Когда мне исполнилось 8 лет, а это было в 1923 году, отец мне подарил книгу замечательного норвежского исследователя Фритьофа Нансена «В страну будущего», с роскошно оформленной обложкой, на которой изображено железнодорожное полотно и сходящиеся на горизонте рельсы.
Нансен отправился в августе 1913 года на борту парохода «Коррект» из порта Тромсё из Норвегии через Баренцево море и Карское море к острову Диксон в устье реки Енисея. Там его ожидала моторная лодка «Омуль», на которой он отправился вверх по Енисею до города Енисейска. Моя юная душа загорелась любознательностью к таинственной Сибири, к могучему Енисею, совершенно не подозревая, что моё будущее будет связано с Сибирью и непредвиденные обстоятельства приведут меня к Енисею, что я спущусь по реке по тому же маршруту, по которому 35 лет тому назад поднимался Фритьоф Нансен.
После изгнания фашистских оккупантов из Советского Союза страна энергично приступила к устранению послевоенной разрухи. Война в свою очередь показала, какими огромными возможностями располагает Сибирь. И именно здесь планировалось реализовать грандиозные, порой непосильные проекты.
В то время недостаток был во всём, а особенно в рабочей силе ввиду многомиллионных людских потерь во время войны. В такой ситуации мы, заключённые, оказались реальным ценным резервом. Я к этому времени отбыл 8 лет моего десятилетнего срока в Омских лагерях по ст. 58 п. 10. Шёл 1949 год.
После основательной комиссовки «живой груз» отправлялся на новые послевоенные стройки. После Победы над фашистской Германией питание и прочее довольствие постепенно улучшалось. Мы, заключённые, получали снова месячные пайки сахара, жира, немного денег. Истощённые лагерники восприняли это с благодарностью. Я лично набрал вес в 105 кг, что мне при комиссовке дало высшую категорию «тяжелый физический труд». Это меня мало смущало, так как к тому времени я был высококвалифицированным фельдшером и был уверен (что и подтвердилось), что буду работать в лагерной медслужбе, то есть в больнице, поликлинике, амбулатории.
Нам не было объявлено, и на вагонах не было указано, куда нас отправляют, не было и надписи «Враги народа», как в 1941 г., но можно было догадаться, в каком направлении... по солнцу! Через несколько дней поезд остановился. Конечно, не на каком-нибудь вокзале, где по радио объявляют, куда поезд прибыл, а далеко за городом, на какой-то сортировочной. Окраины сибирских городов похожи друг на друга, поэтому лишь вступив в огромную зону - пересылку, мы узнали, что прибыли в Красноярск, в центр огромного края, который в несколько раз больше германского Рейха.
Если мы до сих пор двигались по транссибирской магистрали, а теперь нас высадили в Красноярске, то наш путь мог идти только на север по Енисею, что через несколько дней и подтвердилось.
Цивилизованному человеку трудно понять, что такое пересылка. Это огромный кипящий котел, где море людей движется из одного конца в другой. Люди торгуют, воруют, дерутся, пьют спиртное, играют в самодельные карты, за что попадают в карцер или БУР (барак усиленного режима). Мы, политические, именовались здесь просто «фрайерами», сидели на своих узелках с вещами, дрожали, боялись, озирались вокруг. У меня в течение первых трёх часов свора урок (уголовников) украла буквально всё: сменные ботинки, вещевой мешок с бельём, скромную медицинскую литературу «на курево», весь запас сухарей, небольшую подушку, которую мне в Омске медперсонал подарил на прощание. Крупномасштабный грабеж одежды проводился в бане. Всю одежду в бане надо было сдать «в прожарку», а когда ты выходил из парилки, то оказывалось, что твоя одежда «пропала». Ты оставался голым. Взамен давали какое-то тряпье (третьего срока), и ты отныне считался «промотчиком» госимущества. Я остался в какой-то фуфайке на голом теле, в ватных брюках и каких-то ботинках, которые подбросила мне шпана взамен моих.
