горкома партии; А. Шебалина, заведующая библиотекой горкома. Несколько позже на страницах газеты стали появляться другие подписи: работницы никелевого завода Зои Стартовой, заместителя главного механика комбината Владимира Лебединского, техника Анетты Тереховой, рабочего рудника семь-девять Алексея Бондарева...
Почти все цехи комбината были засекречены, поэтому часто корреспонденции и заметки начинались так: «Коллектив предприятия, где руководителем тов...». Вот и предстояло читателям отгадывать шарады. Называть завод или рудник цензура не разрешала.
Я приехала в Норильск осенью сорок шестого года к сестре, которая работала » цехе связи. До этого у меня был некоторый опыт работы литсотрудником в многотиражной и районной газете, печатались мои заметки и в «Красноярском рабочем». Поэтому сразу пошла в редакцию многотиражки «За ударный труд», а здесь как раз искал себе замену, чтобы уехать, литработник Юрий Сальников (впоследствии он стал писателем). Меня приняли на его место. К ноябрю 1949-го доросла до замредактора, исполняла обязанности редактора. А потом ушла в ремонтную пошивочную мастерскую, долго трудилась в библиотеке (до июля 1954 года). Дело в том, что я осенью 1947 года вышла замуж за работника оксиликвитного завода С. Щеглова, а он незадолго до того освободился из лагеря, где отбывал срок по 58-й статье. Первое время это не вызывало в мой адрес никаких нареканий, хотя и были попытки некоторых сверхбдительных коллег обратить внимание начальства. В конце же 1949-го я стала определенно ощущать настороженность... Уже началась очередная кампания по разоблачёнию и выискиванию «врагов народа», и мне, жене бывшего заключенного, работать в управлении лагеря было неуютно.
Воскрешая «лица, давно позабытые», счастливые и несчастные дни, работу в газете для заключенных, вспоминаю норильский лагерь. Ведь, собирая материал, мне часто приходилось бывать в лаготделениях и лагпунктах, в бараках и «пищеблоках», клубах и санчастях, не говоря уж о промплощадках, цехах и стройках, где работали заключенные. И все обходилось хорошо. В каждом лаготделении у нас, газетчиков, был свой авторский актив, свои, как их называли, «лагкоры» — лагерные корреспонденты. Как правило, это были интеллигенты или рабочие, в прошлом партийные работники, сидевшие по пятьдесят восьмой статье. Среди них было много инженеров всевозможных специальностей, техников, недоучившихся студентов технических и гуманитарных вузов, педагогов, врачей, медсестер; встречались и бывшие журналисты, руководители предприятий, строек.
Норильский отличался от других лагерей тем, ч»о со времен Завенягина такие люди работали в основном по специальности или близко к ней, инженерно-технических дел на комбинате всем хватало, немало требовалось и обслуги — врачебной, хозяйственной, снабженческой... Строился гигантский комбинат, действовали большие и маленькие цехи, фабрики, мастерские. Наверно, больше чем нужно было всяких контор, где трудились в тепле и светле плановики, экономисты, нормировщики, проектанты, бухгалтеры и счетоводы, товароведы и проч. Это многих спасало от общих работ, где люди неприспособленные, в условиях страшных таймырпург и морозов, быстро теряли силы и погибали. Так что «раздутые штаты» в этих условиях были благом.
В лагерной газете всех наших «лагкоров» мы могли называть только по фамилиям. И, общаясь с ними, беря у них интервью, информации о трудовых успехах, организовывая «авторские материалы», даже когда писали об этих людях зарисовки и очерки, мы, вольнонаемные газетчики, не имели права называть их ни товарищами, ни по имени и отчеству. Насчет «слова гордого товарищ» было строго, это правило соблюдалось неукоснительно как с той, так и с другой стороны. А вот «в миру» по имени-отчеству называли наших авторов-заключенных и мы, газетчики, и нас они. Правда, когда вблизи не было начальства, имею в виду лагерное, вохровцев. Начальство производственное в большинстве было из тех же зэков, преимущественно по пятьдесят восьмой, да и вольнонаемные руководители называли по имени-отчеству пожилых и наиболее уважаемых, просто по имени — кого помоложе, по фамилии — разве что мало знакомых. Обращение «гражданин начальник» можно было услышать только по отношению к лагерному начальству, да и то не так уж часто. Больше им пользовались заключенные-бытовики (т. е. сидевшие по бытовым статьям кодекса) и урки; политические избегали такого обращения и употребляли его лишь в самых необходимых случаях.
Надо сказать, что большинство заключенных, к кому мы обращались за сведениями для газеты, с большим уважением и охотой имели с нами дело.
Видя, что с ними обращаются по-человечески, почтительно, дружелюбно, люди, годами приученные к окрику, презрительному третированию, раскрывались душой навстречу газетчику, пришедшему за тем, чтобы рассказать о человеке доброе, поведать о его производительном труде на благо Родины. Это было очень и очень важно для советских людей, невинно осужденных, да и для тех, кто попал в лагерь за дело, но совершил преступление не такое уж страшное, или нечаянно, без злого умысла. Впрочем, и большим преступникам доброе слово, доброе отношение в лагере было необычайно ценно и действовало благотворно.
Видя, что газетчик уважает их труд, их интеллект, относится доброжелательно, заключенные старались по мере своих возможностей отблагодарить за это. Чем? Тем же добрым отношением. Идешь, бывало, в лаготделение, в тот или иной лагпункт, и знаешь: у вахты уже ожидает тебя лагкор Он проведет через ворота зоны, покажет все, что просишь и что в его возможностях показать, ни на минуту не оставит без своего гостеприимного внимания, убережет, а то и защитит от циничного оклика, злобной реплики. А сколько еще расскажет о себе, о прошлой своей жизни, роботе на воле, о родном городе, семье. И сколько выспросит о делах в поселке, о культурных событиях...
Насколько я знаю большинство наших лагкоров было потом реабилитировано. Некоторые сразу же уехали «на материк», на свою родину, другие еще долго оставались и работали в Норильске по вольному найму, продолжали быть активными строителями в новых условиях, сотрудничали и с «Заполярной правдой». Таковы были, например, Иосиф Адольфович Шамис, строитель, высокоэрудированный и деятельный человек; бывшие фронтовики Василий Петрович Ермаков, поэт, и Алексей Ткачев, работавший в газете «За ударный труд» художником (он не дожил до освобождения); Борис Александрович Яковлев, Федор Андреев, Галина Строева, Михаил Гончаров (несколько лет спустя я встретила в Норильске его дочь-врача и я писала о ней)...
Яковлев говорил, что до заключения работал в «Комсомольской правде». Был он несколько высокомерен и, помню, как-то спросил меня, была ли я в Москве. Потом говорит Ткачеву: «Двадцать три года — и не удосужилась». А что было в том удивительного, если человек родился и вырос в Сибири, в крестьянской семье?
Писал Яковлев довольно сухо, поучиться нам у него было нечему, не то что у Алексея Николаевича Гарри, отточенный и свободный стиль которого всегда был для нас недосягаемым образцом. (Проработал в газете у нас он недолго, чем-то проштрафился в глазах лагерного начальства— и его перевели на другую работу. Вскоре Ткачев передал мне его просьбу — прислать хлеба и мыла. Я купила и передала. Зачем сообщаю об этом? — такие вещи строго запрещались и преследовались, расценивались как связь вольнонаемных с заключенными; за это даже, случалось, давали срок. И уж, во всяком случае, если бы об этом куске мыла узнали, мне не работать в редакции),
Ткачев умер, говорили, от того, что съел сразу буханку мягкого хлеба. Было это где- то в пятидесятом...
Для лагкоров День советской печати был самым радостным праздником, В этот день их отпускали пораньше со смены, они собирались в клубе лаготделения, слушали доклад редактора, в котором назывались и лучший из них, а некоторые даже получали подарки-поощрения, назначались в президиум торжественного собрания. Пятого мая зал всегда был полон. После доклада устраивали концерт лагерной самодеятельности или демонстрировался фильм. Приходилось делать доклады и мне.
Оставшиеся в Норильске после реабилитации, или просто освобождения наши лагкоры вызывали сюда жен и детей; те, кто помоложе или не имели семьи, обзавелись семьями. С некоторыми из них мы поддерживали знакомство.
.Работать в библиотеке мне нравилось, дела шли хорошо; но, когда увидела первый номер «Заполярной правды», вновь потянуло к перу. 8 июня 1954 года я прочла в этой газете свою зарисовку «У детской кроватки», разверстанную высоким подвалом. Опубликовали без правки, мне это понравилось, и вскоре я вновь появилась в редакции — с критической заметкой о «культуре» торговли. Заметка тоже прошла, меня пригласил редактор и после краткой беседы предложил должность литсотрудника. Я отказалась. Какой из меня газетчик, если на руках трое детей, да и муж в это время учился во Всесоюзном заочном политехническом . институте и сдавал сессию в Москве. Я написала ему о предложении редактора. «И ты еще раздумываешь? Когда тебя приглашают в городскую газету?! — удивился он. — Немедленно соглашайся».
Первое впечатление от редактора: очень строгий, суровый, деловой и видит тебя насквозь. Да, фигура Серафима Петровича впечатляла. За массивным двухтумбовым столом он был внушителен. Волосы ежиком, крупный нос, решительный подбородок, большие очки в черной роговой оправе, через которые пристально смотрят стального цвета глаза. Возраст средний. Это тебе не прежняя твоя редакторша Ирина Ивановна Труфанова, думала я. (Она всегда была мной довольна, считала подругой и запросто называла: Нинуля).
