Новости
О сайте
Часто задавамые вопросы
Мартиролог
Аресты, осуждения
Лагеря Красноярского края
Ссылка
Документы
Реабилитация
Наша работа
Поиск
English  Deutsch

С.А. Папков. Сталинский террор в Сибири. 1928-1941


Глава V. Апогей террора

1. Накануне

Несколько лет, пережитых партией в условиях террора, были для нее периодом тяжелых потрясений. Партия почти полностью изменилась. Часть старых кадров исчезла в ссылках, лагерях и политизоляторах, другая часть — покорилась и приспособилась к новому режиму, признав за ним «историческую правоту». Основные руководящие посты занял слой волевых и расчетливых коммунистов-администраторов, выросших в ходе суровой внутрипартийной борьбы и коллективизации. В марте 1937 года на совещании руководящих работников Новосибирска Эйхе подводил итоги произошедших перемен:

«Исключенных из партии за все годы у нас очень много. Если взять по Западно-Сибирскому краю, то сейчас у нас членов партии и кандидатов 44 тысячи, а исключенных и выбывших с 1926 года — 93 тысячи человек. Как видите, в два раза больше, чем членов партии. На ряде предприятий это создает сложное положение»1.

Цифры, приведенные Эйхе, отражали ту очевидную истину, что в борьбе за «генеральную линию» партия не была до конца послушным средством в руках сталинцев. Ее систематически приходилось чистить и перестраивать, освобождаться от «неустойчивых» и колеблющихся. Но и теперь, когда жестокими способами из нее были удалены даже самые тихие, давно смирившиеся со своим поражением бывшие оппозиционеры и «уклонисты», изгнаны «пассивные» и колеблющиеся, партия не считалась абсолютно надежной опорой. Враги были повержены и рассеяны, но сохранились многие невидимые нити, связывавшие их с партией. Оставались те, кто работал и сотрудничал с ними, поддерживал житейские контакты, имел общих друзей или знакомых. В предстоящей кампании террора 1937-1938 годов это обстоятельство превратится в один из главных мотивов обвинений многих тысяч членов партии и беспартийных. Громадная акция уничтожения людей различных общественных слоев и взглядов, осуществленная Сталиным в течение последующих двух лет, несравнима ни с какой другой кампанией предшествующих периодов. Это было нечто совершенно новое. Особенность заключалась в том, что террор из отдельных акций вылился в цепь непрерывных действий карательной машины с целями, часто непонятными для большинства самих жертв. Резко увеличилось число арестов. Картина террора стала необычайно пестрой. Теперь тень подозрения могла упасть на кого угодно, и любой советский гражданин, независимо от общественного положения, являлся потенциальным кандидатом на получение «высшей меры».

Масштабы новой фазы террора, известные нам теперь достаточно полно, чтобы делать обоснованные оценки, свидетельствовали о существовании далеко идущего преступного замысла, содержание которого значительно превышало понятное желание сталинцев уничтожить всякие ростки неповиновения на этажах управления и в обществе. Изменение направлений и способов нанесения террористических ударов мощью государственной машины, выбор новых объектов изъятия, а также размеры репрессивной акции указывают на то, что в 1937-1938 годах была предпринята попытка резко изменить социальную структуру в стране и таким образом завершить цикл начатых в конце 20-х — начале 30-х годов глобальных преобразований. Замышлявшаяся операция массированного уничтожения части общества представлялась ее организаторам как последняя фаза чистки, за которой открывался «настоящий социализм», новое качество общества — без «враждебных элементов», «социальных паразитов» и потенциальных противников партии.

В 1937 году для режима Сталина наступал очень ответственный момент: после принятия новой Конституции готовилось проведение всеобщих выборов в представительные органы власти. Тем самым подводился своеобразный итог всего цикла советских преобразований, начиная с 1917 года. Партии предстояло предъявить результаты достигнутого за десятилетия — «победивший социализм», в котором нет больше никаких «враждебных» классов и групп старого мира. Следовательно, то, что провозглашалось в качестве партийной цели, должно было получить какое-то выражение в реальной политике. Конституция и выборы — с одной стороны, террор — с другой преследовали, таким образом, одну и ту же цель. Они должны были одновременно закрепить и оформить новое состояние советского общества.