Затрудняюсь сказать, как мы получали пайку и баланду. Такая была сумбурная обстановка. Через несколько дней вечером нас построили и вывели из пересылки. Романтика Нансена, конечно, улетучилась, когда нас под усиленным конвоем подвели в сумерках к берегу Енисея, где нас ждали огромные 3000 плюс баржи. Часами нас считали, сдавали речному конвою каждого отдельно по делу. Для этого каждый заключённый рапортовал по схеме: фамилия, имя, отчество, день и год рождения, статья, начало и конец срока. Эти данные были почти как отпечатки пальцев, и «новый хозяин», получив их, знал, что Руге есть действительно Руге. В полутьме трюма мы обнаружили «зековский комфорт»: нары четырёхъярусные, параши, мётлы. Очевидно, нам предстояла длительная поездка. Ночью мы отчалили, наша новая жизнь началась. Чтобы хоть как-то взглянуть на сказочный Енисей, я брался за всякие работы, от которых другие охотно увиливали. Река давала нам воду для питья, для кухни и для умывания. Мы доставали воду, спуская вёдра на верёвках. Здесь, улучая моменты, можно было тайком от охраны взглянуть на природу, скалистые берега, величавую реку в среднем течении, ещё не очень широкую. Иногда удавалось вынести парашу и выплеснуть за борт. Я вспомнил поговорку, что ложка дёгтя испортит бочку мёда, но Енисей это на бочка. Как-то раз дежурный велел повременить - на следовавшей за нами барже черпали питьевую воду. Однажды ко мне подошел знакомый блатной из Омского лазарета (мы тогда вылечили его от опасной мастырки) и спросил: «Ну, как дела, доктор?» Я ответил: «Ничего, только на пересылке меня подчистую обокрали». «Как так? - возмутился он. Я пояснил, что кое-что из краденого вижу здесь на барже, вот, например, подушку на нарах. Он, не долго думая, подошёл к парню, поговорил с ним о чём-то и вернул мне мою подушку: «Извини, шпана».
Когда нас разгрузили, мы заметили, что не темнеет, значит, мы далеко на севере. Лишились как бы ночи - вечный день над северным полярным кругом. Но одно дело, читать об этом у Фритьофа Нансена, а другое - привыкать к этому на берегу Енисея под пение комаров и под конвоем. Сначала нас «поместили» просто в лесу, огородив кусок леса колючей проволокой. Очень необычно, так как до сих пор будь то тюрьма, лагерь или баржа, мы всё же имели крышу над головой. На счастье не было дождя. Нашлась кочка, чтобы положить усталую голову. Было и кое-что из одежды - прикрыться. Но очень скоро мы поняли, что комары и мошка нам спать не дадут.
Но где, чёрт побери, мы находимся, что мы тут будем делать? Через контакт с вольно-наёмным техническим и медицинским персоналом кое-что просачивалось. Оказалось, что отсюда должна была строиться на уровне полярного круга железная дорога на запад в сторону Салехарда на Обской губе, длиной примерно 1000 километров. Первое наше впечатление об этой гигантской стройке и посёлке Ермаково, где нас высадили, - мох, болото, лишайники, травы.
Строительство сводилось к тому, что в зимние месяцы, когда северная почва замерзала глубоко, проводились земляные работы, отсыпка насыпи и прокладка полотна. В летнее время полотно оседало в болото, и приходилось насыпь укреплять.
Наш вождь и корифей реального положения, разумеется, не знал, он судил по рапортам. Заключённые работали без устали, ведь на спецстройке № 503 снабжение и довольствие было лучше обычного. Но и «гении» не вечно живут, наш умер 5-го марта 1953 года. Биологические процессы не всегда разрешают важные проблемы, но изменения в жизнь вносят. После смерти Сталина сразу все почувствовали, что интерес к этой стройке поблёк. Стало ясно, что строительство № 503 прекращается.
Пусть читатель осмыслит: с Енисея на запад, а с Оби на восток двигались до 30 тысяч заключённых или 6 дивизий. Были проделаны большущие работы по прокладке железнодорожного полотна, построены мосты, станции, посёлки, заводы, пекарни, огромные склады, больницы, пожарные вышки. В посёлке Ермаково - театр, много домов по типу ПГС (постоянное гражданское строительство) и многое другое. И вдруг, как в кино, фильм прокручивался обратно. Организовалась специальная база консервации. Всё движимое, заключённые и вольнонаёмные, отправлялись по Енисею, недвижимое и мёртвые оставались на милость тайге.
