Наступил 1937 год. В стране начались массовые аресты. Из Москвы поступали указания (лимиты), какое количество людей должно быть расстреляно и посажено в лагеря. Сохранился документ за подписью самого Сталина: разрешение на просьбу Красноярского НКВД эти лимиты увеличить (как говорится, аппетит приходит во время еды).
"Дать дополнительно Красноярскому
краю 6600 человек лимита по I-ой категории.
И. Сталин"
Первая категория . это расстрел. Вторая: лагерь.
Сталин направил в республики, края и области особоуполномоченных ЦК, чтобы обеспечить выполнение его указа об усилении репрессий и разоблачении партийных, государственных, хозяйственных организаций.
А ведь многие, в том числе и некоторые арестованные, считали, что это самоуправство НКВД, что любимый вождь ничего не знает. Сталину писались письма-жалобы, до него, в основном, не доходившие и оседавшие в канцеляриях НКВД.
Работники Красноярского УНКВД старались ни в чем не отставать от столичных товарищей. Вот только не в "черных воронах" и не в фургонах с надписью "Хлеб", как в столице, увозили арестованных. Автотранспорта явно не хватало, поэтому, под покровом ночи, в дома пешком приходили вооруженные люди в "регланах", производили обыск и уводили с собой арестованных.
В душах многих людей поселился страх, они с ужасом ждали ночных визитеров. Наступило время сексотов и доносчиков, желающих свести счеты с неугодными соседями, сослуживцами. Жена доносила на мужа, группа студентов на преподавателя...
День за днем на территории края "вскрывались" крупные контрреволюционно-террористические заговоры, арестовывались шпионы. Фантазия работников НКВД была довольно ограниченной, арестованных обвиняли в стандартном наборе преступлений:
И, конечно, по возможности, все эти обвинения следователи старались связать с профессией арестованных, их местом работы.
Запуганные, измученные на допросах люди признавались в несовершенных преступлениях, называли соучастниками своих знакомых и сослуживцев. Следственные дела обрастали фамилиями, как снежный ком. Наиболее мужественные и сильные физически перед смертью отказывались от показаний, данных под нажимом, но это ничего не меняло ни в их судьбе, ни в судьбе людей, ими названных.
Красноярская городская тюрьма и внутренняя тюрьма НКВД были переполнены. В камерах буквально нечем было дышать. Следствие велось новыми советскими конвейерными методами, ни о какой презумпции невиновности не было и речи. Главное . любыми способами добиться от арестованного подписи под протоколом допроса. Часто эти подписи просто подделывались работниками, ведущими допрос. Вообще непонятно, зачем эти подписи требовались, ведь судьба арестованного не менялась от того, подписал он протокол или нет.
Атмосферу допросов легко представить по двум приводимым ниже документам:
Леличка!
Не чувствую за собой никакой вины, но вынужден подписать свои собственные показания такого содержания, какого мне и тебе вместе взятым во сне не снились.
Леля, ты себе и представить не можешь, как тяжело принимать наказание, совершенно не заслуженное. В общем, ни одного слова, которое хотя бы на йоту касалось меня.
Я совсем чист. Я боролся и довольно долго. Отстаивал правду. Но, увы. Больше сил у меня не оказалось. Я не спал одиннадцать суток, из которых три последних стоял по команде "Смирно". Я совершенно обессилел, качался. Помимо этого, толкали, хватали за горло с силой.
Угроза наганом перед носом и перспектива не спать, пока не сдохнешь, если не подпишу того, что составил Дмитриев на меня . заставила подписать. Обвиняли меня в троцкизме . завербовали Зуев и Крутский, в терроре против Молокова, будто я с другими членами подготовлял катастрофу его самолета, в диверсии, вредительстве.
Я иду на это средство передачи, потому что ищу спасения, как погибающий. Действуй через юридическую консультацию, прокурора, вплоть до Прокурора СССР Вышинского.
При этой пытке я подпишу все.
А о матерных выражениях молчу . самые отборные и унизительные...
Коля
Это письмо как-то ухитрился передать жене из тюрьмы Н.Г. Брозинский.
Коротко об авторе письма. Николай Григорьевич Брозинский родился в 1908 г. в г. Либове Курляндской губернии. Окончил авиаинженерный институт.
Работал начальником ОТК авиаремонтного завода ГУСМП. Жена работала там же плановиком-экономистом. Жил с женой в гостинице на острове Молокова, там в те годы
размещались и цеха авиазавода. 14.08.37 г. Брозинский был арестован. По
следственному делу проходили 8 инженерно-технических работников завода, во
главе с директором Крутским. В статье "Где мои сыновья", опубликованной в I томе "Книги памяти жертв политических репрессий Красноярского края",
описаны некоторые детали этого
следственного дела.