Несомненно и то, что в условиях террора Сталин решал также собственные политические задачи. Расправа с неугодными общественными элементами, включая и саму партию, укрепляла его личное господство. Она несла с собой новый тип консолидации общества, такой консолидации, в основе которой лежало поклонение и беспрекословное подчинение Сталину, как единственному олицетворению мудрости и силы.

Если смотреть на развитие террора через призму событий, происходивших в глубине страны, в Сибири, станет заметным еще один немаловажный аспект кампании массовых чисток. Он имел прямое отношение к экономической ситуации тех лет. Речь идет о том, что состояние экономики оставалось наиболее уязвимым местом в сталинской системе. Любая отрасль государственного хозяйства предоставляла безграничное поле для критики. В течение нескольких лет партия и ОГПУ—НКВД методично истребляли «вредителей», но результаты не оправдали ожиданий. На заводах и шахтах по-прежнему происходили массовые аварии и остановки производства, гибли рабочие. Выпуск бракованной продукции был скорее нормой, чем исключением и часто перечеркивал трудовые усилия целых коллективов. Особенно болезненно отражались на экономике провалы в работе транспорта. В 1935 и начале 1936 года Томская железная дорога представляла собой очаг непрерывных катастроф и заторов. Только из-за неисправности пути здесь ежедневно происходило до 10 аварий и крушений. Депо были забиты расстроенными паровозами, коммерческая скорость поездов упала до 9 км/ч, а на новосибирском участке доходила до 2 км/ч. 250 составов были брошены на путях2.

Развитие угольной промышленности протекало в условиях аналогичных описываемым. На шахтах Кузбасса в результате бесчисленных аварий в 1935 году погибло 167 рабочих, на следующий год — еще 1623. Из-за высокой аварийности и вызванных этим остановок производства здесь ежегодно терялось свыше полумиллиона тонн угля.

Такую же картину можно было обнаружить на любом участке экономической жизни.

Партия предпринимала огромные административные усилия, чтобы поддерживать созданный ею хозяйственный строй. На всех уровнях положение контролировалось парткомами, специальными инспекциями или парткомиссиями. Действовали институты уполномоченных и политотделов с чрезвычайными правами. Но и при всем этом провалы в экономике и производственные катастрофы оказывались неизбежны. Оставалось таким образом последнее средство, которым сталинцы давно владели и могли пустить в ход при необходимости, — насилие и угроза его применения.

С начала 1937 года это средство стало распространяться в стране с быстротой эпидемии. С подачи Сталина и его чекистско-пропагандистского аппарата началась всеобщая кампания «борьбы с вредительством», как часть задуманной глобальной чистки в партии, государстве и обществе. Вредительством могло быть объявлено все что угодно: обычная халатность в работе и производственный брак, поломка оборудования, приписки, опечатки в газете, идеологические «ошибки», высказанные на школьном уроке или в вузовской аудитории.

По сути дела, заменив одно понятие другим и начав охоту на «вредителей», сталинцы не внесли в свою политику ничего оригинального. Они просто придали этой кампании универсальный, внеклассовый характер. В начале 30-х годов очень редко «вредителем» мог стать рабочий или член партии. Для подобных обвинений имелись «социально-чуждые». Теперь ни для кого не делалось исключений. В 1937-1938 годах война с «вредителями» стала логическим завершением социальной перестройки. Она выполняла роль традиционного большевистского инструмента преобразований, точно такого как, например, колхозы в деревне. И с этой точки зрения кампания «выявления врагов народа» находила полное оправдание в глазах большинства партийцев и многих беспартийных до тех пор, пока это не касалось их собственной шкуры.

Проблема однако состояла в том, что партия постоянно сопротивлялась. Одно дело — оправдывать аресты коммунистов, но совершенно другое — участвовать в этом лично. Чтобы перейти всякие моральные границы и начать сдавать в НКВД вчерашних товарищей, нужна была серьезная выучка и полная беспринципность. Постепенно Сталину удастся снять эту проблему, введя правило оценки каждого руководителя по количеству разоблаченных врагов. Но в 1936 году партию еще приходилось «воспитывать» с помощью специальных мер.