Нам, ссыльным, каковым я был в Ермаково после окончания десятилетнего срока с 1951 года, была просто хана. Ведь строительство № 503 было нашей кормилицей. Здесь мы имели работу, даже почти все по специальности, а теперь с каждым днём становилось все труднее найти какую-нибудь работу. Наконец, я нашёл работу на местной электростанции электроинженером. Этими знаниями по высоковольтной технике я располагал, закончив в Москве техникум по рентгеновской аппаратуре. На этой электростанции были четыре крупных локомобиля, которые отапливались углем из Норильска. Я работал сменным инженером и дежурил по 12 часов в смену у щита. Надо было следить за нагрузкой машин, за «косинусом фи», нагрузкой из сети при изменении потребности электроэнергии, надо было синхронно либо подключать генераторы, либо отключать из сети. На электростанцию мы ехали 6-7 километров на списанном американском военном джипе, который бог весть как попал на дальний север. Начальник станции видимо по блату достал его на какой-нибудь базе. Джип постоянно ремонтировался, пока мы дежурили у агрегатов, и никто не знал, уедем ли мы домой в посёлок. Зимой нас подвозили на санях.
Самая сложная и в тоже время самая спокойная смена была ночная. Поздним вечером, случалось, звонил главный энергетик, он у себя дома по приборам проверял нашу работу. Свёртывание стройки требовало всё меньше электроэнергии, соответственно сокращался и обслуживающий персонал. Локомобили один за другим приостанавливались.
В конце концов остался один локомобиль и команда из трёх человек. К счастью, остался и я - щитовым. Бригадиром был Вася - машинист, в прошлом машинист паровоза, а теперь паровоз стоял на берегу Енисея и ждал отправки. Обо всём позаботились - дороги ещё не было, а машинисты были подготовлены. Второй в смене был по специальности слесарь-ремонтник, а теперь он работал кочегаром. Работали мы самостоятельно, без особого контроля. Никому не приходило бы в голову нас ночью проверять. Так, в один хороший вечер машинист Вася, немного подвыпивший, сказал нам, что устал и «чуть приляжет». Следить за манометром мог и Петя, кочегар. Так мы дежурили вдвоём. Бывало, и мне позволяли прикорнуть. Ночью обслуживание щита было сравнительно простым, телефон был хорошо слышен и в машинном зале. Тогда я залезал на какой-нибудь матрац и спал, как убитый. Однажды машинист отпустил нашего кочегара вздремнуть, а я с ним попеременно подбрасывал уголь в топку. Мы никому не заикались, что ночью обходимся вдвоём. Прошло немного времени, и машинист предупредил меня, что он тоже устал и немного приляжет, уголь он подбросил, давление обеспечено. Так я остался один, зная, что кочегар скоро вернётся на свой пост.
В полутьме в машинном зале виднелись приостановленные локомобили. «Наш», действующий, пыхтел в знакомом ритме. Я посмотрел в топку, на всякий случай чуть подложил. В помещении щита та же монотонность. Было около двух часов ночи. Чтобы преодолеть усталость, я вышел во двор, сделал несколько шагов. Особо холодно не было, может -35 градусов. Меня буквально поразило совершенно ясное небо с таинственным северным сиянием: плавно колышется в бесконечной дали подобие шали или занавески, мерцающий небосвод, как огромный ковёр, усыпан алмазами. Форма этой шали постоянно меняется: то цепь, то лоза, то капюшон, то просто как дымка, то какой-то небесный поток. Когда я впервые увидел северное сияние, то мне казалось, что это туман. Мальчиком на рисунках Фритьофа Нансена я видел это таинственное изображение. Теперь же наяву сияние подчёркивалось ещё и игрой красок, то, как радуга, чётко разделив все цвета, то более нежно переходя сначала в зелёный, потом в фиолетовый цвета, внезапно становилось белым, голубым и синеватым. Следишь за этой красотой возбуждённый, зачарованный в ожидании, что эта игра станет ещё прекраснее. Я вернулся в машинный зал. Здесь пахло дымом, паром, маслом. Наша машина блестела. Мы её постоянно холили. У щита всё было в порядке. Я сел в удобное кресло, которое мы подобрали в посёлке. В помещении было тепло. Я стал размышлять о таинственном северном сиянии, о его загадке и красоте...