Письмо, переданное жене, положительных последствий не имело. Родственник жены, орденоносец Силаев, писал Вышинскому, и письмо его было получено канцелярией адресата. Но Николая Григорьевича к тому времени уже не было в живых. Выездной сессией Военной коллегии Верховного суда СССР 19.07.38 г. он был приговорен к высшей мере наказания и в тот же день расстрелян.
Второе письмо-жалоба прокурору Красноярска была написана С.Ф. Абоянцевым (о нем речь пойдет ниже, в разделе "Деятели культуры").
Красноярскому городскому прокурору
Копия: начальнику НКВД
Заявление
Я арестован 2 июля, 4 июля началось следствие. С этого момента начала применяться целая система репрессий с целью вынудить меня написать ложные показания: лишение сна, пищи, даже хлеба, площадная брань, отборная матерщина, запугивание.
Однажды следователь Филиппов замахнулся креслом, чуть не ударил меня. На допросах держат по 4.7 часов без перерыва.
Несмотря на мое тяжелое болезненное состояние (туберкулез тазобедренного сустава, одна нога неподвижна . инвалид второй группы) меня заставили 23 июля стоять на костылях днем 3 часа и ночью 5 часов.
За 22 дня следствия я имел горячей пищи три раза. Около половины дней не имел даже хлеба, за это же время я спал 4 ночи.
С вечера 24 июля меня лишили хлеба и пищи, а в ночь с 25 на 26-е посадили меня на круглосуточный допрос по конвейерной системе: ночь допрашивает следователь Коршунов, с утра 26-го . следователь Степанов, вечером опять Коршунов. При этом требовали одно: написать то, чего я не знаю, чего никогда не было.
В ночь на 27-е я был доведен до полного истощения сил, и чтобы избавиться от дальнейших пыток, написал по указанию и частично под диктовку следователя заявление на имя начальника НКВД с так называемым "чистосердечным признанием". При этом я заявил следователю, что ни одной буквы правды нет в этом заявлении, на что он ответил: "Пусть будет это ложь, ничего, пишите, нам это требуется".
Тут же был продолжен протокол допроса от 8 июля, где я подписал несколько ответов и в заявлении и в продолжение протокола я дал ложные показания заведомо в том, что:
1. Якобы я состоял в контрреволюционной организации. Ложь, никакой организации я не знаю.
2. Якобы меня завербовал Клячин. Этого никогда не было. Никогда не приходилось мне слышать от Клячина подобные разговоры.
3. Якобы любительские квартеты, в которых я участвовал несколько раз, являются ширмой для нелегальных собраний. Этого никогда не было при моих посещениях.
4. Якобы гражданин Клячин давал мне контрреволюционные задания. Этого никогда не было. Якобы я завербовал работников: Шленского Я.Г., Трошина Г.И. Никого я не вербовал. Эти люди невинны.
Настоящим заявляю, что все эти показания ложные и вынужденные, и я решительно и полностью отказываюсь от них. Одновременно категорически протестую против применения произвола при допросах, мучительных вымогательств ложных показаний и настаиваю на том, чтобы в дальнейшем следствие велось в соответствии с советскими законами.
Самуил Федорович Абоянцев
29 июля 1937 г.
Комментарии к этим письмам не требуются. Эти чудом сохранившиеся документы ярко характеризуют методы ведения следствия.
При пересмотре следственных дел в 50-е годы в протоколах сухо отмечалось, что состава преступления не было и что следствие велось недозволенными методами. А методы были весьма разнообразны: все зависело от фантазии, изощренности, жестокости следователей, упивавшихся властью над беззащитными людьми.
Знакомство со следственными делами арестованных дало возможность выяснить, кто из интеллигенции города пострадал от репрессий в большей степени:
Два десятилетия, прошедшие с 17-го года, убедительно доказали полную политическую благонадежность всех этих людей. Но когда начались аресты, ничто уже не принималось в расчет. Чем ярче, талантливее был человек, тем меньше у него было шансов уцелеть.
Вот об этих людях, их жизни, работе, творчестве, испытаниях, выпавших на их долю, и пойдет речь ниже. К сожалению, далеко не обо всех удалось собрать хоть какую-нибудь информацию и пришлось ограничиться анкетными данными из следственного дела.
Книга памяти жертв политических репрессий Красноярского края. Том 2 (В-Г)