Скоро я поняла, что С. П. Баранов — человек с большой буквы. Рядом со строгостью в нем уживались внимательность, забота и даже нежная привязанность к подопечным. Это был Коммунист. Как мы узнали, он ехал на работу, не выбирая, —- куда посылала партия, делу отдавал всего себя, рабочие часы свои не считал. Нередко писал дома, вечерами, брал туда и статьи сотрудников.
Ольга Казимировна была чуть старше мужа, выше его ростом. По профессии — бухгалтер, Когда-то у них было двое детей, мальчик и девочка. Жили Барановы тогда в Ашхабаде. В 1948-м там случилось страшное землетрясение, город был разрушен, погибло очень много людей. В газетах в то время было не принято информировать читателей о катастрофах и стихийных бедствиях в нашей стране. Так вот, дочери было около девятнадцати лет, сыну — около десяти. Девушка погибла сразу, мальчик умер от тяжелых травм. Серафим Петрович и Ольга Казимировна об этом никогда не говорили, но кто-то мне рассказал. Однажды я была у них и видела висевшие на стене портреты погибших детей. Много лет спустя, после отъезда Серафима Петровича и его жены из Норильска (они поселились в Дивногорске, где Баранов был назначен редактором городской газеты «Огни Енисея»), после его кончины Ольга Казимировна пережившая мужа на несколько пет умирая, велела положить эти портреты себе в гроб.
Была у первого редактора «Заполярной правды» слабость к сокращенным именам в подписях авторов, Иногда Серафим Петрович писал юморески — они появлялись на страницах. подписанные: Ив, Жгут. Подпись заведующей отделом писем Евгении Логиновой он переделывал в «Евг. Логинову». Однажды имя автора Николай редактор превратил в «Ник.», но, видимо, сообразив что это можно понять по-разному, оставил, как в оригинале: Н.
Родительские чувства Баранов и его жена переносили на молодых людей, встречавшихся им на работе.
Помню, в 1955 году, вернувшись из отпуска, я увидела в промышленно - транспортном отделе, где работала, новую сотрудницу — невысокую тоненькую девушку с большими зелеными глазами. Валя Мартынова прибыла в Норильск по окончании факультета журналистики Свердловского университета. Мы как-то сразу подружились, девушка оказалась общительная, душевно открытая. Она дала мне посмотреть подготовленные ею первые материалы — они мне очень понравились. Шли после работы вметя. От проспекта Сталина Валя должна была повернуть налево. Оказалось, она живет у Барановых: «Пока получу свое жилье; мне у них хорошо...».
Через несколько месяцев Валя получила квартирку по соседству с домом, где жила я с семьей, и это сцементировало зародившуюся между нами дружбу, которая продолжается вот уже больше грех десятилетий.
Помню, сколько хлопот было у Серафима Петровича с приехавшим в 1956 году по ёго вызову молодым журналистом из Йошкар-Олы Владимиром Кудряшовым. Это был второй мужчина в редакции. К нему Серафим Петрович относился поистине с отеческой заботой. Устроил его в хорошее общежитие, внимательно вчитывался в его материалы, сам их правил, пока не передал Володю ко мне в отдел (промышленности и транспорта).
А сколько чуткости, заботы и терпения отдал Серафим Петрович Рае Михайловой, пришедшей в «Заполярную правду» примерно в то же время (впоследствии она приняла фамилию мужа работника комбината Ю, М. Смоловя).
баранов как-то интуитивно чувствовал человека, способного писать, и не жалел времени на то, чтобы передать ему все, что сам мог и умел. Раиса Петровна о своих журналистских университетах и о первом редакторе «Заполярной правды» уже писала на страницах нашей газеты — с чувством глубокой благодарности к своему наставнику.
Почти одновременно с Володей Кудряшовым штат редакции пополнил Александр Григорьевич Фишман, человек с дипломом журналиста, как и Мартынова. А первое время почти все, кто делал норильскую городскую газету, пришли в нее, что называется, от станка. Не имелось специального журналистского образования и у Баранова.
В том же 1956 году придумал для нас Серафим Петрович учебу. Раз в неделю после работы мы собирались в самой большой комнате редакции, усаживались за столы, а редактор с учебником для начинающих газетчиков расхаживал и диктовал нам довольно каверзные фразы. Мы записывали, потом вносили литературную правку и листочки отдавали Серафиму Петровичу. Дома он проверял эти контрольные работы, сверяя то, что мы написали, с тем, что должно быть по правилам стилистики, и ставил оценки.
Баранова очень радовало появление в штате все новых сотрудников с журналистским образованием (Галя Истомина, Боря Руденко, Люся Слесаренко). Им же было чему поучиться у Серафима Петровича. Это была главным образом практика — составление макетов, умение написать фельетон, юмореску, не говоря уж об оперативности, принципиальности, скромности. Самой большой провинностью редактор считал злоупотребление редакционным удостоверением, извлечение каких-либо выгод личного плана.
Вспоминаю такой случай. Работал в редакции молодой человек с высшим педагогическим образованием, назовем его Лева М. Попав однажды в какое-то место, где определенному кругу работников выдавали пайки или продавали дефицитные в Норильске продукты (кажется, какую-то зелень, редис, свежий лук), он тоже подошел к прилавку и потребовал от продавщицы и его оделить номенклатурными витаминами, А когда продавщица отказала, стал возмущаться и чуть ли не угрожать: вы-де узнаете, кто я такой... Узнали об этом на следующий день в горкоме партии и в редакции. Леве пришлось расстаться с «Заполяркой». Это был урок для всех нас. Все мы были молоды, жили в условиях северного дефицита бытовых благ, испытывали нехватку витаминов: мяса, молока, фруктов и овощей в магазинах было не купить; вечной проблемой была и покупка теплой одежды для себя и детей, мебели, кухонной утвари, разных мелочей, которые так необходимы.
Раз или два всем скопом нам удалось «толкнуть» Серафима Петровича на «злоупотребление служебным положением». В Норильск завезли шерстяные одеяла, и не просто коричневые или серые, какими мы украшали свои кровати, а цветные, яркие и теплые. Но их не продавали, а распределяли по секретным спискам. Кому-то из редакционных работников удалось увидеть эти роскошные изделия. Все мы, особенно женщины, загорелись страстной мечтой приобрести такие сокровища. Рисовалось в воображении, как вместо нашей серятины украшаем ложа белыми цветами по зеленому полю и листьями по канве.
Мы стали потихоньку давить на Серафима Петровича, а когда в редакцию в очередной раз заглянула Ольга Казимировна, мы и ее ввели в курс дела. «Да я бы не отказалась, — сказала она, — у нас ведь тоже нет ни ковров, ни одеяла приличного». Мы прозондировали в торговом отделе комбината, в магазине. Нигде не возражали против того, чтобы отпустить для коллектива редакции 10—12 одеял, И вот после долгих колебаний редактор сказал: «Ну, ладно». Полагаю, что он и сам радовался, глядя на наши сияющие лица, когда в редакцию привезли три или четыре мешка с одеялами.
Одевался Серафим Петрович более чем скромно. Постоянно один и тот же темный костюм, под ним рубашка без галстука. Простая шапка-ушанка, черный полушубок, черные валенки. А надо сказать, что руководящие работники комбината и пониже рангом носили каракулевые папахи и шапки, желтые кожаные пальто с каракулевыми же воротниками, белые бурки, окантованные кожей. Нам было обидно за редактора, хотелось, чтобы наш руководитель выглядел респектабельно, не хуже других. Но в норильских магазинах в ту пору ничего приличного купить было невозможно, все распределялось или, по словам Райкина, доставалось «с заднего кирильца»; а кланяться заведующему или еще кому-либо, мы твердо знали, Баранов не станет. И вот по согласованию с Ольгой Казимировной и после продолжительных уговоров Серафима Петровича мы добились от него согласия на пошив в ателье драпового пальто с каракулевым черным воротником и такой же шапки. Конечно, все хлопоты по оформлению заказа взяли на себя редакционные женщины. Зато сколько приятных эмоций испытали мы все, увидев редактора в приличествующих его возрасту и положению обновках!
Был наш первый шеф скромен и воздержан во всем, щепетилен в вопросах распределения гонорарного фонда, себе лишнего рубля не выпишет.
Вернусь к первым шагам работы в «Заполярной правде». Примерно неделю я сидела на обработке писем, сборе информации, записывала, какой начальник у того или иного предприятия. В обеденный перерыв бежала, домой (квартира была в то время на улице Ломоносова, недалеко от Севастопольской, где помещалась редакция) — надо было кормить грудью младшего сына.
Постепенно мне стали поручать более сложные задания: зарисовки о людях, всевозможные отчеты, даже фельетоны и рецензии на спектакли. Писала и обзоры стенных газет, стихотворные подписи к карикатурам; да все, что было надо.
Одну корреспонденцию не забуду до конца своих дней.
Первого июля 1954 года Серафим Петрович уехал в отпуск. Ответственность за выпуск газеты, как водится, передал своему заместителю — Е. Дударевой. У меня с ней сложились очень добрые, до-верительные отношения. Елизавета Ефимовна давала прочесть свои статьи перед публикацией — считала меня опытным человеком и сложившейся журналисткой. Как она ошибалась!