...Вдруг я вскочил, как ужаленный, и понял, что беда: вольтметр сел, амперметр сел, локомобиль за стеной пыхтел чужим ритмом... В мгновение я оказался в машинном зале... Там давление почти на нуле. «Поднимайтесь, машина почти встала, давай, давай», - закричал я. Сон у нас троих как рукой сняло.
На колосниках тлела ещё пара угольков. Если в этот момент вода попадёт в цилиндр, крышка котла вылетит, тогда и мы тоже. Припишут «саботаж», не дай бог. Здесь помогла эта невозмутимая русская находчивость - нет безвыходных положений! «Углем тут не поможешь, - бормотал Вася. - Тут помогут только сухие смолистые чурки!» Мы посмотрели друг на друга. «Забор!» - закричал Петя. Гениально! Вокруг территории электростанции был забор из сухого горбыля, а разве можно его просто... Но Вася, не обращая внимания на красоту северного сияния, как зверь, бросился на забор. Горбыль был не только сухой, но и от мороза хрупкий. Слышался треск, щепки летели... Как голодные гиены, мы тоже кинулись в «бой», доска за доской с треском летели под котёл. Хотя огонь воспылал ярким пламенем, стрелка не трогалась с места. «Продолжать», - накинулся на нас Вася. Мы бегом таскали горбыли, ломали их, не чувствуя ни усталости, ни холода.
Наконец! Стрелка медленно стала двигаться, мы спасены! Вася закурил и нам разрешил отдохнуть, горе было позади. Петя снова встал у топки, бросал каменный уголь в благоухающие, трескучие, горящие дрова, а до конца смены было совсем близко. Слышались на улице голоса, а один особо знакомый голос, голос нашего высшего начальника, главного энергетика. Чёрт возьми, неужели он о чём-то догадался?
«Скажите, куда делся забор, ведь недостает метров 30?» «Не знаем», - ответили мы в один голос. «Вы плохо следите, здесь кто-то обеспечил себя сухими дровами... Проспали? А?» Мы исподлобья посмотрели друг на друга и быстро прыгнули в ожидающие нас сани.
декабрь 1998 года.
г. Потсдам
Германия.
Признаюсь, что мы полюбили друг друга. Что она нашла во мне - затрудняюсь сказать. Моя репутация была не из лучших. В свои тридцать лет она выглядела совсем девчонкой, немного дерзкой, чтобы не давать повод нежелательным поклонникам. Тем не менее, она была очаровательно-доверчивой, чего я, как мне казалось, совсем не заслуживал.
Возможностей встречаться было множество: клуб, кино, танцы, ресторан. Да и квартира была своя у неё и у меня. Летом к услугам влюблённых была и природа, особенно нравилось встречаться у реки, где постоянно дул маленький ветерок, избавляя нас от назойливых комаров. Регулярно мы переезжали на лодке на небольшой остров, где проводили день, как робинзоны. После смерти Великого Зодчего и корифея всех наук в нашей судьбе должны были произойти изменения, в этом мы были уверены, но какие именно, мы не знали. Прекращение строительства железной дороги для нас, ссыльных, означало потерю места работы и средств к существованию. Так дорога « жизни» обращалась для нас в «мёртвую» дорогу. Но были в нашем положении и преимущества. Нас насильно никто никуда не отправлял, можно было выбирать место будущей ссылки. Приезжали вербовщики других строек и приглашали к себе на работу, в том числе, и на строительство гидроэлектростанций на Ангаре.
