14 мая 1937 года Вета Гамарник узнала о смерти отца. Ей, дочери "врага народа", предстоит прожить нелёгкую жизнь.
С ВИКТОРИЕЙ ЯНОВНОЙ ГАМАРНИК, в замужестве Кочневой, меня познакомил Григорий Устинович Дольников, прославленный летчик, Герой Советского Союза, генерал-полковник в отставке.
Однажды генерал мне сказал:
«Что касается исторической осведомленности, то мы в своем прошлом до недавнего времени видели только блистательные победы и сияющие вершины, а от всего горчайшего, что выпало на долю народа, стыдливо отворачивались. Народ воспринимался фоном истории, безликим и однообразным. Понадобились десятки лет, прежде чем средь этого фона стали различать отдельных людей, лица».
МЕНЯ ВСТРЕЧАЕТ красивая седая женщина.
Рассказать об отце? Раньше его знала вся страна. Сейчас есть уже необходимость в биографической справке.
В 1916 году вступает в партию большевиков. В марте 1917 года возглавляет легальный комитет большевиков в Киеве. Ему в ту пору 23 года. В 25 лет—член Реввоенсовета Южной группы войск 12-й армии. Есть документ, свидетельствующий о высокой оценке действий и побед Южной группы Владимиром Ильичем Лениным. За личное мужество и умелое руководство войсками в этом походе командующий И. Э. Якир, член Реввоенсовета Я. Б. Гамарник и другие были награждены орденом Красного Знамени. Тридцатилетним он возглавил Дальневосточный крайком партии. Впоследствии — секретарь ЦК Белоруссии. С октября 1929 года — начальник Главного политического управления Красной Армии.
По решению ЦК партии и Совнаркома Ян Борисович ежегодно на 4—6 месяцев оставлял свой служебный кабинет в ПУРе и отправлялся в поездку по Дальнему Бостону. На нем, уполномоченном ЦК ВКП(б), лежало руководство промышленным и оборонным строительством на Дальнем Востоке. У писателя П. А. Павленко в романе «На Бостоне» есть такое место: «В декабре прошлого года приехал из Москвы невысокий бородатый человек с мрачным лицом и добрыми глазами. Он приказал снарядить самолет на север и, посмотрев планы закладки города, сказал твердо: «Город начнем вот здесь, в тайге на Нижнем Амуре». Это о Яне Борисовиче, об основании Комсомольска-на-Амуре. С июля 1930 года—зам. председателя Реввоенсовета СССР и первый зам. наркома обороны по военным и морским делам. Член ЦК партии. Воинское звание: армейский комиссар первого ранга. Его называют «совестью армии».
Все стены небольшой комнаты Виктории Яновны — в портретах отца.
Портреты Яна Борисовича Гамарника пересняты но просьбе Виктории Яновны в 1956 году с лент кинохроники. В 1937 году все настоящие фотографии были изъяты при обыске и пропали безвозвратно.
МОЯ СОБЕСЕДНИЦА ВСПОМИНАЕТ, я записываю.
«Мы отдыхали с папой в Сочи. Я сидела на террасе дачи и читала. Неожиданно в дверях появился Сталин. Я, не поднявшись, протянула ему руку. Пришел папа, и они уединились в кабинете. Когда Сталин ушел, папа сказал: дело не в том. что это Сталин, вошел человек во много раз старше тебя, а ты не соизволила встать. Шел тридцать шестой год. Папа мог бы сказать: сам Сталин зашел, а ты! Но сказал: дело не в том, что это Сталин...».
«На похоронах Серго Орджоникидзе папа стоял в почетном карауле, а я за стульями, где сидели Зинаида Гавриловна и Этери, жена и дочь Орджоникидзе. Помню, я очень плакала. Мама ругала папу, что он взял меня с собой. «Серго был такой человек, такой большевик, о котором нужно и можно плакать»,— сказал папа. Серго Орджоникидзе застрелился 18 февраля 1937 года. Мой папа— 31 мая 1937 года».