Часто посещая различные предприятия комбината, звоня в общественные организации, я стала замечать, что люди все реже бывают на своих рабочих местах, все больше и больше просиживают на различных собраниях и заседаниях. Подобрала факты, нашла стихи Маяковского о прозаседавшихся, весьма выразительную карикатуру (на ней было изображено, как человека разрывают сразу на три заседания, а он в отчаянии кричит: «Братцы! А когда же работать?»). Особенно увлекались заседаниями в окружкоме профсоюза, который в ту пору временно возглавлял Г. Ф, Руденко. Заявив на летучке о том, что у меня есть такая тема и получив благословение и. о. редактора, я со спокойной совестью принялась готовить материал, который назвала: «Меньше заседательской суетни, больше живого дела!» (такие «яркие» заголовки были в то время не редкость). Он был напечатан 21 октября. Начиналась статья цитатой из выступления Н. С. Хрущева на сессии Верховного Совета СССР, где говорилось как раз об этом. До того не было случая, чтобы городская газета критиковала окружком профсоюза. Статья обратила на себя внимание читателей. Вырезку из газеты редакция послала на имя Руденко. Прошло около недели, ответа нет.
И вот однажды утром из окружкома профсоюза приходит посыльный и говорит: «Через десять минут начинается расширенное заседание президиума окружкома по обсуждению вашего выступления. Присылайте своего представителя». Елизавета Ефимовна не знала, что можно отказаться от этого приглашения и ч потребовать присылки официального ответа. Она попросила В. К. Турову пойти на заседание. «Кто писал, тот пусть и идет!» — последовал категорический отказ. «Придется вам пойти, Нина Ивановна», — решила Дударова.
Под осуждающие взгляды профсоюзных работников я прошла в до отказа заполненный зал. Г. Руденко с неприязнью к газете и автору корреспонденции (оказалось, ему известно, кто написал, хотя статья была редакционная, без подписи) говорил о черной клевете в адрес окружкома, о том, что «Заполярная правда» не пользуется авторитетом у читателей, часто искажает факты и т. д. Настрой был дан, и на мою бедную голову со всех сторон посыпались упреки, обвинения; вспоминали опечатки, ошибки, другие промахи газеты. Так как я в редакции работала недавно, та даже и не подозревала о многих, которые — увы! — действительно были (да и в какой газете их нет, особенно на первых порах?). Что я могла возразить, например, против того, что опера «Кармен» приписывалась Пуччини, стихи одного поэта щедро дарились другому, пьесы назывались постановками, искажались фамилии? Говорилось на этом заседании- судилище и о том, что в адрес молодой «Заполярки» была реплика «Красноярского рабочего» по поводу заметки, в которой критиковалась, парикмахерша, наградившая пациентку фиолетовыми бровями.
Предоставили и мне «последнее слово». Я сказала, что о старых ошибках не знаю, а что касается статьи о бесконечных заседаниях,то она продиктована временем, и я считаю ее правильной. Зачитали постановление, в котором просили горком партии «поставить газету на место», а автора статьи наказать.
Переволновавшаяся, встревоженная до предела, вернулась я в редакцию; Дударова тоже приуныла: вот и выскажи правду! Вскоре ее вызвали в горком. Елизавета Ефимовна как могла защищала позицию газеты, не спорила о действительных ошибках, а потом не сдержалась. Прорвались все обиды и на горком, и на горисполком, которые не обеспечивают свой орган всем необходимым для нормальной работы, не заботятся о нем, не защищают, не поддерживают его авторитет. У газеты нет не только автомашины, но даже мотоцикла, сотрудники с трудом добираются до разбросанных на большой территории, часто за пределами города, предприятий, часами мерзнут на автобусных остановках, на городском транспорте отправляют в типографию макеты номеров, поздно ночью, нередко пешком, добираются домой с дежурства, ни у кого из сотрудников нет домашнего телефона. Высказав все это, Елизавета Ефимовна разрыдалась и выбежала из кабинета.
А через день/или два вернулся в Норильск Баранов. Разумеется, ему сразу же все стало известно, и, хотя отпуск у него еще не кончился, он вышел на работу. «Ничего, — успокоил он нас, —• все правильно. Поглумились они, а теперь мы их посмешим, да так, что смеху будет полные валенки», Эта присказка о валенках со смехом частенько слетала с уст нашего редакторе. Иногда она звучала как шутка, иногда — как угроза.
В конце октября бюро горкома рассмотрело выступление газеты и реакцию на него окружкома профсоюза. Рабочий день давно кончился, все сотрудники редакции разошлись по домам, и только мы с Дударевой сидели, ждали Баранова, ждали своей участи. Сколько было волнений, предположений.
— Все, — сказал Серафим Петрович, открыв дверь и удивившись нашему присутствию. —Мы победили.
4 ноября появилась заметка: «По поводу одного опровержения». В ней было сказано о решении бюро горкома, признавшего статью «Меньше заседательской суетни» правильной и осудившего стремление опорочить выступление газеты и зажать критику. Поведение Руденко на заседании президиума окружкома было квалифицировано как непартийное.
Надо сказать, что этот эпизод имел важное значение не только для редакции, но и для Норильска в целом. Он впервые показал, что городская газета способна одернуть руководителей даже высокого ранга.
Вскоре редакции была выделена автомашина, за ней закреплен шофер.
Вспоминается еще несколько удачных выступлений.
На никелевом заводе строился новый цех. Сроки его пуска приближались, а конца стройки видно не было. Поговорив со всеми ее участниками, я решила посмотреть на дело поближе. В одно зимнее утро, потеплее одевшись, поднялась на леса, где хозяйничала бригада каменщиков. Люди работали на ледяном ветру, это был без преувеличения труд-подвиг. Я пробыла с ними половину смены, четыре часа. Все отметила: когда начали кладку, сколько времени ушло на подготовку рабочих мест, разборку инструмента, на простой из-за несвоевременной подачи раствора, кирпича, выяснила, от кого персонально это зависело... Корреспонденция была замечена, её обсудили в строительных органиэациях.
КАК-ТО в конце января 1957 года а редакцию пришел помощник машиниста электровоза руднике «Медвежий ручей» Николай Семененко. «Заметку подать можно?» — спросил простуженным голосам. И вместе с заметкой выложил, что наболело. Возили они руду на обогатительную фабрику в думпкарах. И вот с одного состава «срезали» 120 тонн примерзшей к днищам руды. Оказалось, случай типичный, приходится туда и назад таскать десятки тонн грузе), емкость составов сокращается, и никто из руководителей не принимает мер избежать убытков. «Только :за восемь рейсов, — возмущался Николай, — из-за этого смерзяния на фабрику недодано 500 тонн руды. Из восьми составов полтора — вхолостую. За смену делаем от карьера до бункеров по одному репсу вместо трех».
Решила изучить вопрос на месте. Ранним утром шагала я по уступам «Медвежки», освещенным прожекторами.
— Семененко работал сегодня в ночь, - объяснили мне. — На фабрику . сейчас отправляется состав из-под 31 эксклватора, машинист Пономарев.
Я попросилась к нему в кабину. Анатолий и его помощник Александр Орешников обрадовались корреспонденту, многое добавили к рассказу Семененко; многое увидела я своими главами. Приняв состав от ночной смены, Пономарев и Орешников больше часа ждали «толкача», потом последовала команда уступить путь рихтовочной машине. Так они оказались у 31-го экскаватора, но на нем не было напряжения, пришлось отойти под десятый. Ребята негодовали: «Что за работа, никакой согласованности между службами рудника. Пока доберемся до БОФ, всяких остановок будет не меньше десяти».
Смерзание руды оказалось далеко не единственной бедой. В блокноте появилось много записей о недостатках в снабжении спецодеждой и в учете работы, планировании операций и организации труда. Все это нашло . отражение в корреспонденции «Состав идет на фабрику».
Когда газета с ней вышла в свет, меня пригласил секретарь горкома, занимавшийся промышленностью, Ю. Д. Лапин. «Да, картинку вы нарисовали! Спасибо, нам многое теперь видно». Добиться похвалы от этого малоразговорчивого человека удавалось немногим. Меня это окрылило. Вскоре я узнала, что взаимосвязи между горняками и обогатителями улучшились.
' В другой раз, петляя с горняками «Медвежки» от одного бурового станка к другому, наткнулась я на невысокую горку, присыпанную снегом.
— Что это за «пирамидка Хеопса»? — спросила я.
Сопровождавший меня горняк стряхнул часть снега. Что- то звякнуло. Оказалось, это запасные части к бурстанкам, та самые, из-за которых станки нередко простаивали. Кто- то забыл об этом запасе.
Нелегко и не просто начинался путь «Заполярной правды». Читатели об этом, наверно, не догадывались, да и какое им до того было дело, они ждали от газеты помощи в жизни, в работе, в быту. Если отношения редакции с горкомом партии и горсоветом складывались хотя и не споро, но все же прогрессировали, то с управлением комбината добрых, доверительных связей не устанавливалось довольно долго. Работники управления в услугах газеты не нуждались, они не привыкли общаться с прессой, ведь в системе Минцветмета комбинат делал первые шаги, еще в силе оставались многие привычки и традиции ушедшего времени. И мы, первые журналисты городской газеты, не имели опыта, необходимых знаний, да и побаивались затрагивать начальство.
Помню такой случай. Был у нас бойкий сотрудник Геннадий Деменчук. К тому же редакционный поэт, он взялся изобличить засевшего, как ему казалось, в плановом отделе комбината матерого чиновника. Это был влиятельный, авторитетный работник, самоуверенный и высокомерный. При первых же вопросах он оглядел Деменчука презрительно и сказал сквозь зубы:
— Это же приемы желтой прессы!