Моя Ирина намеревалась уехать на Восток. В то время как у меня были совсем другие планы. В 1953 году, после 13-летней разлуки, я нашёл своего брата Вольфганга на Северном Урале. В течение зимы я узнал о новом «послаблении» - возможности объединения ссыльных родственников, конкретно, о возможности переезда к брату. Он, как и я, отмечался там каждые две недели у коменданта МВД. «Мой» комендант, капитан Губенко воспринял моё намерение поехать к брату весьма доброжелательно. Он был искренне заинтересован свернуть «своё учреждение» цивилизованным путём. Однако, когда я рассказал о своём желании взять с собою мою спутницу Ирину Андреевну да ещё и её мать Ирину Андреевну, лицо его сморщилось. «Брать с собой?» - спросил он. - А кто она вам?» Его мало интересовало, кто с кем коротал время в его вотчине, но при оформлении документов капитан требовал строгого соблюдения законов. «Ведь пока вы даже не семья, - размышлял он вслух. - Так дело не пойдёт. Хотя, если вы женитесь на Алфёровой, тогда другое дело…» Я вздрогнул. Жениться? Такое мне и в голову не приходило. Как оказалось, моя зазноба тоже об этом не думала. Не то чтобы мы совсем исключали подобное в наших отношениях, но речи об этом к тому моменту не было. Первые чувства были настолько глубоки, настолько нежны, наполнены радостью, что мы бездумно наслаждались нашим счастьем. Не было времени об этом и подумать. Наложить на себя новые узы? Мы и без того были связаны по рукам и ногам. Что творилось вокруг, мы просто не замечали, а посёлок тем временем пустел, люди уезжали. Мы же беззаботно продолжали выезжать на лодке на наш остров зачастую путая полярный день с ночью. Однажды, возвращаясь домой, мы гадали, утро это или вечер. Заметив на берегу одинокого рыбака, мы спросили, который час. Он невозмутимо ответил: «Одиннадцать часов». Нам было смешно, мы ведь так и не поняли, утро или вечер, но спрашивать постеснялись.
Времени на размышления не было, и мы согласились с предложением коменданта. Он официально разрешил нам выезд из Ермаково в Игарку для регистрации брака в ЗАГСе. На теплоходе «Иосиф Сталин», спущенном недавно на воду, мы поехали вниз по реке. 5 июля 1954 года мы «обвенчались». Свидетелем был Юрий Блеков, знакомы ссыльный по Ермаково. У Блековых мы отпраздновали нашу регистрацию и заночевали у них.
Рейсовых теплоходов вверх не оказалось. В Игарском порту нашёлся катер, примерно такой же, как «Омуль» Фритьофа Нансена. Капитан катера не торопился, желая набрать побольше пассажиров, ведь «с носа» он получал 30 рублей. Поездка была сплошным приключением. Шторм. качка, мгла. Было непонятно, как катер ориентировался, сажал и высаживал пассажиров. К утру мы были в Ермаково. Прежде всего новобрачные явились к коменданту. Он был очень доволен. Даже «свежеиспечённая» тёща получила теперь выезд на Северный Урал. В один из тёплых дней июля мы навсегда покидали место нашей ссылки на колёсном пароходе постройки 1905 года вверх по Енисею. Этим же путём ехал Ф. Нансен 41 год назад. Нам предстоял длительный путь на многие сотни километров, а стало быть, много дней в пути. Для такой долгой поездки - восемь суток по реке, а затем и по железной дороге - надо было основательно запастись продуктами. Шикарных ресторанов на пароходах тогда не было. Хлеб, сушёная рыба, мясо, пироги были основным дорожным провиантом. Моя тёща, у которой я был на хорошем счету, позаботилась о том, чтобы побаловать зятя чем-то особенным. Я рассказал ей, как готовят мой любимый плавленый сыр. После нескольких попыток ей удалось сделать в дорогу отличные сырки с тмином и другими приправами.
У нас была маленькая четырёхместная каюта с окном. Это были прекрасные дни - наш медовый месяц, наше свадебное путешествие, если не в светлое, то многообещающее будущее. Утром мы торжественно накрывали на стол, ставили всё самое вкусное, не только из взятого с собой, но и приобретённого на пристанях. В центре всего непременно был наш плавленый сыр. С продвижением на юг становилось всё теплее, наш сыр созревал всё больше. Оставлять его в каюте было уже невозможно. На нашей палубе я нашёл красный ящик с огнетушителем и туда спрятал сырок. Мы основательно проветрили каюту, и специфический запах исчез. Зато этот запах появился на второй палубе, вскоре он стал невыносимым. Я попытался достать сыр из ящика, но меня опередили, кто-то выбросил его за борт. Жалко!