За два дня до смерти Гамарника на вокзале в поезде на глазах у встречающей жены арестовали Иеронима Петровича Уборевича, командующего войсками Белорусского военного округа. Его дочь Мира и Вета были молочными сестрами. Мама Веты после родов заболела, и кормила Вету Нина Владимировна Уборевич, Мирина мама. Мира и Вета были одногодки, учились в одном классе, жили в одном доме по Большому Ржевскому, 11. О том, что Мирин папа арестован, сообщения в газетах не было, и в классе об этом знали только Мира и Вета. А о Гамарнике прочитали, конечно, все. Однако в школе Вету встретили как ни в чем не бывало.
Хоронили Яна Борисовича Гамарника 2 июня 1937 года. Хоронили втроем — Вета, ее мама и шофер Семен Федорович Панов.
Наступила минута прощания. Вета подошла к отцу. Он будто спал. В военной форме (но без орденов, ордена уже отобрали), лицо совершенно спокойное, прекрасное бледное лицо.
2 июня был день рождения Яна Борисовича. Ему исполнилось бы 43 года.
Никакого места праху Гамарника в крематории определено не было. Гамарник (как и многие люди в то время) должен был исчезнуть с лица земли бесследно, в никуда. Без права на память.
10 ИЮНЯ 1937 ГОДА жену Яна Борисовича и дочь сослали в Астрахань. Вместе с ними в Астрахань были сосланы жены и дети Уборевича, Тухачевского и других военных.
1 сентября 1937 года дети пошли в астраханскую школу. Через пять дней арестовали их мам, а самих детей отправили в астраханский детприемник. Потом — в детдом. Мира Уборевич, Вета Гамарник и Света Тухачевская попали в один детдом, Нижне-Иссетский, что в восьми километрах от Свердловска.
В течение года Вета, Мира и Света переписывались с мамами, которые сидели в это время в Темниковских лагерях (Мордовия). Через год переписка оборвалась навсегда. Спустя восемнадцать лет стало известно: мамы были расстреляны.
ДРУЗЬЯ ПОДДЕРЖИВАЛИ ИЗДАЛЕКА. Ира Голямина, Игорь Купцов, Габор Рааб, Гриша Родин, Виринея Каминская, Ноля Митлянский, Юра Дивильковский — писали из Москвы, из дом а.
Над столом у каждого висела карта Испании. Все они рвались в Испанию, чтобы сражаться с фашизмом и победить его.
О многом друзья из Москвы в своих письмах писали, но, наверное, о стольком же и молчали. Молчали о том, что у Габора Рааба арестовали отца (Габор был сыном политического эмигранта венгерского коммуниста, племянником Мате Залка), и Габор ходил потерянный и не хотел жить; директор 110-й школы, Иван Кузьмич Новиков назначил тогда Габора председателем учкома школы, заставлял его много работать, гонял, хвалил, ругал, тормошил. И спас: ожил Габор. Молчали ребята и о свинцовой тяжести страха, который навис почти над каждым домом, каждой семьей.
Иван Кузьмич Новиков вел в 110-й школе «Час газеты». Он учил ребят читать «между строк»: за словами слышать и видеть многое — жизнь! Когда Новиков вдруг пропадал, в школе говорили: «Кузьмич дочитался «между строк...».
Однажды Нолька Митлянский прислал Вете в детдом письмо, где сообщил следующее: «Был на параде. Генералам выдали сабли». Сказались уроки Ивана Кузьмича! Вета должна была прочитать «между строи»: Тухачевский, Уборевич, Гамарник и т. д. среди прочего призывали в подготовке к будущей войне не уповать во всем на конницу. Но за конницу — «не замай!»— стояли Ворошилов и Буденный. Точку зрения последних разделял и Сталин,
Даниэль Митлянский, известный скульптор, средь вороха стихов, рисунков, пожелтевших писем времен войны и до войны пытается найти для меня школьную фотографию Веты Гамарник.