Большое значение имел личный пример членов высшего руководства.

В январе 1936 года в Сибирь прибыл Каганович. Его, как наркома путей сообщения, интересовала слабая работа Томской железной дороги, из-за которой постоянно нарушались связи с Дальним Востоком, срывались поставки угля и металла из Кузбасса. В сопровождении начальника дороги И.Н. Миронова, начальника политотдела А.Л. Ваньяна и руководителей края Эйхе и Грядинского нарком посетил ряд крупных железнодорожных узлов и станций: Чулым, Новосибирск, Белово, Усяты. Затем вся делегация выехала в Сталинск. Здесь деловая часть высокого визита была дополнена одним незапланированным мероприятием: Кагановича и его спутников пригласили на детскую новогоднюю елку. Как сообщает корреспондент газеты, нарком раздавал детям «коробки с шоколадом, нарядные пакеты с фруктами, сластями и каждому говорил отеческое ласковое слово». В конце этой идиллической встречи Каганович обратился к родителям детей: «Хорошая елка. Елкой и детсадом мы довольны... Но транспортом у вас я недоволен»4.


Л.М. Каганович, Р.И. Эйхе и А.Л. Ваньян
на совещании работников транспорта Сибири

Недовольство у Кагановича больше всего вызывали специалисты и руководители управления Томской железной дороги, которым положение на транспорте было известно лучше, чем кому-либо. Специалисты не могли предложить чудесных лекарств для лечения болезней большевистской экономики. Они лишь настаивали на том, что по их мнению способно было увеличить грузоперевозки, но требовало от государства определенных затрат. Предлагалось заняться капитальным ремонтом техники, строительством сортировочных горок, дополнительных путей. Каганович поднял бурю. Он объявил, что «аппарат управления дороги засорен лицами, враждебно настроенными к подъему советского железнодорожного транспорта, сознательно подрывающими начавшуюся перестройку и саботирующими выполнение приказов НКПС». Он отдал приказ арестовать «саботажников»5.

Как только исполнение приказа перешло в руки НКВД, дело приняло характер огромной акции разоблачения «шпионов» и «вредителей-предельщиков». В управлении дороги были разгромлены службы движения и пути, паровозная и вагонная службы, строительный и экскаваторный тресты. Исчезла значительная часть управленцев и крупных специалистов: Абуашвили, Бойченко, Горшков, Житков, Мариенгоф, Клочков, Ширяев, Рулло, Быстров и масса других6. В депо узловых станций (Новосибирск, Эйхе, Рубцовск, Белово и другие) оперативники НКВД вскрыли «диверсионные троцкистские группы» по 5-9 человек из числа мастеров, бригадиров, машинистов. Бывших работников Китайской Восточной железной дороги арестовали как японских шпионов. В апреле 1937 года, в период работы выездной сессии Военной Коллегии Верховного Суда СССР многих расстреляли.

В 50-е годы, в ходе реабилитации жертв террора, стали известны некоторые дополнительные сведения о последствиях поездки Кагановича в 1936 году. А.И. Успенский, бывший заместитель начальника УНКВД по Западно-Сибирскому краю, показывал, что замначальника ДТО УНКВД Г.М. Вяткин по его заданию сфальсифицировал дело об антисоветской организации на железнодорожном транспорте. «В результате Вяткиным по делу антисоветской группы на Томской железной дороге было арестовано около тысячи человек.

Курский тогда мне передал похвалу Ежова и заявил, — говорил Успенский, — что опыт работы на Томской железной дороге нужно перенести и на другие железные дороги Сибири»7.

В марте 1936 года начальник Томской дороги И.Н. Миронов был снят со своего поста и арестован. Его заменил политработник А.Л. Ваньян, делом которого стала организация яростного уничтожения «вредителей». Ваньян и его заместитель по политчасти Ф.Ф. Степанов перетряхнули все службы и отделения дороги. Только за четыре месяца 1936 года они «вычистили» из своего управления 141 человека, включая 50 «троцкистов»8. Когда Ваньян приезжал с Москву, в наркомат путей сообщения, Каганович его спрашивал: «Скажите, сколько еще японских шпионов вы открыли?»9.