«Надо налаживать отношения», — решил Серафим Петрович. Я к тому времени была утверждена в должности заведующей отделом промышленности и транспорта. Обязанности директора комбината исполнял заместитель начальника Главникелькобальта А. А. Каспаров, Я позвонила ему, попросила написать статью или дать интервью о ходе выполнения производственной программы. С замиранием сердца ждала ответа — это был первый в моей жизни разговор с человеком столь высокого служебного положения.
— Мне удобнее дать интервью, — послышалось на том конце провода.
— Когда?
— Можете подъехать сейчас, у меня есть окно.
Кладу в сумку блокнот, две авторучки и под напутствия редактора — вперед!
В просторном кабинете за большим письменным столом сидел человек кавказского облика. Я протянула руку, он ответил крепким рукопожатием, беседа началась. Я торопилась занести в блокнот все, что он мне рассказывал, боялась что- то упустить или записать так, что дома не разберу.
Когда мои вопросы иссякли, он спросил, давно ли я в Норильске, есть ли семья, нравится ли мне моя работа. Узнав, что я сибирячка, поинтересовался, умею ли делать пельмени, мол, давно мечтает отведать сибирское блюдо. В заключение позвонил' диспетчеру, сказал, чтобы отвезли меня в редакцию.
Там ждал Серафим Петрович. Я доложила о беседе, он от удовольствия потирал руки (была у него такая привычка). Всю ночь я разбирала свои каракули, перерабатывая их в статью. На следующий день она пошла в набор, и под заголовком «Решающие задачи комбината» и за подписью А. Каспарова с его титулами открыла первую полосу.
С тех пор моя робость перед комбинатским начальством прошла. Познакомилась я с начальниками отделов, многими сотрудниками, приобрела несколько новых авторов и консультантов, стала каждую декаду посещать планерки в конференц-зале управления. А 5 мая и. о. директора комбината посетил торжественное собрание рабкоров, организованное редакцией в драмтеатре, — это был еще один шаг к завоеванию авторитета «Заполярной правды.
А. Каспаров недолго возглавлял комбинат. Вскоре на пост директора был назначен Владимир Васильевич Дроздов, а главным инженером — Владимир Иванович Долгих, С обоими отношения у нас сразу сложились.
Владимир Васильевич был невысок, плотен, полон энергии и остроумен. Дело знал отлично, хотя имел лишь среднетехническое образование (по специальности «Холодная обработка металлов»). Наблюдать, как он проводит оперативки, было одно удовольствие.
Обычно о положении дел докладывал В. И. Долгих — коротко, деловито, убедительно. Потом Дроздов давал слово отстающим и провинившимся, причем комментировал их высказывания — с юмором, перераставшим в сарказм, действовавшим лучше иного приказа и нагоняя.
На одно из предприятий управления местных стройматериалов не завезли вовремя сырье. План повис в воздухе.
— И как же поступил в этой ситуации начальник? — рассказывал, наставляя собравшихся, директор комбината. — Потом он докладывал мне: «Гиписа нету, щебеня нету. Звонил куда надо и диспетчеру».
Начальник этот говорил с сильным акцентом. Но еще сильнее чувствовались отрыжки старых методов «хозяйствования».
— Так почему же ты звонил сначала «куда надо», спрашиваю его, — заключал Владимир Васильевич, — а уж потом диспетчеру комбината?
Зал покатывался.
На оперативке выяснилось, что крыша одного из цехов кобальтового завода держится буквально на честном слове, К. Н. Бродницкий, толковый и знающий инженер, в данном случае просмотрел непорядок. Был он импозантен и горд победами на «личном фронте». Дроздов, выслушав сообщение представителя службы техники безопасности, говорит:
— Вот сидит перед вами красавец-мужчина в натуральную величину, а что у него в цехе — не знает.
Меткие определения Дроздова надолго прилипали.
Присутствие на оперативках давало много материала, раскрывало «кухню» сотворения плана, обнажало слабые места и обогащало фактами высоко-производительной работы. По окончании месяца, а иногда и раньше, если возникали трудности с выполнением плана, я давала в газету отчет с планерки. Заседание начиналось после обеда и длилось до К8н- иэ рабочего дня. Дома, накормив детей и мужа, который, как правило, приходил с работы еще позже меня, уложив ребятишек спать, садилась писать.
В поисках наиболее оперативных и полных форм производственной информации я договорилась с плановым отделом комбината о публикации в «Заполярной правде» ежедневных сводок выполнения месячного плана основными предприятиями города. Первая такая сводка появилась 11 апреля 1957 г. Для нее установили место — внизу первой повесы. Иногда я сопровождала сводку комментарием. Начинание всем понравилось, были довольны и в комбинате, и в горкоме, и рядовые читатели — ведь все они были тружениками этих предприятий. Такая форма информации оказалась долговечной... Менялось, преображалось лицо газеты, росли тираж и формат, разнообразнее становилось содержание, интереснее его подача, совершенствовалось журналистское мастерство сотрудников, которых сменилось уже несколько поколений, а сводка — на месте!
Конечно, нелегко было возглавить промышленно-транспортиый отдел (он же ведал и строительством) молодой женщине, к тому же, не имевшей технического образования. Опыт непосредственного знакомства с производством у меня был невелик: когда-то в юности несколько месяцев за токарным станком. Образование общее ограничивалось десятилеткой, потом два года училась в вечернем университете марксизма-ленинизма в Красноярске (на факультете русского языка и литературы), год — на факультете искусств в сети политпросвещения в Норильске. Все ограничивалось главным образом практикой, напряжение было огромное. Помню, как удивлялись приезжавшие в Норильск корреспонденты, узнавая, что здесь (!) отдел промышленности возглавляет женщина.
Поэтому, когда по семейным обстоятельствам нам с мужем пришлось расстаться с Норильском (в 1961 году), я рекомендовала на свое место показавшего себя энергичным, деловым и способным газетчиком В. И. Пономаренко (Никак не предполагала, что он станет «адмиралом» и грозой нарушителей на озерах, Норилке, Талой).
Много интересных людей пришлось встретить, работая в промышленном отделе. Богат был комбинат замечательными специалистами. Приходилось встречаться с Н. Н. Урванцевым, И. В. Коровяковым, с другими учеными, видными инженерами, героями труда. Все это обогащало, приносило опыт, наполняло внутренний мир.
Но в жизни, как известно, все перемешано, рядом с замечательными людьми много и всяких. И слава и знаменитость иных бывает преходяща, а то и призрачна.
Одно время в Норильске неустанно трубили фанфары в - честь начальника рудника 7/9 Белокопытского. Предприятие систематически перевыполняло план по жильной руде — самой ценной и выгодной для комбината. Однажды, году в 55-м, редактор дал задание к очередному важному мероприятию, кажется, к партийной конференции, подготовить материал под рубрикой «Люди переднего края» — о трех лучших коммунистах-производственниках. Были названы и кандидатуры, вероятно, по согласованию с горкомом. В их числе был Белокопытский.
Первые два человека оказались трудными для газетчика — скупо рассказывали о себе, неохотно давали биографические сведения, не хвалились успехами, передовыми методами. Но когда в редакцию явился Белокопытский, я не успевала за ним записывать. Сплошь достижения, сплошь победы. Работал там-то, награда такая-то, поднимал из руин предприятие одно, другое, орден, медали... При этом зорко вглядывался в молодых сотрудниц — видно было, как говорится, орла по полету...
Выбор был сделан в пользу Елизаветы Дударевой. Белокопытский пригласил ее на рудник, пообещал интересный материал. В назначенное время прислал за ней машину. Материал Дударева, конечно, нашла. Но быстро поняла, что другая цель руководила гостеприимным директором. С подозрительной настойчивостью он стал предлагать «черноглазой» работу на руднике, обещал золотые горы. Между прочим, прославленный директор женат был к тому времени не единожды...
А созданная им «слава» рудника быстро закончилась. Стало известно, что эксплуатировалось месторождение варварски, подготовительные вскрышные работы велись с недопустимым отставанием, и вскоре рудник оказался в глубоком прорыве. Вопрос рассматривался в горкоме партии, Белокопытский поспешил расстаться с Норильском. Потребовалось много сил и времени, чтобы восстановить нормальную деятельность предприятия.
Активное участие в этом приняла и «Заполярная правда». Была создана выездная редакция на руднике 7/9, два раза в неделю она выпускала листовку. Дело это было поручено В. Мартыновой, долгое время она дневала и ночевала на руднике, изучая обстановку, формируя авторский актив. Общительная, быстрая, энергичная, находчивая, с тонким пером, журналистка в короткое время создала прочный авторитет выездной редакции, вместе с горняками добиралась до самых отдаленных уголков подземного лабиринта. «Заполярная правда» на руднике 7/9 выходила форматом в половину тогдашней городской газеты (четверть «Правды»), каждый номер горняки ждали.
К слову сказать, опыт такого издания мы использовали и позже, некоторое время выпускалась листовка «Заполярной правды» на руднике «Медвежий ручей» (вел ее наш нештатный автор, активист норильской печати Дебола Касполатович Алкацев, Борис Казбекович, как его называли мы в редакции).
В заслугу В. К, Туровой следует отнести создание при «Заполярной правде» литературного кружка, выросшего вскоре в литобъединение. Вера Карповна подобрала первых участников, поместила объявление в газете. И вот однажды вечером, после рабочего дня, в комнате отдела культуры собралось довольно много любителей литературы. Из любопытства и я заглянула туда. В комнате сидели солидные мужи, Вера Карповна за столиком держала вступительное слово. Собравшиеся влюбленно смотрели на молодую черноволосую женщину с ярким румянцем на щеках.