«Нет, мы от Ветки отказаться никак не могли. Это было бы безобразие. Черт знает, что такое. А спас нас от этого безобразия Новиков. Конечно, он был гениальным директором. Пройдет много времени, и мы узнаем о категорических указаниях Новикову из роно: «прорабатывать детей «врагов народа», и о не менее категорических отказах Новикова, мотивированных очень просто: «Это непедагогично, и я это делать не собираюсь», а тогда, в тридцать седьмом, помню, он собрал наш класс и рассказал о «деле военных». К детям их мы должны быть предельно внимательны и добры; дети невинны, сказал он».
Фотографии Веты Гамарнин школьного возраста неожиданно находятся в доме у Ирины Голяминой, ныне кандидата физико-математических наук, физика-акустика.
«Ветна была нашим другом. С первого класса. Мы ее знали, любили. Это нормально, что мы не отвернулись. Ненормальностей и без нас в то время хватало. Когда Ветка со своей мамой была сослана в Астрахань, мы тут же взялись усердно переписываться. Мы писали друг другу очень нежные письма. Это, значит, было лето тридцать седьмого года. Тан вот мою маму вызвали на Лубянку и сказали, что переписываться мне и Зете нельзя. Я, конечно, переписывалась с Ветой все восемнадцать лет, что не было ее в Москве. Мама моя знала об этом. Но слова мне против не сказала».
Мешал ли им страх? Мешал. Но! «Против страха надо сразу принимать меры, едва он в тебе завелся». , ,
«ОДНАЖДЫ НАС С МИРОЙ пригласили в райком комсомола, — вспоминает Виктория Яновна.— Ясноглазый, розовощекий сенретарь без всяких слов забрал наши комсомольские билеты и положил себе в стол. В явном замешательство мы спросили: за что? «Как> — за что? Какое право вы, дочки врагов народа, имеете носить комсомольские билеты?» Не помню, нак дошли до детдома, от слез не разбирали дороги. В детдоме на комитете комсомола ребята нам заявили: все будет по-прежнему, с вами ничего не произошло, вы будете комсомольцами для нас и дли себя всегда. Так и было. Мы по-прежнему выполняли свои поручения, были вожатыми в пионерских отрядах, ходили мы на собрания. Кто был в том комитете комсомола? Ваня Лощановский, Миша Примак, Ми ша Юрьев. Они потом на войне погибли».
Стихотворение семнадцатилетнего Григория Родина, написанное им н сорок первом году:
«Я вышел на улицу. Лето
Навстречу мне выслало зной,
Я думал, сегодня в газете
Прочту я про новый разбой.
Война, как огромная птица, ;
Полет над землей начала, ,
И в тысячах жертв отразится
Дыханье стального крыла.
Все то, что ум человечий
Веками придумать сумел,
Сметет кровавой картечью
И грохотом пушечных жерл.
А кто подсчитает потери?
Кто горе людское учтет?
Откройтесь, небесные двери,
В вас много народу войдет».
Света Тухачевская, Мира Уборевич, Вета Гамарник очень просились на фронт Не пустили. Дочкам «врагов народа» не было доверия.
КОГДА НАЧАЛАСЬ ВОЙНА, Вета пошла работать в Свердловский госпиталь. Там и по? знакомилась с лейтенантом Валентином Кочневым.
«Везде были люди. Потому мы и выжили. В войну архитектурный институт, где я училась, эвакуировали в Ташкент,— говорит Владимира Иеронимовна Уборевич. — В Ташкенте я год жила у Елены Сергеевны Булпековой. Елена Сергеевна была дружна с моей мамой. Елене Сергеевне самой практически не на что было жить, с нею был ее младший сын Сережа. А тут еще я. Но она меня приняла, как родную».
Даниэль Митлянский на войне остался жив и невредим. Смерть его миновали, хотя воевал он исправно и мог бы быть убит в любую минуту, но такова была его судьба: уцелеть. Спустя двадцать шесть лет скульптор Даниэль Митлянский в бронзе вернет жизнь своим одноклассникам Игорю Купцову, Габору Раабу, Грише Родину, Юре Дивильковскому, и будут мальчики во дворе своей 110-й школы стоять вечно, юные, с цыплячьими шеями, в шинелях, со штыками за спиной.
В семьи к погибшим одноклассникам ходили все, кто остался жив, кто был в Москве.