Через несколько месяцев Ваньян и Степанов тоже были арестованы, а затем расстреляны.

С первых недель 1937 года начался процесс «самоочистки» организаций и предприятий от «классово-чуждых элементов». Занимались этим отделы кадров и прикрепленные к организациям работники НКВД. Были тщательно изучены все карточки и личные дела сотрудников, опрошены многие подозреваемые, у которых выявлялись неясные места в происхождении, прежних занятиях, проживании родителей и родных. Это породило целую волну доносительства и откровенного шантажа в отношении неугодных. «Чуждые» исчислялись десятками на каждую крупную организацию и предприятие. В частности, начальник Западно-Сибирского земельного управления Ф. Мачульский сообщал:

«Приступив к работе в КрайЗУ 7 февраля 1937 года, я начал прежде всего изучать свой аппарат. В результате поверхностного только ознакомления с аппаратом КрайЗУ и его хозорганизаций (далеко не всех) я увидел жуткую картину засоренности этого аппарата. Получается такое впечатление, что как будто кто-то занимался специальным подбором классово-чуждых нам людей и расставлял их по управлениям и отделам»10.

Из 436 работников аппарата Мачульского «классово-чуждыми» оказались 102 человека, то есть четверть, из них — «бывших белогвардейцев» — 47, «судившихся за контрреволюцию» — 11, исключенных из партии как «чуждых» — 9. Все они были изгнаны с работы, некоторых сейчас же арестовали. В число арестованных попали также обвиненные в троцкизме или правом уклоне бывший начальник КрайЗУ Е.В. Фомин и его заместитель П.И. Меерченко, руководители отделов и управлений: Булатошвили, Братусь, Рейхбаум, Беляев, Матузов, Колпаков, Гриневич, многие другие специалисты.

По этой же схеме вычищалось каждое предприятие и учреждение. То, что в этот период делалось руками партийных руководителей и активистов, разумеется, не шло в сравнение с тайными акциями НКВД. Агенты Ежова, повсеместно принимавшие теперь посты от людей Ягоды, знали лучше своих предшественников, что от них требуется. У них был уже другой опыт и другой политический нюх.

После «Кемеровского процесса» оперативниками НКВД Западно-Сибирского края было негласно проведено выселение всех иностранных специалистов из Кузбасса.

В Томске арестовали «меньшевистский комитет» из работников типографий и редакций газет. Сообщалось, что «по этому делу взят богатый архив меньшевистских — сибирской, ленинградской и московской — организаций с журналами до 1926 года и перепиской, относящейся до момента ареста. Взята подпольная типография, инструмент для штампов и килограмм десять каучука, обнаруженные под полом и в различный местах в разобранном виде у отдельных участников организации»11.

Одновременно с этим началась «разработка» двух новых крупных ветвей «заговорщиков» — немцев и «эсеровской партии». УНКВД арестовало несколько «лидеров» и по выбитым показаниям стало готовить массовые списки для последующих изъятий.

Р.И. Эйхе и В.М. Курский на демонстрации 7 ноября 1936 г., г.НовосибирскВ то же время прошли и аресты некоторых высокопоставленных коммунистов — членов крайкома и крайисполкома: директора Барнаульского меланжевого комбината М.С. Гольдберга, руководителей крайплана Я.Ю. Харита и С.М. Эдельмана. Из биографии каждого из них были извлечены на свет «связи с врагами партии» — Бухариным или Троцким, «притупление бдительности» и еще ряд «политических ошибок». Прежний партийный иммунитет таял на глазах.

Уже к началу 1937 года общий политический фон, на котором происходило развитие террора, был достаточно благоприятным для того, чтобы наместники Сталина могли проявлять инициативу по уничтожению части самой партии. Но действовали пока немногие.