Немногие из первых посетителей литгруппы удержались в ней. Иные неспособны были отличить басню от эпитафии, да и желания особого повысить свой уровень в этом смысле у них не было. Но костяк истинных любителей российской словесности постепенно сформировался. Постоянными посетителями занятий стали Лариса Кузнецова, Сергей Щеглов, Марк Певзнер, Алексей Мамаев, Александр Смекалин, Дмитрий Сагалаев, Марат Селегенев, Давид Кугультинов, Виталий Головин, Марат Векслер, Алексей Бондарев, Петр Грязное, Владимир Рывчин, Дебола Алкацев, Надежда Иоакиманская.
Из всех участников норильского литобъединения один Кугультинов достиг настоящих высот в литературе. Об этом человеке хочется вспомнить подробнее.
Когда я работала в бюллетене «За ударный труд», поселковая почта доставила в КВО конверт из одного лаготделения — несколько рукописных страничек: отрывок из поэмы о Великой Отечественной войне. С первых же строк было ясно, что стихи талантливые. Только вот подпись автора никак разобрать не могли. В конце концов без уверенности, но остановились на варианте, предложенном машинисткой Верой Александровной: Кучумитинов. Было это в конце 1946 или в начале 1947 года.
Летним утром 1948 года я подарила Сергею Львовичу первенца — дочку. На второй или третий день он не смог до закрытия приема передать мне записку и какой-то подарочек и, когда спустился с горы, где взрывал заряды оксиликвита, дверь роддома (он помещался в двухэтажном из красного кирпича здании неподалеку от ТЭЦ) была уже закрыта. Сережа легонько, без всякой надежды, постучал в нес. К его радости, дверь отворилась. Он увидел невысокого смуглолицего человека, казаха или киргиза, который вежливо и доброжелательно его выслушал и взял передачу.
Муж не нашел ничего более подходящего, чем' принести новоиспеченной матери том Шекспира. Его, вместе с запиской и еще чем-то съестным, и передал мне вежливый смуглолицый юноша в белом халате. Он спросил, будет ли ответ, я написала несколько слов, он взял листок и отнёс. А поздно вечером, когда соседки по палате уже спали, на цыпочках подошел к моему изголовью и сказал:
— Вам принесли Шекспира. Если вы не будете ночью читать, то, может быть, дадите мне эту книгу до утра?
Несколько суток мы читали драмы Шекспира по очереди: я — днем, он — ночью.
Юноша этот был быстр, ловок, буквально летал по лестнице, коридорам и палатам и со всеми был необычайно доброжелателен, общение С ним доставляло радость обитательницам роддома. Звали его женщины почему-то Юрок. Он был любознателен, всем старался угодить, помочь, сделать приятное. Мне сказали, что он заключенный, но на обычного лагерного работягу он мало походил. Вскоре кто-то объяснил мне, что это калмык, поэт, зовут его Давид Кугультинов, до войны еще он был принят в Союз писателей, потом воевал... Кто-то — добрый человек! — вытащил его с общих работ на морозе и устроил дневальным, а потом в роддом, вахтером. И тут' я вспомнила эпизод с «Кучумитиновым».
Позднее мне рассказывали, что Давид Кугультинов работал на базе Норильснаба.
Встречая Давида в «Заполярной правде», на занятиях литобъединения, я каждый раз вспоминала первое знакомство с этим человеком. Он стал к тому времени представительным, неторопливым, годы брали свое. Кугультинов теперь высоко нес красивую голову с вьющимися волосами, одет был в добротный, хорошо сидящий костюм. Не знаю, был ли он к тому времени реабилитирован или это еще предстояло. Меня он, конечно, не узнавал, я не стала напоминать ему о роддоме. А стихи его, которые приносил Сергей Львович с литобъединения, читала с удовольствием, хотя и не понимала их истинной ценности. Да и не лучшие, наверно, это были стихи. Только позже, когда слава пришла к этому человеку и стали звучать и печататься в центральной прессе его произведения, я, как и многие, по-настоящему оценила их. И по сей день читаю и слушаю строчки Кугультинова с большим чувством.
Сергей Львович лет десять после нашего выезда из Норильска (а Кугультинов выехал еще раньше) переписывался с ним, напечатал о его творчестве много статей в газетах. На полках в нашей квартире стоят сборники стихов с дружескими автографами поэта.
На днях пришел ноябрьский номер журнала «Знамя» за 1988 год. В подборке стихов старого норильчанина Марата Кайтмазова мы прочли небольшое стихотворение «Поэт», посвященное его земляку и товарищу по литобъединению Д. Кугультинову:
Туда, где товары и гири,
пришел он сегодня чуть свет:
поэт не бряцает на лире —
заведует складом поэт.
Но здесь, где рогожи и бочки,
он чует, что песня жива!
Что делать? Приходовать строчки?
Как мясо, морозить слова?
Трубить в самоварные трубы?
Иль, склад заперев на замок,
жалеть, что когда-то на губы
замка он повесить не смог?
Под стихотворением: Норильск, 1955.
Из норильских встреч с людьми, .чья биография была сходна с кугультиновской, запомнились мимолетные встречи с дочерью Александра Косарева Еленой. Когда я, перед «Заполярной правдой», заведовала ' библиотекой отдела подготовки кадров комбината (она помещалась в бараке за зданием техникума, на Октябрьской улице Соцгорода, где был расположен учебно-консультационный пункт ВЗПИ, только что открывшийся в Норильске), сюда приходили за книгами студенты-заочники. Среди них была девушка, в книжном формуляре которой я записала: Елена Александровна Косарева. Фамилия была всем с детства известная в нашем поколении, комсомольцев тридцатых-сороковых годов, отчество подтверждало, что рассказы, передававшиеся полушепотом, о том, что это дочь расстрелянного секретаря ЦК комсомола, не выдуманы.
Девушка была немногословная, несуетливая, скромная и привлекательная, я бы сказала, изящная. Брюнетка, чертами лица напоминавшая дочерей солнечной Грузии, не задерживалась надолго у окна раздачи книг, а брала их много; получив, сосредоточенно рассматривала, листала; возвращала точно в назначенный срок. Она в числе первых норильчан поступила в ВЗПИ, воспользовавшись открытием УКП. Позже я узнала, как оказалась Елена Косарева в Норильске. Она приехала сюда к матери, Марии Викторовне Нанейшвили-Косаревой, которая после многих мытарств по лагерям и тюрьмам была завезена заканчивать срок в Норильлаге. Встреча матери и дочери состоялась через девять лет после разлуки, каждая пережила за это время много страшного.
В дни, когда я писала эти воспоминания, отмечалось 70- летие комсомола, говорилось и писалось о его деятелях, павших жертвами сталинских репрессий. Немало было напечатано и о Косареве, Мильчакове, их семьях. В эти дни я услышала по радио голоса Марии Викторовны Нанейшвили и Елены Александровны — обе они, к счастью, живы.
В числе студентов ВЗПИ, посещавших библиотеку отдела подготовки кадров, было много людей с трагической судьбой, хотя и не знаменитых фамилий. Здесь бывали работники комбината Исаак Копп, Алексей Хромов, геологи Штамбергер, Плешаков, Фомин, Николай Колокольчиков, Злата Кузьмина, Олег Провоторов, Александр Нагорнов. Одним из первых поступил в ВЗПИ, сменив прерванное судьбой гуманитарное образование на инженерное, и мой муж Сергей Щеглов. Хорошо помню некоторых из этих людей, много сделавших для становления комбината и города. Все они были, за редким исключением, уже не юноши, некоторые и вовсе в возрасте. Но с какой энергией овладевали они знаниями, как целеустремленны были, с какой серьезностью относились к занятиям, организованным при УКП!
Были читателями той библиотеки и преподаватели техникума и института — математик Фридрих Генрихович Шмидт, физик Сергей Александрович Штейн, получивший впоследствии известность как писатель Снегов, механик Семен Ильич Курков, теплотехник Александр Иванович Невский, геолог Николай Николаевич Урванцев. Вспоминаю всех этих людей с большой теплотой и уважением.
У Николая Николаевича Урванцева мне потом приходилось брать интервью в качестве сотрудницы «Заполярной правды» уже в те годы, когда положение г его изменилось, когда истинные масштабы этой личности высветились полным светом. Он с большим уважением относился к запросам газеты, обстоятельно рассказывал о геологических делах. Беседуя с ним, я всегда помнила о героической эпопее его на Северной земле, о многолетнем замалчивании его исторических заслуг в годы несправедливого осуждения. Имя Николая Николаевича всегда было овеяно в Норильске ореолом особого значения, его глубокие научные познания, полнейшая осведомленность во всем, что касается норильских месторождений и географии, а также человеческое обаяние неизменно привлекали к нему самых разных людей.
Приятно вспомнить сейчас, десятилетия спустя, со сколькими замечательными и интересными людьми свел и познакомил Норильск, работа в «Заполярной правде». Приходилось нам с Сергеем Львовичем принимать в своей квартире писателей, журналистов, видных инженеров — Н. С. Устиновича, Е. И. Рябчикова, В. П. Дунаева (скончавшегося недавно в Нью-Йорке), А. И. Шевелева, С. Оборского, 3. Но гача, исследователей оксиликвитов Ж. К. Граубица, Ю. Н. Зинюка. В «Заполярной правде» встречались с приезжавшими в Норильск Михалковым и Алексиным, Вадимом и Алексеем Кожевниковыми, Анной Вальцевой, Николаем Ушаковым, Петром Вершигорой, Тихоном Семушкиным. Если полистать подшивки «Заполярки», можно найти и еще немало имен.