…Каждый день мы восхищались прелестями сибирской природы, понимая, что мы расстаёмся с нею навсегда. Ближе к югу стали появляться закаты и восходы. Мы много фотографировали, чтобы показать брату, где мы были и что видели. Надо сказать, что я располагал тогда уже первоклассной зеркальной фотокамерой «Зенит», которую выписал через Новосибирский посылторг. В Ермаково курсировал каталог посылторга, по которому можно было заказать любые товары. Каждый товар имел шифр и ценз. Список товаров и сумму денег можно было переслать телеграммой, и посылка приходила первым теплоходом.
Мы снимали встречные пароходы, огромные плоты, где спереди пыхтел крохотный тягач, крутые и отлогие берега, пристани, рыбацкие посёлки и людей. В один из счастливых и незабываемых дней я очень уютно пристроился на корме с фотокамерой, так как увидел, что нас слева обходит более быстроходный пароход. В этот момент кто-то осторожно коснулся моего плеча: «Скажите, что это вы там фотографируете?» - «В настоящий момент, - слегка оборачиваясь, ответил я, - пароход «Фридрих Энгельс», который курсирует по Енисее. С 1906 года». Обратившийся ко мне молодой человек лет тридцати представился: «Я оперуполномоченный парохода». Я сразу смекнул: «Значит, офицер органов безопасности…» В тот момент подумалось и о другом. Путешествуя по Енисею, Нансен мечтал о заселении этих бесконечных просторов людьми. Его мечта была реализована в искажённом виде. Огромные территории кишели заключёнными и ссыльными. На пристанях проводилась проверка документов, как на пограничных заставах, чтобы предупредить побеги. К примеру, в Ермаково в лагпункте была целая бригада пойманных беглецов. Вот и здесь уполномоченный следил за порядком, а попутно и за соблюдением закона.
«Я прошу вас пройти ко мне в каюту № 25 и предъявить документы», - сказал уполномоченный. Я пробормотал, что документы у меня в каюте, и он великодушно разрешил мне сходить за ними. Моё столкновение с такой важной персоной парохода, как оперуполномоченный, встревожило мою дорогую супругу и тёщу. Взяв документы, я явился в каюту первого класса в передней части парохода. Мой личный документ был простым листом примерно следующего содержания: «Спецпереселенец Руге Вальтер Эрвинович, 1915 года рождения, следует на воссоединение семьи к своему брату, Руге Вольфгангу Эрвиновичу, в посёлок Сосьву Свердловской области. Он обязан в срок от… и до… ( всего через четыре недели) явиться для регистрации у коменданта в пос. Сосьва Серовского района. Невыполнение карается законом. С Руге В.Э. следует жена, спецпереселенка Руге-Алфёрова Ирина Андреевна и её мать Алфёрова Елена Ивановна, тоже спецпереселенка. Они так же должны явиться к коменданту пос. Сосьва в назначенный срок».
Это ли не образцовый документ для бдительного опера? Мне следовало опасаться, ведь он здесь был и царь, и бог. Но ничего страшного не произошло. Наоборот. Завязался разговор. Ему интересно было узнать, как бывший комсомолец из Германии оказался на берегах Енисея, обладает, как он заявил, солидным знанием марксизма-ленинизма, знает мир, аргументированно рассуждает. Он признал, что заснятый мною пароход ходил тут ещё до первой мировой войны. Оттепель после смерти Сталина и его не миновала. Заканчивая беседу, он всё же проявил свою МВД-ую власть и сказал: «Чем ближе мы к Красноярску, тем больше появляется мостов, причалов, заводов и пр. Я обращаю ваше внимание на то, чтобы вы свою фотокамеру на эти объекты не направляли». На это я дал ему «честное пионерское!»
декабрь 1998 г.
г. Потсдам,
Германия.
В начало Пред.страница След.страница