Валентина Кочнева исключили из партии: «за потерю бдительности», то есть за то, что женат на дочери «врага народа». Вета, написав несколько писем, повезла их в Москву. Одно из писем было «лично товарищу Сталину». Это письмо Вета вместе с Ирой Голяминой отнесли к Спасским воротам Кремля, отдали в комендатуру. Шел сорок девятый год. В письме «лично товарищу Сталину» Вета писала: «Надо — сажайте меня, но при чем тут мой муж? Он воевал, он имеет семнадцать благодарностей лично от Вас, товарищ Сталин, он награжден орденами и медалями, он потерял на войне отца и брата, в чем же он провинился перед Отечеством?» Через две недели в Пензенском обкоме партии Валентину Кочневу вернули партбилет. А еще через две недели пришли за Ветой.
Ее письмо было «услышано»: мужа в партии восстановили, но посадили.
В сорок девятом у них уже было две дочки—двух и шести лет.
ЗА ВЕТОЙ ПРИШЛИ и спросили: «Оружие есть?» — «Есть. Пулемет п подполе». Кинулись и подпол. Взбешенные вернулись: «Издеваться изволишь?» Вета улыбнулась. Потом надела свое детдомовское пальто и направилась к двери. «Вета,— сказал муж,— давай хоть попрощаемся». Вернулась, поцеловала. На войне, за форсировании Днепра, лейтенанта Кочнева представили к Звезде Героя, но не дали эту награду» Из-за нее, Веты. После войны, в сорок шестом, Валентин Кочнев поступал в Военно-инженерную академию имени Куйбышева, в Москве. Сдал все экзамены на «отлично». В академию его не приняли. Не пропустила мандатная комиссия. Из-за нее, Веты. Когда Вета была уже арестована, муж Валиной сестры пришел и стал уговаривать Валентина отречься от Веты: «Сколько она горя тебе принесла, а сколько еще принесет?». Мария Ивановна Кочнева, Ветина свекровь, услышав эти слова, вытолкала зятя вон. «Валька! — сказала она потом сыну.— Держись за Ветку.' Она — твое счастье».
А «счастье» в это время уже год как сидела во внутренней тюрьме в Пензе. Три с половиной месяца одиночки, бесконечные ночные допросы. Кому — отбой, спать, а ей — на допрос. Приводят в камеру утром. Лежать нельзя, ходить, сидеть — но только так, чтобы в глазок было видно твое лицо, и — не дремать, не положено! И вот решение особого совещания. Десять лет ссылки в Красноярский край. Статья расшифровывалась так: социально опасный элемент. Речь шла о девицах легкого поведения. С этими девицами она и ехала в «столыпинском вагоне», где двери отсутствовали, вместо них были решетки. В обычном купе помещалось 19 человек, 18 девушек, что осаждали «Метрополь», и она, Вета Гамарник. В дороге — ржавая селедка, и совсем мало воды. Одна женщина была в положении. Она мучилась ужасно. На перронах ставили на колени. И конвоиры с собаками.
Приехали в село Тасеево, что в 150 километрах от Канска, Красноярского края.
Для работы два места: леспромхоз и кирпичный завод. Обрубка сучьев по пояс в снегу или тяжеленные носилки с кирпичами.
Ира Голямииа, Виринея Каминская, Даниэль Митлянский из Москвы слали Вете письма и посылки с едой и теплыми вещами.
...в Красноярске родилась Лена. Жили в отгороженном фанерой закутке. По ту сторону фанеры — бочки с помоями для хозяйских свиней и коровы. Дважды Лена там умирала...
...Мы с Викторией Яновной едем к дому № 11 в Большом Ржевском переулке.
«Папе много раз предлагали переехать в Дом на набережной. «Та, его миновавшая чаша...» Никого ничто не миновало. Папа застрелился. Из окон Дома на набережной каждую ночь люди выбрасывались», — тихо говорит Виктория Яновна.
...Мы возвращаемся на квартиру Виктории Яновны. Говорим до вечера. Приходит с работы Лена. Я вижу, как она похожа на деда.