Коллектив редакции был сплоченный, вместе встречали праздники, особенно любили День печати. После торжественного собрания все собирались у кого-нибудь из сотрудников.
Однажды эти приятные часы были омрачены. Собрались мы в свой профессиональный праздник (он совпал с воскресеньем) на квартире у бухгалтера «Заполярки» — милейей Анастасии Пятковой. Все прошло хорошо, было весело, дружелюбно, да и разошлись по домам рано. Но нашелся кто-то из сверхбдительных — сообщил в «вышестоящую инстанцию» о «пирушке». Серафима Петровича пригласили в понедельник в горком партии.
Горком и редакция располагались в то время на одном этаже большого административного здания на улице Севастопольской (наши остряки называли его «желтым домом» — так он был покрашен). - Редактор, человек аккуратный, чистоплотный, приходя на работу, снимал пиджак, вешал на спинку стула и работал, как правило, в пуловере: вычитывал наши материалы, считал строчки, рисовал макеты номеров, помогая ответственному секретарю. И когда раздавался звонок «сверху», Серафим Петрович надевал пиджак, застегивал его на все пуговицы и отправлялся к начальству.
На сей раз редактору досталось за нашу «пирушку». С тех пор несколько лет мы не отмечали праздники совместно, собирались на своих квартирах только по нескольку человек.
К тому времени ушли из редакции или уехали «на материк» Е. Дударева, В. Карпова, B. Карганова, Г. Деменчук. Появились молодые журналисты со специальным образованием. Но во главе газеты еще долго стояли журналисты-практики: C. П. Баранов, а после него Андрей Всеволодович Суходрев. Не имея диплома, они чувствовали себя не то чтобы неуверенно, но перед начальством стояли навытяжку.
Валя Мартынова довольно быстро была назначена ответственным секретарем, а через несколько лет — редактором. И вот ее «пригласили на ковер». Метод разговора был прежний. Но Валентина Дмитриевна повела себя необычно.
— По какому праву, — спросила она секретаря горкома, — вы разговариваете со мной в таком оскорбительном тоне?
С тех пор отношение руководства к редактору, да и к газете, стало более уважительным. И времена менялись, и люди приходили новые. Впрочем, времена не могут не меняться без смены людей.
В ноябре 1960 года в Норильск прибыли чехословацкие журналисты Станислав Оборский (из «Руде право») и Зденек Ногач (Чехословацкое телевидение). Они работали над книгой о Сибири и, конечно же, не могли обойтись в ней без знаменитого города в тундре.
Погода резко испортилась, завыла пурга, авиапорт закрылся, когда иностранные гости должны были улетать. Руководство горкома партии обязало А. В. Суходрева скрасить гостям скуку ожидания самолета, а заодно и устроить праздник. Андрей Всеволодович пригласил ведущих сотрудников на совет. Думали, думали, как лучше провести эту акцию, и решили: соберемся все, как бывало неоднократно, в нашей квартире. Одна из наших двух комнат была довольно просторной, в центре стоял широкий круглый стол. Недостающие ковры и стулья принесли из редакции, собрали складчину, в ресторане заказали самые изысканные блюда вместе с красивой посудой.
Вечер прошел отлично. Станислав и Зденек свободно говорили по-русски, угощали нас каламбурами, танцевали, пели с нами «Катюшу» и «Подмосковные вечера», исполняли музыкальные номера и под собственный аккомпанемент на фортепиано.
Но жизнь богата не только радостным. Хранится в памяти и мрачное, и драматичное.
Работала у нас в отделе про-мышленности «Заполярки» некоторое время Эля Р. (назовем ее так). Отрасли между нами были распределены: у меня — металлурги и обогатители, железнодорожники, автомобилисты, у Володи Кудряшова — горняки, шахтеры, у Люси Слесаренко — предприятия местной промышленности; Эле поручили освещать строительство (позднее его вел Боря Руденко). Все вместе мы обязаны были из номера в номер обеспечивать материалы на первую и третью страницы,
Эля отличалась добрым, спокойным характером, Писала неплохо. Невысокая, стройная, с тихим интеллигентным голосом, а лицо, увы, гладкостью кожи не отличалось. Девушка, естественно, страдала от это-го, с мужчинами держалась замкнуто. И они не баловали ее своим вниманием.
И вот однажды на стройке какой-то мастер или прораб проявил о ней заботу, проводил до ее общежития. Завязались теплые отношения, девушка решила, что этот человек полюбил ее, и сама влюбилась. А через некоторое время, в зимний день с ледяным норильским ветром, когда Эля в очередной раз пошла на стройку и заглянула к своему знакомому, тот встретил ее особенно радостно и взволнованно сообщил, как он сегодня счастлив: приехала к нему жена с ребенком.
Что было с бедной Элей! Рухнули все ее надежды, все мечты. Девушка решила умереть. Сегодня же, сейчас же! Не помня себя, она побрела в тундру.
В конце дня у нас в отделе раздался звонок. Какой-то мужчина сообщил мне, что сотрудница редакции сидит на пеньке в тундре, по дороге на Выделенный (был такой пункт между Норильском и Вальком, там была радиостанция, два барака). По тому, что рассказал человек, я поняла, что это Эля, Мужчина сказал, что он шел из Норильска на Выделенный, где он работает, заметил Одинокую фигурку, подошел к ней, с трудом добился ответа на свои вопросы, пытался уговорить девушку пойти с ним на радиостанцию, но тщетно.
Короткий зимний день подходил к концу. Я побежала к редактору, рассказала ему о звонке незнакомого человека. Тут же несколько сотрудников во главе с Валей Мартыновой собрались на поиски. Достали лыжи и отправились в направлении Выделенного. И действительно, вот она, Эля, сидит на пеньке, вся зареванная, застывшая, приготовившаяся принять смерть. Привели девчонку в ее комнатку в общежитии, отпаивали горячим чаем, оттирали руки и ноги, успокаивали, убеждали забыть горести — все пройдет, все обойдется!
Вскоре Эля покинула Норильск. Ее подруга, работница отдела писем Эмма Минакова рассказывала позже, что она поступила в университет, на факультет журналистики.
Не успевая все сделать на работе в редакции, я часть материалов брала домой, на вечер. Заверну трубочкой, положу в муфту и так несу. Однажды собрала пять или шесть статей, отпечатанных на машинке, чтобы дома вычитать. Когда Все дела были закончены, дети уснули, я взяла муфту, но... что такое? Статей в ней не было. Перерыла все в квартире, может быть, дети куда-нибудь засунули? Нет! Сергей Львович в это время был в Москве. Глубокой метельной ночью пошла на улицу, обследовала весь свой путь от редакции, надеясь найти злополучный сверток. Куда там! В сугробах, вырастающих на глазах, искать его было все равно, что иголку в стоге сена. А наутро материалы надо было сдавать в секретариат, их ждали в очередных номерах. Тревожным . сном заснула на несколько часов, в пять утра поднялась и вновь, оглядывая каждый сугроб, пошла в редакцию. Разбудила удивленного вахтера, открыла кабинет. Как хорошо, что не взяла вчера оригиналы! Стала перебирать их; некоторые были поправлены, другие я переписала (это были «авторские» статьи), и мои рукописи пропали вместе с машинописным текстом. Принялась писать заново. Только после этого несколько успокоилась и тут .« почувствовала, что сил нет. До начала рабочего дня оставалось полчаса, и я прилегла на диван.
К приходу сотрудников я была уже на ногах, от сердца отлегло, голова казалась свежей. Как только пришли машинистки, я с покаянным видом подошла к Дусе Берестовой, все ей тихонько объяснила, и отзывчивая, «трудолюбивая женщина, отложив другие рукописи, быстро отстукала заново мои материал: Я сдала их в срок, о ЧП знали только я и Дуся. А незадолго до обеда в отдел писем пришел какой-то мужчина и вручил потерянный сверток. Мне его передали, и оплошность сошла с рук. Однако для себя я сделала самые строгие выводы.
Коллектив редакции набирался сил и опыта, старался успеть за быстро повышавшимися требованиями к журналистскому мастерству. В газете все реже появлялись приказно-призывные заголовки типа: «Беречь экскаваторы!», «Успешно закончить учебный год», «Быстрее строить дома» и т. п. Материалы стали интереснее, содержательнее, улучшился стиль, строже стали требования к языку. Помогало в этом литературное объединение, его участники очень строгие друг к другу, поставляли литературные страницы и отдельные произведения — стихи, рассказы, очерки, фельетоны. От литераторов и к нам, журналистам, переходила требовательность в поиске слова, убедительной и интересной формы подачи материала. Особенно близок был, к редакции руководитель литобъединения С. Л. Щеглов. Серафим Петрович, дружески называвший его «патриархом», часто давал ему конкретные задания, поручал подготовить комсомольскую страницу вместе с участниками литобъединения, написать передовую на темы культуры, дать отчет с какого- либо мероприятия в городе.
Сергею же Львовичу было поручено и оформить первую в Норильске организацию Союза журналистов СССР. Он собрал все необходимые материалы, анкеты, автобиографии, списки опубликованных работ. Некоторые из штатных сотрудников, не задумываясь над важностью нового дела, посмеивались: к чему эта писанина? Однако документы были оформлены, провели первое собрание будущих членов творческого союза и все отправили в Красноярск. Через несколько месяцев оттуда пришли членские билеты.