Руководитель Красноярского края П.Д. Акулинушкин явно проявлял сдержанность. После разоблачительной волны, поднятой закрытым письмом ЦК ВКП(б) от 29 июля 1936 года, он, как и другие секретари обкомов, без колебаний расправился с десятками «троцкистских последышей», передав их в руки НКВД. Но после этого, насколько об этом можно судить, он не стремился раздувать искусственные обвинения на политической почве. Подобной линии поведения, по-видимому, придерживался также секретарь Восточно-Сибирского крайкома — М.О. Разумов.

Совершенно по-другому проявлял себя Эйхе. В партийной иерархии Эйхе стоял на голову выше своих коллег. Он уже был кандидатом в члены Политбюро ЦК и, безусловно, знал и понимал значительно больше других. Кроме того, по ряду причин, в немалой степени связанных с его собственной ролью, Эйхе оказался в эпицентре многих важных политических разоблачений, главными из которых были «Кемеровский процесс» и «дело сибирского троцкистского центра».

Понять мотивы поведения Эйхе невозможно, если не признать, что дело организации террора было для него совершенно честным, осознанным партийным поступком. По всем признакам он искренне верил в то, что внушал партии Сталин и что приходилось повторять самому: «В той организации или на том предприятии, где начинается конвейер неполадок, пробелов, там прежде всего смотри и ищи врага. Наша мощь, наши кадры гарантируют нам успешную работу на любом участке. Если этого нет, значит здесь окопался враг»12.

В январе 1937 года Эйхе организовал нечто вроде карательной экспедиции в промышленные районы Сибири. Маршрут пролегал через районы Кузбасса, где, по заявлению Эйхе, находился «центр внимания троцкистских диверсантов».

7-9 января секретарь крайкома изучал работу Кузнецкого металлургического комбината вместе с его новым директором К.И. Бутенко. По-видимому, это была тщательная проверка, поскольку на нее ушло три дня. Об ее итогах Бутенко сообщал, что «при непосредственной помощи товарища Эйхе и соответствующих органов» удалось выудить на заводе врагов народа, ранее никем не замеченных13.

Затем Эйхе заехал в Ленинск-Кузнецк и здесь на заседании горкома разоблачил управляющего одной из крупнейших шахт Кузбасса Р.С. Шахновича как «троцкистского диверсанта». Обвинение гласило, что Шахнович «еще в 1933 году был связан с контрреволюционерами-троцкистами», в настоящий же период его шахта «сорвала выполнение годового плана угледобычи»14.

Через два дня, уже находясь в Кемерово, Эйхе исключил из партии и отдал под арест начальника строительства коксохимкомбината Е.С. Бирюкова, у которого были «давние связи с Дробнисом»15.

Потом пришла очередь секретаря Беловского горкома партии Я.Я. Гусева. Поводом для его исключения и ареста Эйхе посчитал «покровительство троцкисту-двурушнику вредителю Леонову», руководителю цинкового завода, арестованному в 1936 году16.

Твердая убежденность старого большевика Эйхе в том, что существует некий заговор «вредителей» и «троцкистов», который стоит только ликвидировать, и дело наладится само собой, по-видимому, разделялась многими партийцами подобного склада. Сам Эйхе так учил подчиненных «обобщать факты и подходить к их оценке с принципиальной стороны»:

«Возьмите новосибирский водопровод. Каждому из вас известно, как часто новосибирский водопровод работает с перебоями. А недавно был случай, когда город фактически двое с лишним суток не получал воды. (...)

Когда мы запросили товарищей, которые этим делом должны заниматься, о причинах плохой работы водопровода, нам вначале прислали кучу бумажек с общими объяснениями. Я просил объяснить более обстоятельно. Объяснили раз, объяснили два. Непонятно. Объяснили третий раз. Тоже непонятно. Непонятно потому, что люди во всем видят только общие причины, а не желают как следует вникнуть в дело. С ними получалось так же, как с тем педагогом, о котором недавно писали в «Крокодиле». Этот горе-педагог, жалуясь, что у него очень неспособные ученики, говорил: «Я им объясняю раз. Не поняли. Объясняю другой раз. Не поняли. Объясняю третий раз — сам понял, а они не понимают». (Смех в зале)

Мне кажется, что и наши объяснители, только объясняя в третий раз, сами, наконец, поняли, что они ничего не знают.