Звонит Владимира Иеронимовна Уборевич. Вечером они с Викторией Яновной идут на тридцатилетие Нины Тухачевской, дочери Светланы Михайловны. Светлана Михайловна умерла три года назад.
«По возвращении из ссылки,— вспоминает Виктория Яновна,— мне очень помог Анастас Иванович Микоян. До 31 мая 1937 года мы жили на одной даче с семьей Микояна. У него было пять сыновей, пять моих закадычных друзей. Мой ровесник Володя Микоян погиб на войне. Степан, Серго, Ваня, Алеша — были и остаются мне дорогими людьми. Умер недавно Алексей Микоян, генерал-лейтенант, заслуженный летчик, человек, который всю жизнь делал людям добро, и далее, будучи уже тяжело больным, перед самой смертью, он поднимался и шел помогать: привозил лекарства, «выбивал» квартиру, устанавливал телефоны, а скольких молодых летчиков выручал!.. Анастас Иванович после ссылки помог мне и Мире деньгами, квартирой, заботой. Никита Сергеевич Хрущев, знаю, обогрел семью Якира. Не думайте, что, мол, ну; тогда уже было можно... Не все, далеко не все кидались к нам на помощь даже когда стало можно. Климент Ефремович Ворошилов в то же время отказался принять Светлану Тухачевскую. Не знаю уж, почему. Может, не хватило мужества посмотреть Светлане в глаза?..»
Из приказа народного комиссара обороны СССР № 96 от 12 июня 1937 года:
«...11 июня перед Специальным Присутствием Верховного Суда Союза ССР предстали главные предатели и главари этой отвратительной изменнической банды: Тухачевский М. Н., Якир И. Э., Уборевич И. П., Корн А. И., Эйдеман Р. П., Фельдман Б. М., Примаков В. М. 11 Путна В. К.
Верховный суд вынес свой справедливый приговор! Смерть врагам народа!
...Бывший заместитель Народного Комиссара Обороны Гамарник. предатель и трус, побоявшийся предстать перед судом советского народа, покончил самоубийством.
...Конечной целью этой шайки было—ликвидировать во что бы то ни стало и какими угодно средствами Советский строй в нашей стране, уничтожить в ней Советскую власть, свергнуть рабоче-крестьянское правительство и восстановить в СССР ярмо помещиков и фабрикантов.
...Мировой фашизм и на этот раз узнает, что его верные агенты гамарники и Тухачев¬ские, якиры и уборевичи и прочая предательская падаль, лакейски служившие капитализму, стерты с лица земли и память о них будет проклята и забыта.
Народный Комиссар Обороны СССР,
Маршал Советского Союза К. Ворошилов».
Из очерка «Товарищ в борьбе», входящего в сборник воспоминаний друзей и соратников «Ян Гамарник», Военное издательство Министерства обороны СССР, Москва.
«Вся сравнительно короткая жизнь Яна Борисовича Гамарника — это трудовой и ратный подвиг. От рядового коммуниста до крупного партийного руководителя—таков его путь. Ян Гамарник на любом посту работал с полной энергией. Он показывал пример простоты и скромности, органически не терпел кичливости и зазнайства. Он был настоящим большевиком-ленинцем. Таким он и останется в сердцах тех, кто знал его лично, в памяти всех трудящихся».
Написан очерк в 1967 году. Год издания сборника—1978-й. Автор вышеупомянутых пламенных строк — Климент Ефремович Ворошилов.
СЕГОДНЯ ТО ГРОМЧЕ, ТО ТИШЕ раздаются голоса: хватит 37-го года! тяжело все это! лучше не знать! Откуда это в нас — «лучше не знать»? Не оттуда ли, из 37-го, не оттуда ли, из 67-го, из 78-го, когда наше дело, чего ни коснись, было маленькое? Почему «лучше» не думать, не читать, не слышать, не вспоминать, не сострадать? Что еще можно поставить в этот ряд — не быть?..