В газете стали появляться новые рубрики. Улучшалась и типографская база. Появилась своя цинкография, и уже не только тассовские снимки, но и местные, собственные украшали теперь газетные полосы.
Росло число специалистов, которых мы привлекали к сотрудничеству, На страницах «Заполярки» выступали кавалер ордена Ленина, почетный металлург, старший мастер рудно-термической печи Сергей Сердаков, старший мастер ватержакетного передела плавильного цеха никелевого завода Федор Федюха, мастер Борис Зорин, директор комбината В. В. Дроздов, главный инженер В. И. Долгих, руководитель комплексной бригады шахты 16/18 Д. Айзатов, начальник отдела управления комбината Н. П. Машьянов и многие, многие другие.
Бригаде -Динуллы Айзатова редакция помогла организовать соревнование с бригадой забойщиков шахты N2 2—Северная треста «Краснодонуголь», руководимой Героем Социалистического Труда Николаем Мамаем. Долгое время редакция освещала их переписку и успехи в труде. В апреле 1958 года газета дала разворот: «Что мы узнали и увидели на передовых шахтах Донецкого бассейна». Члены бригады Д, Айзатова, посетившие Донбасс, рассказывали о передовом опыте донецких шахтеров.
Серафим Петрович заводил переписку со знаменитыми людьми. Норильск в то время гремел, о нем много писал» в центральной прессе в связи с приездом летом 56 года московских и ленинградских комсомольцев. И вот в новогоднем номере 1957-го мы напечатали приветствия норильчанам не только от непосредственного начальства, включая министра цветной металлургии СССР П. Ломако, но и от металлургов «Североникеля» и «Южуралникеля», министра геологии и охраны недр СССР П. Антропова, начальника антарктической экспедиции в Мирном М. Сомова, начальника станции «Северный полюс» Сычева, комсомольцев Ба мановского района Москвы, от труппы Московского театра им. Маяковского во главе с главным режиссером Н. Охлопковым, от народных артистов М. Жарова, И. Ильинского, Героя Советского Союза А, Маресьева, от гроссмейстеров М. Ботвинника и В. Смыслова.
Отдыхая на Волге, читатель «Заполярной правды» Коновалов увидел теплоход с названием «Норильск» и сообщил об этом в редакцию. Между «Заполярной правдой» и командой теплохода завязалась теплая длительная переписка.
Начав с трехразового выпуска в неделю, «Заполярка» перешла на пятиразовый, потом на шестиразовый. За пять первых лет редакция получила 16096 писем, большая часть которых была опубликована, в газете выступило пять тысяч авторов. С 22 декабря 1953-го по 22 декабря 1958-го вышло 7.898.530 экземпляров. С 1958 года газета подняла тираж до пятнадцати тысяч.
Интересные люди писали в газету. Вспоминаю гипохлоридчика Леонида Павловича Матанцева, председателя профсоюзного комитета хлорно-кобальтового цеха. Леонид Павлович приехал на место будущего Норильска в 1935 году, а несколько лет спустя стал первым освобожденным секретарем парторганизации Норильстроя. Вечером 6 ноября 1938 года в семье Матанцевых родилась дочь. Тут я приведу небольшую цитату из очерка, напечатанного в «Заполярной правде» 27 ноября 1960 г.: «На следующий день, поздравляя с праздником и рождением дочери, начальник Норильстроя Авраамий Павлович Завенягин сказал с улыбкой: «Значит, на крестинах погуляем». «Обязательно»,—пообещал Матанцев. Но закончился ноябрь, приближался к исходу декабрь, а крестин все нет. Незадолго перед новым, 1939 годом, заглянул в партком Авраамий Павлович: «Скоро на крестины-то?» «Не в крестинах дело, имя дочке подобрать не можем. Споров много, а согласия нет». Завенягин засмеялся, поднял телефонную трубку. «Что же это вы, Таисья Трофимовна, хотите дочь незванкой оставить?.. Вот что: я буду крестным отцом у твоей дочери. Имя готово: Искра. «Из искры возгорится пламя...» — помнишь? «Искрой» газету назвал Ильич. А у нас вот Норильск — тоже Искра, из которой со временем разгорится пламя над всем Таймыром». Положил трубку и — облегченно — Матанцеву: «Уговорил. Ну, собирайся, отец, поехали регистрировать, пока жена не передумала». Через полчаса начальник Норильстроя и секретарь партбюро, укутанные в тулупы, мчались в санках к поселку Часовня... Вот и поселок. Три бревенчатых Домишка, занесенные снегом по самые крыши: кочевой Совет, магазин, школа-интер нат... Два островерхих чума. Упряжка подкатила к домику кочевого Совета. Отцу и крестному маленькой норильчанки вручили свидетельство»...
Человек очень общительный, Матанцев быстро сходился с людьми, и они запросто обращались к нему в трудную минуту. Работал он и с коренным населением Таймыра, в Игарке, в Подтесове. Игарцы звали его Матанка. «Матанка грамотку знает, Матанка все может, Матанка до Кремля дойдет».
Часто выступал на страницах газеты будущий директор комбината Николай Порфирьевич Машьянов. Статьи его отличались аналитичностью.
Дебола Алкацев, участник литобъединения, будущий автор книги о Завенягине, писал на самые разнообразные темы, всегда остро, был непримирим к недостаткам, критиковал, не взирая на лица и должности.
На руднике открытых работ в числе наших активистов значился рабкор Осипайшвили. Он не писал сам, но информацию по телефону давал всегда, и очень точную. Если дела шли хорошо, кричал в трубку:
— Нына Ивановна, пышите, рапортую...
А если успехов не было, с неподдельной досадой сетовал:
— Хвастаться нэчем.
На медеплавильном заводе главным консультантом и информатором несколько лет подряд был главный инженер Александр Георгиевич Каландаров, Он много сделал для совершенствования технологического процесса. Это был высокопринципиальный человек. Может быть, именно по этой причине у него так много было стычек, особенно — с представителями Госгортехнадзора. Возмущаясь поведением некоторых из них, он говорил:
— Не для того я больше трех десятков лет партбилет ношу у сердца, чтобы уступать вымогателям, под кого бы они ни маскировались!
На медном заводе работая начальником отдела Роберт Родионович Малиновский, сын маршала и министра обороны СССР от первого брака. Он тоже был в числе наших авторов, отличался пунктуальностью. Известен был как способный рационализатор.
Мы дорожили добрыми отношениями с нашими авторами и героями наших очерков, искренне уважали их, давали на прочтение подготовленные материалы. Такая открытость приносила пользу делу.
Не обходилось и без казусов.
Как-то на медеплавильном заводе мне порекомендовали рассказать в газете об одном из лучших плавильщиков, Я встретилась с ним, побеседовала. Человек этот, назовем его Н. Н., работал увлеченно, вносил много рационального в производство, его уважали. И внешне он был привлекателен: высокий, кряжистый, из-под шапки выбиваются темные локоны с первой сединой. Я выспросила у него все о работе, побывала .на рабочем месте, поговорила с его коллегами, написала зарисовку. Конечно, несколько оромантизировала положительного героя, «приподняла» до идеала.
А через год в этом цехе готовили пуск нового агрегата, Я внимательно следила за подготовкой, давала в газету информации, рассчитывала порадовать читателей репортажем, И вот как-то возвращаюсь с дежурства из типографии — ее только что переведи из старого здания возле ДИТРа в район медного завода. Было около полуночи. Вошла в автобус, вижу знакомых медеплавильщиков. Все какие- то возбужденные, глаза блестят, голоса громкие. Ну, думаю, что-то у них произошло, не случайно они такие сегодня. А вот и Н. Н. Не узнав меня, он властным жестом поднял с сиденья рядом товарища, потянул за край моего плаща, указывая глазами на освободившееся место.
— Ну что стоишь, курносая? Видишь место для тебя специально освободили, Не стесняйся, давай, давай. Замерзла поди? Куда едешь-то? На свидание или просто так? (При этом он пытался поймать мою руку, обнять).
— Что это вы (я назвала его) такой веселый сегодня?— спросила я, отодвигаясь.
— Э, курносая, причина есть. Только что новый агрегат запустили. Вот, обмыли маленько...
И вдруг он посерьезнел, фривольность как рукой сняло.
— А вы Откуда меня знаете? Вы не жена нашего начальника отделения?
Писать о трудовых достижениях этого человека мне больше не хотелось.
Между прочим, и в других цехах, и на других предприятиях металлурги, даже хорошо знакомые, с которыми мы дружили семьями, ни разу не сообщили о пуске нового агрегата. Пообещают, заверят, а все равно — не сообщают. Позвонишь, спросишь; скоро ли пуск — а в ответ: уже пустили. «Что же не сообщили, вы же обещали?» «Да все идет как надо, приезжайте, пишите. Все по порядку доложим».
Что удерживало людей от приглашения корреспондента? Суеверие какое-то? Страх, что не все пойдет как надо, а тут представитель газеты? Или простое опасение, что он узнает про «обмывки»? Не Знаю.