Когда поглубже вникли в дело, то оказалось, что на водопроводе окопались заклятые враги. И, конечно, они всячески пытались дезорганизовать такое важнейшее предприятие, как водопровод»17.

Конечно, наместники типа Эйхе, владевшие огромными областями страны на правах полных хозяев, были не единственными режиссерами и исполнителями террора в своих вотчинах. Рядом с ними, но в то же время оставаясь как бы в тени, стояли люди иных характеров и иной закалки, для которых истребление врагов партии сделалось уже постоянной обязанностью. Это были деятели НКВД — хладнокровные и решительные профессионалы, привыкшие ценить не убеждение, а силу власти и тайных приказов.

В конце 1936 года Сталин и Ежов произвели важную кадровую перестановку в органах НКВД Сибири. В течение последних месяцев были заменены начальники трех управлений — Западно-Сибирского, Восточно-Сибирского и Красноярского краев.

С.Н. МироновВ Новосибирске начальником УНКВД вместо В.М. Курского стал старший майор госбезопасности С.Н. Миронов (Кроль). Это был характерный тип работника НКВД, сделавшего чекистскую карьеру на темных операциях в Красной Армии в годы гражданской войны. В начале 30-х годов он входил в состав управления ОГПУ Казахстана, а затем командовал управлением НКВД в Днепропетровской области. Заместителями Миронова в Западной Сибири были назначены А.И. Успенский и Г.Ф. Горбач — подлинные садисты, до поры до времени исполнявшие роли дублеров, но уже имевшие богатый опыт для того, чтобы самостоятельно возглавить важные участки предстоящей кампании по искоренению «контрреволюции» и «вредительства».

А.И. УспенскийНачальником управления в Красноярске сделался А.К. Залпетер, а в Иркутск был переведен с очевидным понижением бывший начальник Особого отдела НКВД комиссар госбезопасности 2 ранга (генерал-полковник) М.И. Гай (Штоклянд). Причины такого назначения недостаточно ясны. Известно лишь, что Гай смог продержаться на своем посту семь месяцев, а затем был расстрелян без суда, «в особом порядке», в ходе расследования «заговора военных»18.

Оставались считанные недели и дни до начала операции, с которой Сталин и его Политбюро связывали важные политические расчеты. Теперь уже не эпизодические удары по бывшим врагам и колеблющимся попутчикам должны были стать смыслом предстоящей чистки, а уничтожение части общества по определенной системе. В этом очистительном огне и порожденном им страхе предстояло выплавиться новому виду социально-политического единства, новой сплоченности народа на фундаменте абсолютного повиновения и окончательного признания за вождем его права единолично властвовать в стране.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 ПАНО, ф. 3, оп. 2, д. 854, л. 60.
2 Там же, оп. 14, д. 161, л. 42.
3 РГАЭ, ф. 7566, оп. 1, д. 1981, л. 59.
4 Советская Сибирь. 1936. 18 января.
5 Там же. 5 февраля.
6 ПАНО, ф. 3, оп. 14, д. 161, л. 40-41.
7 Архив ФСБ по НСО, д. 8437, т. 3. Часть этого документа приведена в работе В.Н. Уйманова «Репрессии. Как это было...». Томск, 1995. С.301.
8 ПАНО, ф. 3, оп. 2, д. 839, л. 38, 39.
9 Там же, д. 855, л. 48.
10 ГАНО, ф. 47, оп. 5, д. 233, л. 17.
11 ПАНО, ф. 4, оп. 34, д. 19, л. 67.
12 Советская Сибирь. 1937. 2 февраля.
13 РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 21, д. 3201, л. 34.
14 Советская Сибирь. 1937. 15 января.
15 ПАКО, ф. 15, оп. 7, д. 193, л. 62-63.
16 За цинк (Белово). 1937. 4 февраля.
17 Советская Сибирь. 1937. 2 февраля.
18 Известия ЦК КПСС. 1989. № 4. С. 46.


Оглавление Назад Вперед