Что касается частностей, то, наверное, не случайно именно во времена застойных явлений в сборнике «Ян Гамарник» не было внятно сказано о причине, по которой прервал свою жизнь «активный участник Великой Октябрьской социалистической революции и гражданской войны, советский, партийный и военный деятель» (об этом в своем стихотворении «После реабилитации» прямо и недвусмысленно заявит Борис Слуцкий: «Гамарник был подтянут а высок, и знаменит умом и бородою. Ему ли встать казанской сиротою перед судом? Он выстрелил в висок». «...Он был острей, толковей очень многих...»), и ни слова—о трагической участи, постигшей всю комиссарскую семью (кроме жены и дочери, пострадали также мама и сестры Яна Борисовича; мама, старая больная женщина, была сослана в Башкирию и брошена на произвол судьбы, ей негде и не на что было жить, она просила милостыню; сестры Гамарника в это время были заключены в тюрьмы и лагеря). Почему так? Может быть, потому, что во времена застойных явлений как раз и победили те, кто решил, что хватит разоблачать 37-й год, лучше сделать вид, что его не было вообще?
...«Сын за отца не отвечает». Сталинские слова. Не сразу дошел до людей кощунственный, иезуитский смысл фразы... Что это было, как не нарушение кровного родства, как не толкание в спину,— к предательству сыном отца, что это было, как не требование отречься, отшатнуться, отпрянуть, если с близкими случилась беда? Что это было, как не «двойная мораль», если отвечали дети за отцов и матерей, и еще как отвечали!
«Постановлением ЦИК СССР от 8 июня 1934 года Положение о преступлениях государственных было дополнено статьями об измене Родине... Закон не только устанавливал ответственность изменников Родины, но в противоречим с основными принципами советского уголовного права предусматривал наказание для членов семьи изменника, совместно с ним проживающих, даже при условии, что они не только 110 способствовали готовящейся или совершенной измене, но и не знали о ней». Какую лее опасность для государства, лично для Сталина могли представлять дети «врага народа»? Боялся ли вождь возмездия, мести? Не исключено, что боялся. Но тут действительно, наверное, тот случай, когда важно было уничтожить не только грибы, но и грибницу.
«Яблоко от яблони далеко не укатится». По-разному можно трактовать старую пословицу. Необязательно она может иметь негативный оттенок. Ведь «яблоки» от «яблонь» могли унаследовать (и унаследовали!) такие качества, как честь, совесть, память, и могли (в недалеком будущем, а то и в настоящем) противостоять беззакониям и преступлениям сталинского времени.
И все-таки в то жестокое и кровавое время, когда действительно «был установлен рекорд по убийству своих», когда действительно могло (и становилось!) лозунгом «Спасайся, кто может!», люди не были безнадежно разъединены, люди не были разрозненными, они «тулились» друг к другу, друг друга спасая. И благодаря этому невидимому фронту, этой людской солидарности не выпали из жизни все дети «врагов народа». Они уцелели, как люди.
«Грибница» осталась.
Шестилетняя Валя спрашивает Викторию Яновну: «Бабушка, а когда к нам придет деда Ян?» — «Никогда. Но он всегда с нами».
Что касается «врагов народа», то погребенные в небытие, эти люди возвращаются к нам сегодня живыми. По праву памяти.
Тяжелая жизнь была у Веты Гамарник, Миры Уборевич, Светы Тухачевской. Но вырастили они своих детей хорошими людьми. Два сына у Миры Уборевич. Дочка у Светланы Тухачевской. Три дочки у Веты Гамарник. Есть внуки. Володя, Борис, Нина, Таня, Наташа, Лена, Максим, Сережа, Валя.
Нет, не исчезли с земли бесследно Уборевичи, Тухачевские, Гамарники...
И то, что эти люди жили, и то, что живы их дети и внуки, и то, что мы сегодня пристально вглядываемся в их жизни и хотим быть на них похожими, — разве это не внушает надежду, разве не является гарантией нашего духовного возрождения?..
3. ЕРОШОК.
Москва.
Н а с н и м к а х: Я. Б. ГАМАР НИК и его дочь Виктория.
(Фото из семейного архива.
Публикуется впервые).
Комсомольская правда. 14.05.1988