Практиковалось, что для срочного и важного материала мы оставляли место в полосе. Не всегда оно точно соответствовало тому объему, который на это место приходил, иногда возникала потребность в частичной переверстке, метранпажи ворчали. Пожалуй, одному только Серафиму Петровичу удавалось успокоить их и договориться. Помню, как улаживал он такие конфликты с молодой и очень миловидной линотиписткой Машей Зориной, Вскипит она, завозмущается, а редактор спокоен. Выждет, когда Маша все выскажет, а потом игриво—мягким голосом:
— Ну что ты сегодня, Марья, разворчалась? Стареешь, что ли? Посмотри на себя в зеркало: красавица из красавиц, а как надуешься — молоко киснет.
Марья брала полосу и быстро переливала строчки.
Много . сил и энергии отдал коллектив «Заполярки» приехавшим в Норильск летом 1956 года. Чтобы встретить их в Красноярске, туда была командирована в качестве специального корреспондента В. Д. Мартынова. От внимания газеты не ускользнул ни один сколько-нибудь значимый факт встречи, устройства з общежития, на работу, овладения профессиями, приобщения к труду в Заполярье.
Некоторые из приехавших стали активными рабкорами газеты, участниками литобъединения (Леонид Калинин, Марк Сировский, Евгений Гринцевич, Марат Векслер и др.); Елена Голик была принята в штат редакции.
28 января 1959 г. Серафим Петрович последний раз увидел свою подпись под «Заполярной правдой». Не было никакой прощальной беседы, в редакции Серафим Петрович больше не появился, хотя больше месяца он еще находился в Норильске, ожидая нового назначения. Я зашла к Барановым попрощаться, поблагодарила Серафима Петровича за науку, пожелала успехов на новом месте. Это была наша последняя встреча.
Потом до нас доходили рассказы о том, что и в Дивногорске Серафим Петрович всего себя отдавал работе, формировал коллектив газетчиков, учил молодежь журналистскому мастерству. И там его уважали и любили. Умер он на работе з редакции. Отказало сердце, «Комсомольская правда» увековечила его память очерком.
Между прочим, преемником Баранова на посту редактора и у нас, и в «Огнях Енисея» стал Андрей Всеволодович Суходрев.
Приезд нового редактора не внес заметных изменений в нашу газету, все шло по накатанной колее. . Общий тонус и на газетных страницах, и в жизни коллектива задавали молодые журналисты. У них был свой стиль жизни, свой круг общения, свои привычки, кое-кому из «стариков» казавшиеся странными. Так, из любви к экзотике и спортивного интереса они среди зимы делали вылазку на ночевку в тундру — с палаткой, конечно.
Среди молодых журналистов быстро завоевал признание Анатолий Львов. Работал он на телевидении, только что родившемся в Норильске, но бывал частым гостем и в «Заполярке». Первым из нас он использовал эффектный прием: «журналист меняет профессию». Анатолий привлек этим замыслом еще несколько журналистов. Помню, с каким веселым интересом наблюдали мы на экране телевизора зал ресторана, где наша Люся Слесаренко несла поднос с тарелками и графинчиками, а за кадром шел текст: «Я думала, что вот-вот упаду в обморок от страха и смущения, поднос дрожал в моих руках, посуда на нем ерзала и звенела, туфли на высоких каблучках скользили по гладкому полу».
В следующих телепередачах появились изображения автобусе, отправлявшегося на рудник. Толпа на остановке бросается к дверям, кондуктор пытается утихомирить наиболее нетерпеливых, и мы узнаем в этом кондукторе Анатолия Львова, он в шубе и валенках, с сумкой на ремне; а за кадром идет остроумный текст.
Если уж заговорила я о норильском телевидении, не могу не вспомнить хоть один из казусов, случавшихся там. Однажды молодой респектабельный диктор (известный сегодня по ЦТ), ведя передачу о революционной Кубе, в заключение «складно» отчеканил: «Вива Сива!» — так «перевел» он испанское «Вива Куба!», Наутро в городе можно было услышать эти два слова в качестве шутливого приветствия.
А в газете — то клише поставят боком, а дежурные по выпуску не заметят, то «очепатку» пропустят корректоры...
Долго ходила по редакции «присказка»: «Разве это мать?!» Пошла она вот откуда.
Пуржливьгм морозным утром везла молодая мама ребенка в ясли. Ребенок, укутанный в шубейку и одеяло, был уложен в ванночку, ванночка поставлена на санки. Ветер сбивал с ног, угнетала темень, хотя и разгоняемая уличными . фонарями. На одном из поворотов спешащая женщина (на работу не опоздать бы!) не заметила, как ребенок вывалился из ванночки, Обнаружив это, мама вернулась назад, обшарила в отчаянии весь свой путь, дитяти нет! Оказывается, его подобрала сердобольная прохожая, отнесла в милицию, написала о происшедшем в редакцию: как это можно — потерять ребенка по дороге?! Письмо было опубликовано с грозным заголовком: «Разве это мать?».
В части тиража был обнаружен брак, напечатанные номера, с чистой оборотной страницей, пустили в целях экономии бумаги, на редакционные нужды: для оберток, для черновиков. Испишешь лист, на обороте тебе в глаза: «Разве это мать?». Купишь колбасы в буфете, завернешь — опять тот же кричащий заголовок! Несколько месяцев был он у нас на глазах. При случае редакционные острословы, и в первую очередь Валя Мартынова, еще несколько лет вопрошали настойчиво: «Разве это мать?».
Из литобъединения передали нам рассказ В. Лебединского «Красные мотыги». Группа рыболовов-любителей с субботы на воскресенье отправилась на Валек, Сколько уж там рыбы наловили, неизвестно, но выпили хорошо,. И вот ночью у костра, закусывая, черпали из банки красную икру (тогда купить ее еще можно было), похваливали: ах, как вкусно! А наутро обнаружили: икра вся цела, а вот банка с красными мотылями, заготовленными для наживки, пустая.
Рассказ показался нам смешным и был напечатан. Читатели его заметили, но больше было отзывов в отрицательном ключе. Тогда нам казалось, что мы совершили ошибку. А впрочем, как знать.
Новый редактор был человек неплохой, добрый, не заносчивый, и это позволяло иногда разыгрывать его. Мы выпускали стенгазету «Журналист» и еще как бы приложение к ней — «Очепатку». В то время стенгазеты еще не превратились в пустую формальность и даже журналисты находили в них толк. Всем доставалось на орехи.
Бывали и розыгрыши. Вот один из таких.
На Гвардейской площади началось строительство пятиэтажной комфортабельной по тем временам для Норильска гостиницы. Участок застройки, как водится, обнесли забором. Все сотрудники каждый, дань проходили мимо него. Мы, промотдельцы, все ждали, когда же отдел информации сообщит читателям, что тут возводится. Конечно, информацию могли дать и мы, но вот.. решили разыграть коллег. Сочинили такой, примерно, текст: «Что будет за забором? К радости норильчан сообщим: здесь скоро появятся ларьки и торговые палатки — откроется предновогодняя ярмарка. По специальным договорам из разных городов страны в Норильск привезут самые нужные товары: женские и детские шубки, утепленную обувь, головные уборы, ковры и ковровые дорожки, мебель и кухонную утварь». Словом, все, чего в Норильске в то время — и днем с огнем не сыскать.
Заметку отпечатали на конторской хорошей бумаге, поставили подпись: экономист торготдела комбината... фамилию — с потолка, И положили в секретариат. Замысел был: если «утку» вовремя не разоблачат — мы, само собой, приостановим ее дальнейшее продвижение.
Успех превзошел все ожидания, В секретариат пожаловал сам редактор, порылся в папке и обнаружил нашу заметку. И вот открывается дверь промотдела и входит Андрей Всеволодович. Радостно возбужденный, лицо сияет в широкой улыбке. Прищелкивая пальцами, редактор говорит:
— Вы послушайте, послушайте, что сообщают наши читатели!
И декламирует нашу «заметку»! Мы притихли, слушаем. Андрей Всеволодович еще раз щелкнул пальцами;
— Всех одену — и жену, и детей!
Потом говорит:
— А как поэтично написано! Это же не автор, а находка. Кто-нибудь знает этого экономиста?
Молчим.
— Не я буду, если не увижу этого человека в активе редакции!
С этими словами редактор пошел знакомить с сенсацией другие отделы. Потом сам позвонил в торготдел, попросил пригласить к телефону экономиста такого-то...
Не прошло и получаса, как редактор снова обходил отделы, на этот раз хмурый и грозный:
— Чья работа?
Пришлось признаться, А потом искупать вину. Через несколько месяцев в газете появился репортаж «Дом на площади». Концовка была в стихах:
Вырос белокаменный
дом на главной улице.
Пусть стоит веками он,
пусть им все любуются.
Многих коллег-журналистов хотелось бы вспомнить. И Анатолия Ивановича Шевелева, старого заполярника, ветерана норильской печати, в пяти- десятые-шестидесятые годы частенько навещавшего Норильск в качестве спецкора «Красноярского рабочего». И первого собкора этой газеты в Норильске Владимира Наумовича Луцета, милого .молодого человека, быстро завоевавшего уважение норильчан добросовестностью, правдивостью информации, живостью литературного стиля, И многих других.
...Летят годы. Вот уже двадцать семь лет прошло, как покинула я Норильск и живу в Туле. Здесь тоже немало отдано журналистике, одиннадцать лет редактировала газету «Металлург», сотрудничала в других газетах. Но годы, отданные «Заполярной правде»... Тут и неповторимость города и комбината, и собственная молодость, которая для каждого является той страной, куда всегда хочется заглянуть, но куда, к сожалению, нет возврата.
Н.И. Балуева
Заполярная правда 22-30.12.1988